Затравишь оленя за целый день,
Убьешь, если ты не калека!
Но разве сравнить эту дребедень
С охотой на человека?
Как славно загнать человека в капкан,
Как славно травить человека!
Редъярд Киплинг
Перевод В. Марковича
Пить. Авантюрину невыносимо хотелось пить. Ломило всё тело, голова казалась неподъёмной, страшно кружилась. Зрение плыло, похмельно выхватывало случайные куски: собственные брюки, ботинки, незнакомый стерильно белый пол. Где он так сильно надрался? С кем, зачем, почему? Он не должен был вчера пить — и, насколько помнил, не пил. Они с Рацио поделились находками, разругались, разошлись по номерам, и… и. И, и, и. Что дальше, что было дальше? Память подкидывала смутные очертания: Чаша сновидений, руки на горле, колющая боль в шее… Честно говоря, на попойку походило мало. Наркотики? Точно не по своей воле, но более вероятно. Авантюрин закашлялся так, словно пытался выхаркать собственные лёгкие. Зрение услужливо сфокусировалось на розоватой струйке слюны, которая свисала теперь с подбородка, но вытереть её он не успел. До губ дотронулось холодное стекло, кто-то приподнял его голову, и в рот полилась влага. Веритас — пронеслась по-глупому тёплая мысль, и Авантюрин начал пить с его рук настолько жадно, что едва не подавился. Только вот с каждым глотком сознание прояснялось, и в конце концов удалось разобрать строгие брюки и длинный плащ. Рацио так не одевался. К несчастью, Авантюрин знал, кто одевался именно так. Вода неизбежно кончилась, стакан отняли от губ, и рука, которая осторожно придерживала затылок, грубо сжалась на волосах, потянула назад, заставляя откинуть голову. От резкого движения подкатила тошнота, от ударившего в глаза света стало ещё дурнее, зато зрение наконец перестало плыть. Лампа засвечивала острые черты лица, расходилась сиянием вокруг нимба на голове, красила чёрным белоснежные перья. Как жаль, что Авантюрин оказался прав. — Господин Сандэй! Какая неожиданность, — голос звучал ожидаемо хрипло. — Один здесь отдыхаете? Сандэй шутку не оценил. Презрительно фыркнул, сильнее сжал пальцы, дёрнул, болезненно натянув кожу головы. Авантюрин закусил губу, чтобы не издать ни звука, и попытался сбросить терзавшую руку, но тщетно. Собственные руки оказались связаны за спинкой стула — вместо нормального движения удалось лишь бесполезно подёргать запястьем. — Я бы порекомендовал вам придержать язык, господин Авантюрин, — холодно ответил Сандэй. — Глупые шутки вашему положению не помогут. Он, наконец, разжал хватку и опустился на диван напротив. Закинул ногу на ногу, поправил плащ, взял со столика небольшую чашку. Она дымилась ароматно, кофейно, и была, кажется, единственной не белой вещью во всём помещении, кроме рубашки Сандэя и самого Авантюрина. Белый Сандэй в белом плаще сидел на белом диване в белой комнате — само воплощение благочестивости. Только вот Авантюрин достаточно хорошо его изучил, чтобы не верить ни в благочестивость, ни в белизну. То, что он обнаружил себя привязанным к стулу один на один с этим человеком, могло означать только одно: Сандэй узнал. Узнал, чем именно они с Рацио занимались, куда совали носы и запускали руки. Или — чем занимался Авантюрин, ведь Рацио на соседнем стуле не наблюдалось. Как и соседнего стула. — Вы правы, развязать меня шутки и правда не смогут. В отличие от вас, — очаровательно улыбнулся Авантюрин — и вцепился ногтями в собственную дрожащую ладонь, чтобы унять подступивший страх. Намёк Сандэй не оценил тоже. Механично пригубил кофе, сделав микроскопический глоток. Отставил чашку на стол, словно она ему надоела, и сложил руки на коленях. — Итак. Вы знаете, где находитесь и почему. — Без понятия. Я не знаю даже, почему привязан к стулу. Просвятите? — Вы не поняли, господин Авантюрин. Это был не вопрос. Вы знаете. Авантюрин начал снова возражать, но осознание прошибло холодом по позвоночнику, скрутило желудок. Сандэй притащил его туда, куда он так стремился попасть, но никак не мог найти лазейку. В самую гущу — на обратную сторону, на порог тайны, и это не предвещало ничего хорошего. Глаза невольно округлились, а уголок губ Сандэя едва заметно дёрнулся вверх. — Я был под впечатлением, что сюда можно попасть лишь по особому приглашению, и выдавать его мне вы не собираетесь, — сохранять голос спокойным и ровным стоило всех немногочисленных сейчас сил. — Вы были под верным