Тысячная толика прощения

Шэнь Цзю узнается по запаху благовоний и масла для волос. Ладонь ложится на лицо, заставляя сомкнуть ресницы, рукав касается щеки — и Юэ Цинъюань узнает этот едва ощутимый аромат. — Ты пришел, — говорит он, продолжая держать глаза закрытыми. Как будто удивляется. Нет, и правда удивляется из раза в раз — Шэнь Цзю пришел к нему. — У меня есть лента, если ты забыл... Шэнь Цзю не забыл. Он всегда приносит повязку с собой. Затягивает узел на затылке Юэ Цинъюаня, только после этого шумно выдыхая. Словно без этого действия не может ощутить себя в безопасности. — Хочешь... Юэ Цинъюань на мгновение теряется, что мог бы предложить. Хочешь, я заварю чай? Хочешь погреть ледяные ладони у жаровни? — Заткнись, — прерывает его Шэнь Цзю. По-настоящему зло и деловито. Он возится с волосами, опрометчиво стянув на них повязку, но не вынув тонкие серебряные шпильки. Пальцы быстро перебирают пряди, не причиняя боли, как бы сам Шэнь Цзю не нервничал. — Ты замёрз? — Юэ Цинъюань, уже понимая, что этот вечер не обещает никаких разговоров, всё-таки ловит наощупь тонкие пальцы. — Замёрз, — слишком легко соглашается Шэнь Цзю. — Шисюн собирается предложить согреть меня теплом своего тела? Ядом, который звучит в этих словах, можно отравиться насмерть. — Я могу попросить подать чай. Или горячий ужин? — Или одеяла, в которые можно уложить меня и носиться словно с больным ребенком. Не находишь это смешным? — Не нахожу... — Замолчи. Пальцы касаются губ, тоже не причиняя боли. Юэ Цинъюань уже привык. Так не впервые. Резкие порывистые прикосновения не ранят, как бы Шэнь Цзю ни пытался сделать вид, что равнодушен к его боли. Рука пропадает, дёргает за рукав, требуя подняться и идти. На полпути к постели Шэнь Цзю бросает его с завязанными глазами. Если хочешь споткнуться, никто не обещал уберечь тебя от падения... Впрочем, и не угрожал, что не убережёт. — Я опоздал, — голень касается низкой постели, под рукой оказывается худое плечо. Хрупкое. Он как-то и не думал раньше о Сяо Цзю такими словами. Все они были некрасиво тощими, забитыми подростками, едва ли отличимыми один от другого. В какой момент эта угловатая неловкость переплавилась в изящество, выделяя одного из? Во благо ли для него? — Куда опоздал? — прохладные — все ещё не согревшиеся — руки легко скользят по его телу, слой за слоем избавляя от одежды. Осторожные, словно боятся коснуться голой кожи. В этих движениях больше опасения, чем жадности. — Опоздал заворачивать тебя в одеяла... — Не будь таким слезливым дурнем, а то меня сейчас стошнит, — ладони ныряют под одежду одновременно с тем, как губы касаются уголка рта. Не поцелуй. Шэнь Цзю кусает его за нижнюю губу и отстраняется. «А ты не будь таким грубым, словно тебя никогда не учили манерам». Произнести этого вслух нельзя, чтобы не приглашать в их постель темные фигуры из прошлого. Босые ступни топчутся по его сапогам, бьют по лодыжке, требуя разуться. Острое колено вклинивается между ног. Шэнь Цзю худощавый и тонкий. Это вызывает неуместное жаркое возбуждение. Узкие бедра, талия, на которую так удобно уложить руки, колени, локти, запястья, словно подвижная головоломка с сотней острых углов. И неожиданно мягкие горячие бедра, сжимающие с такой силой, что невозможно сдвинуться на постели. На несколько мгновений движения останавливаются. Юэ Цинъюань знает, что происходит, всего