впечатлением, однако я передумал. — Сандэй постучал одним указательным пальцем о костяшку другого. — Приглашение у вас теперь есть. Лично от меня. — Какая честь, господин Сандэй, — елейно протянул Авантюрин и надавил ногтями на ладонь сильнее, продрав кожу. — Позвольте узнать, чем я её заслужил? — Ты, сигонийский отброс, притащил на мой порог вещь, которая может разрушить всё, что так долго строила Семья. Всё, что так долго строил я. — Нарочитая вежливость Сандэя внезапно слетела, его лицо потемнело, а вместе с ним и вся ослепительная белизна вокруг. — И тебе хватает наглости ещё и залезать туда, где тебя никто не ждёт. Марать мой дом своими грязными, погаными руками. Я не могу этого допустить. — Уверен, у нас с вами получится договориться. Я располагаю существенными ресурсами — наверняка у меня найдётся что-то, что сможет вас заинтересовать. Например… — Заткнись, если не хочешь, чтобы я сломал тебе челюсть. — В благородных золотистых глазах заплясало что-то настолько необъяснимо жуткое, что захотелось отшатнуться подальше, оказаться на противоположном конце комнаты, но связанные за спинкой стула руки мешали и этому, так что Авантюрин последовал приказу и молча оглянулся по сторонам, чтобы, наконец, внимательнее осмотреть комнату. Она оказалась депрессивно пустой. Диван Сандэя, стул Авантюрина, столик с кофейником и единственной чашкой между ними. За спиной Сандэя — огромное панорамное окно, из которого открывался вид на густой, дикий лес. Неестественная, низкая луна красила кроны деревьев жутковатым багровым оттенком. На всей Пенаконии Авантюрин не видел не то что леса — даже захолустного парка, и это пугало больше, чем голос Сандэя. Он ожидал от Изнанки Пенаконии совсем иного — ещё больше пошлого шика, чем в Золотом миге: вывески борделей, в которых дозволено всё, о чём обычному человеку страшно подумать; открытые аэро-лимузины, из носов пассажиров которых стекают струйки замешанной с кокаином крови; строгих прислужников Сандэя, в неброских ежедневниках которых хранятся списки тех, кого здесь продают и покупают. Авантюрин ожидал любой привычной ему грязи, но не… этого. — Потому, — продолжил Сандэй, словно в разговоре и не было паузы, — ты понесёшь своё заслуженное наказание сегодня. Или завтра. В зависимости от того, насколько долго сумеешь продержаться. Ладони взмокли, и Авантюрин отчётливо почувствовал, как в продранных ногтями лунках собралась кровь. Насколько долго он сумеет продержаться? — Видишь ли, Семья обязана не только обеспечивать безопасность и комфорт гостей, но и развлекать их. Особенно тех, кто любезно делает Пенаконии немаленькие пожертвования. — Сандэй поднялся с дивана, обошёл сзади, положил на плечи тяжёлые ладони. Авантюрин инстинктивно дёрнулся в попытке их скинуть, но его лишь сильнее вжали в стул, и вкрадчивый ледяной голос низко заговорил прямо на ухо: — Чем больше человек тратит на нашей гостеприимной планете, тем более изысканные развлечения становятся ему доступны. А чем более изысканные развлечения становятся ему доступны, тем быстрее он ими пресыщается. Мы всё время вынуждены искать новые способы увлекать наших дорогих гостей. Авантюрин шумно сглотнул. От мутноты разума не осталось и следа. В нём постепенно, слово за словом, жест за жестом складывалась картина, рисование которой Сандэй с таким упоением растягивал. — А что может быть увлекательнее, чем охота на вымирающий вид? На последнего в мире сигонийского… павлина? Авантюрин зажмурился, закусил до боли губу, лишь бы не закричать, лишь бы не поддаться порыву брыкаться на стуле в тщетной попытке освободиться. Он видел в жизни десятки таких ублюдков, как Сандэй — без белых одежд, нимба и власти над целой планетой, но с таким же всепоглощающим желанием поставить других на колени. Служил таким. Принадлежал им. Показать отчаяние, показать страх — значит сыграть прямо в чужую руку, которая только и выжидает момента ударить посильнее. Сандэю такое не понравилось. Он цокнул языком, глубоко-ровно выдохнул, а потом за волосы вздёрнул со стула, протащил через комнату, впечатал лицом в стекло. От боли в уголках глаз выступили слёзы, но Авантюрин упрямо молчал, а Сандэй всё сильнее закипал — видимо, от отсутствия реакции. От того, что ему не бросились вылизывать ботинки, умоляя пощадить. — Смотри на улицу, паршивец, — зашипел он на ухо, всё сильнее прижимая к стеклу. — Смотри на свой персональный ад, над которым трудилась команда лучших грёзотворцев Изнанки. Они старались угодить пожеланиям наших уважаемых гостей, а уважаемые гости в этот раз пожелали классический подход. Нельзя ошибиться со старой доброй оружейной охотой в лесу, не так ли? В этот раз. Ну конечно. Авантюрин успел собрать достаточно сумасшедших слухов о том, что на самом деле творится на Пенаконии, чтобы не удивиться даже несмотря на то, что охота на людей в них не проскальзывала — видимо, этот аттракцион Семья охраняла особенно рьяно. Неудивительно: знания о подобном достаточно, чтобы уничтожить их в глазах всего межзвёздного мира, а Корпорацию пустить на Пенаконию с распростёртыми объятиями. Авантюрин нашёл ту информацию, которую так отчаянно искал; раскопал тот секрет, который от него ускользал; вытащил ту карту, которая способна побить все остальные. Только вот в его колоду не просто замешали чужой джокер — её всю раскидали по грязи так, что не соберёшь. Но Авантюрин привык играть с невозможными ставками. Авантюрин играл с ними лучше всего. Кровь пачкала пальцы, а страх постепенно отступал, уступая место больной, весёлой злости. — Какая честь, — сказал он второй раз за день, повернувшись к Сандэю, насколько позволяла хватка. — Всё это построили ради меня? Я, конечно, польщён, но не стоило так марать свои белоснежные перчатки. Вдруг не отстираете грязь до конца? — Не воображай, что имеешь тут хоть какое-то значение. Ты всего лишь добыча. Кусок мяса на разделку, которому выпала честь развлечь самых богатых людей вселенной. Сандэй выпустил, отступил на шаг. Авантюрин с трудом развернулся, прижался к стеклу спиной. Упёрся взглядом в пистолет, который смотрел ему в грудь, и рассмеялся — громко, звонко, эхом по комнате. Поднял на Сандэя совершенно дикий взгляд. Не загнанного в угол животного, которое тот так сильно жаждал увидеть — зверя, который будет выцарапывать свою жизнь когтями и зубами в чужих глотках. — Если ты думаешь, что первый придумал называть меня куском мяса, то у меня для тебя плохие новости. Лицо Сандэя перекосилось, он подался вперёд, дёрнул сжатой в кулак рукой — но отступил. В голове щёлкнуло. — Ах, вот, значит, как, — протянул Авантюрин. — Нельзя портить добычу? Лучший трофей — тот, у которого не повреждена шкура? — О, ты не так понял. — В глазах Сандэя снова мелькнуло то сумасшедшее, то жуткое, что напугало несколько минут назад, но ни капли не пугало сейчас, когда Авантюрин осознал, в насколько глубоком дерьме оказался. — Да, для организатора мероприятия вправду будет дурным тоном нарушать… целостность дичи. — Сандэй принялся неторопливо прохаживаться перед ним, ни на секунду не отводя пистолет. — Но моих гостей интересуют не трофеи, а процесс: семнадцать системных часов, чтобы привести тебя к месту публичной казни живым, а что они делают с тобой помимо этого… полностью их дело. Я не вправе хоть как-то их ограничивать. — Сандэй остановился, пистолет упёрся под подбородок. — Например, не могу отказать в их любезной просьбе дать тебе час форы и возможность оторваться перед тем, как начнётся охота. Но не думай, что я не прострелю тебе ногу, если ты попробуешь что-то выкинуть. Как далеко убежит с простреленной ногой павлин? Фора. Возможность оторваться. Какая дешёвая ложь. Этот час вовсе не для того, чтобы оторваться — для того, чтобы усыпить бдительность, дать ложную надежду. Заставить испытать первобытный ужас, когда она ускользнёт. Гости заранее изучили всё вдоль и поперёк, просчитали самые вероятные пути, по которым пойдёт Авантюрин. Нагонят его в два счёта. Сандэй почему-то считал, что Авантюрин не понимает настоящих правил этой игры, и от этого хотелось улыбаться в его пластиковое лицо. — Да эти твои гости, судя по всему, милейшие люди. — Так он и сделал — заулыбался широко, нагло. — Такие сердобольные ребята справятся за семнадцать системных часов? — О, не переживай, у них большой опыт. — Сандэй неторопливо, практически ласково повёл пистолетом выше, огладил им скулу, вжал в висок. Авантюрин был почти уверен, что дуло окажется у него во рту, так по-больному у Сандэя блестели глаза. — А если не справятся? — Авантюрин наклонил голову набок, лениво облизал пересохшие губы. — Что тогда? — Тогда ты будешь помилован, — ответил Сандэй ровно, но Авантюрин с расчётливым интересом подметил, как его взгляд приклеился