один раз ему удалось подглядеть из-под сдвинувшейся повязки: Сяо Цзю затягивает лентой водопад волос, не позволяя им метаться по плечам при каждом движении. — Я мог бы просто расчесать их... После... — Без особой надежды предлагает Юэ Цинъюань. — Ты мог бы — что, шисюн? — змея, которую он так трепетно ждал весь день, укладывается ему на грудь, чтобы произносить слова ненависти в самые губы. — А ты мог бы остаться до утра... — Все равно продолжает Юэ Цинъюань — Не обманывай себя. Всё так. Раньше он мог потребовать всё, взять за руку и увести за собой, прикасаться без страха, обнимать без чувства стыда. А теперь остаётся только довольствоваться тем, что позволяют взять. Глупая мысль, унизительная для Шэнь Цзю. — Зачем я буду нужен тебе утром? Чтобы делать вид, что тебя не задевают косые взгляды? Чтобы готовить чай, надеясь хоть этим вымолить тысячную толику прощения? Сто чашек чая, тысяча, десять тысяч — сколько стоит Сяо Цзю, шисюн? — Ты неспра... — Шш. Помолчи. Я ведь уже просил. Столько лет мы обходились без дружеской болтовни друг с другом, что теперь мешает тебе умолкнуть? — Ты несправедлив к себе. — Чушь. Острые колени сжимаются, толкнувшись под ребра. Шэнь Цзю сдвигается, скользнув по голой коже тонкой тканью — так и не скинул одежды с плеч. — Сначала я думал, что смогу отомстить тебе за то, что обманул меня, — ноготь рисует на горле Юэ Цинъюаня узкую полосу. — Потом — думал, смогу ли простить тебя за то, что так долго молчал. Шэнь Цзю ложится, прижимаясь грудью к груди. Подаётся назад, позволяя напряженной плоти улечься между раздвинутых ягодиц. Не проникнуть внутрь, а только удобно скользнуть, словно разместившись в желобке. — А теперь?.. — А теперь я разучился думать, иначе не переступил бы порог твоей старой халупы, — Шэнь Цзю шипит ему в шею, ласково и бездумно перебирая пальцами пряди волос. — Тогда я рад, что ты больше не раздумываешь, шиди. Он и правда рад. Словно ребенок, которому царапает пальцы неловкими коготками любимая птица. Больно едва-едва, но эта боль утопает в радости от нежданной уже встречи. — Придержи... Не здесь! — прохладные ладони безжалостно отталкивают его руки, не позволяя обнять за талию. — Не меня. Руку подталкивают вниз, костяшек касается шелковая кожа бедра. — Придержи его или я не смогу... — Сквозь зубы произносит Шэнь Цзю. Он сам сыграл против себя, завязав партнеру глаза, и теперь вынужден произносить свои указания вслух. Юэ Цинъюань сжимает свой член, не позволяя ему качнуться, пока Шэнь Цзю шумно и возмущённо дышит, притираясь к затвердевшей плоти. — Глубже, — еле слышно требует он, упираясь ладонями в грудь. И Юэ Цинъюань подаётся бедрами вверх, проталкиваясь глубже. Шэнь Цзю молча вздрагивает. — Сколько юных куртизанок, звенящих колокольчиками на поясе, было с главой школы? — он и сам подаётся назад, усаживаясь на Юэ Цинъюаня прямо, словно на породистого жеребца, и делает лёгкое движение бедрами, как будто для того, чтобы услышать звон воображаемых украшений. — Ни одной, — заверяет Юэ Цинъюань, наощупь укладывая ладони на чужие бедра. — Какое упущение, — зло усмехается Шэнь Цзю и вновь не позволяет его рукам начать неторопливые ласки. Отнимает ладони от бедер, переплетает пальцы со своими. Не смотреть, не касаться, не требовать поцелуя. Движения неторопливые, томительные, долгие. Вверх — пока не покажется, что ствол готов выскользнуть из сжимающегося отверстия, и снова вниз до соприкосновения кожи с кожей. «С кем ты научился этому? Кто позволял тебе опираться ладонями на свои плечи?» Вопросы нельзя произносить вслух, но оба они знают, что всегда будет кто-то третий. Хорошее это воспоминание или одно из тех, что возвращаются в кошмарах? — Можешь продолжить сам, — Шэнь Цзю укладывается ему на грудь, устало ткнувшись мокрым лбом в шею. «Сяо Цзю» Юэ Цинъюань наконец прижимает его к себе, надавив на поясницу и ощущая, как холодит сквозняк влажную кожу. Двигаться в таком положении не то чтоб удобно, но он может равномерно толкаться бедрами вверх, не позволяя Шэнь Цзю ускользнуть от проникновения. Не так глубоко, как тогда, когда тот сидел на нем прямо, но... — Ещё... Ещё немного, — тонкие пальцы впиваются в плечо, неосторожные, жёсткие. — Сейчас, — обещает Юэ Цинъюань. Поспешно перекатывается на постели, укладывая Шэнь Цзю на спину и оказываясь между его бедер. Повязка съезжает с переносицы, а потом совсем падает вниз жалкой мятой лентой. Шэнь Цзю скалится ему в лицо, изворачиваясь, чтобы вырваться из объятий. — Тихо... Прошу, не нужно, — Юэ Цинъюань добровольно смежает ресницы, заставляя себя не смотреть. Сопротивление угасает. — Тебе так отвратительно мое внимание? — Я завязал бы тебе глаза, заткнул твой рот и связал руки, только чтобы ты... — Только чтобы разделить со мной ложе и доставить мне наслаждение? — перебивает его Юэ Цинъюань, прижимаясь щекой к скуле. Он толкается вперёд, входя в чужое тело на всю длину и замирает, приподнявшись на руках, чтобы взглянуть в лицо Шэнь Цзю. — Думай, как захочешь, — неожиданно устало произносит тот. Волосы, выбившиеся из-под ленты, рассыпаются по подушке. Можно будет найти в постели несколько, когда он уйдет, и сохранить на память. — Шиди не хочет, чтобы я смотрел на него, потому что он похож на спустившееся с небес божество... — Тц, — брезгливо кривится Шэнь Цзю. — Я уже забыл, какой ты болтун. Опусти ладонь ниже, чтобы понять, что он абсолютно живой человек. И продолжи эту ласку, чтобы доказать, что ты тоже живой.

***

Руки сталкиваются в неравной борьбе: один слабее и должен выбиться из сил, чтобы вырваться, но другой боится причинить боль. — Да пусти же ты! — наконец вскрикивает Шэнь Цзю. И остаётся в изумлении сидеть на постели, когда его выпускают из рук. Обнаженный и взъерошенный. Сердце Юэ Цинъюаня сжимается сжимается в ожидании, когда он останется в одиночестве. — Некоторые мелочи никогда не меняются, Ци-гэ? Снова мы двое и одно тонкое одеяло... — На удивление, избавившись от его объятий, Шэнь Цзю никуда не уходит. С недовольным лицом растирает пальцами висок, а потом подтягивает выше сбившееся к ногам одеяло. — Я принесу ещё, — обещает Юэ Цинъюань, готовый сейчас же броситься на поиски. — Нет, — Шэнь Цзю останавливает его ударом ребра ладони. — Шисюн обещал согреть меня своим телом, а потом заварить чай. — Я обещал... Я знаю... — Не знаешь. И ничего не обещал, я просто соврал сейчас. И все равно уйду до рассвета. Взлохмаченная макушка прижимается к плечу. Воздух как будто искрит ощущением чужого недовольства, а потом Шэнь Цзю подтягивает к груди колени, сворачиваясь в клубок и шумно вздыхает, успокаиваясь. Сто, тысяча, десять тысяч чашек чая или рассветов в одиночестве — Юэ Цинъюань согласен на всё, чтобы получить прощение. Даже если уже его получил.