к движению языка, — но у меня для тебя тоже есть плохие новости. Сандэй подошёл ближе, прижал всем телом. Отстраниться бы, вырваться, заехать коленом между ног, но слишком мал шанс, что получится физически пересилить человека с пистолетом, когда у самого связаны руки. — Отсюда ещё никто не выбирался живым, — мерзкий, леденящий шёпот на ухо, — и ты тоже не выберешься. Сандэй снова схватил за волосы, снова потянул, на этот раз в сторону, открывая правую, не заклеймённую сторону шеи. — «О Трёхликий дух, прошу, сожги его плоть раскалённым железом, чтобы не смог он уклониться от праведной кары твоей». Слова звучали смешно, нелепо, как какая-то глупая шутка — но в шею словно в самом деле впилось раскалённое железо, обуглило кожу, оставило на ней какой-то поганый след. Дикая, острая, горячая боль прошла так быстро, что Авантюрин не успел даже закричать, но легче от этого не стало — зрение поплыло по бокам причудливыми психоделическими узорами, затрещала голова, а горло сжало удушающей тревогой. — …Что ты сделал? — зло прошипел он. — Я обратился к Эону Гармонии, чтобы она даровала мне власть указать тебе твоё место. — Авантюрин чувствовал эту отвратительную улыбку кожей — тем самым местом, которое только что прижгло. — Обычно для этого необходимо сначала провести судилище, и оно проведено было, просто без твоего присутствия. Твои грехи слишком очевидны, твои ответы не имели бы значения. — Его судили без него. Потрясающе. — И ближайшие семнадцать системных часов, пока на тебе стоит Печать Гармонии, твоя смерть в Мире Грёз будет означать смерть и в реальности. Помни об этом, маленький нахальный павлин, не забывай ни на секунду. Кто бы мог подумать. Смерть на Пенаконии — не метафора и не миф. Смерть на Пенаконии — привилегия, которую раздают избранным благочестивые руки в белых перчатках, запачканные по локоть в крови. В груди поднималась ярость, раскалённая сильнее, чем бич Гармонии, и куда её направить, Авантюрин знал. На ставку наугад, на попытку подтвердить закравшееся в голову подозрение. Он привстал на носки, придвинулся ближе к Сандэю, оказаться с ним нос к носу и горячо выдохнул: — Как прикажете, господин Сандэй. Сандэй отшатнулся так резко, словно Авантюрин не прошептал ему в губы, а ударил в рёбра. Посмотрел с такой глупой ненавистью, с таким забавным отвращением, что Авантюрин еле удержался, чтобы не рассмеяться ему в трусливое лицо. А Сандэй, видимо, решил, что наигрался с едой, и ткнул пистолетом в бок, мотнул головой в сторону выхода. — Пошёл. И Авантюрин, конечно, пошёл. Делано послушно и спокойно, чтобы без помех оглядывать своё окружение, запоминать расположение дверей, количество охраны, которая ожидаемо обнаружилась за дверью. Чтобы украдкой посмотреть в зеркало на новое клеймо на шее, на раскрытый радужный глаз, от которого Авантюрин избавится за эти семнадцать системных часов, чего бы ему это ни стоило. Стены широкого коридора украшали вычурные инсигнии клана Дубов, а потолки стремились на несколько метров ввысь. Камеры наблюдения каждый метр. Затянутые в маски телохранители. Ровным счётом ничего примечательного — Сандэй умилительно оправдывал каждое ожидание. Кроме одного: когда они добрались до крыльца, и в нос ударила еловая свежесть ночного леса, с Авантюрина спали верёвки — Сандэй разрезал их ножом, а потом грубо повернул его к себе за плечо и практически выплюнул: — К сожалению, отказать своим гостям в желании уравнять твои шансы я тоже не могу, поэтому считай, что тебе невероятно повезло. Читай: им так будет слишком скучно. Они хотят связать его сами. — Семнадцать системных часов, чтобы выжить. Час форы, чтобы оторваться. — Безжизненную улыбку Сандэя хотелось стереть плевком в лицо, но пистолет в его руке напоминал о себе вжатым в бок дулом, а за его спиной маячила пара телохранителей. Лес всё ещё был лучшей ставкой. От коттеджа и, кажется, по всему лесу разнёсся отвратительный звон и до неузнаваемости искажённое радиопомехами тик-так, тик-так. Ночное небо разрезали огромные ярко-алые цифры, такие же, как луна: 17:00:00. 16:59:59. 58. 57. Таймер до смерти прямо над кронами деревьев, над головой, перед лицом, перед глазами. И вкрадчивый шёпот на ухо: — Беги, маленький павлин, — перья отвратительно щекотнули щёку, а пистолет грубо подтолкнул вперёд, — беги. Авантюрин даже не запнулся — вовремя поставил каблук на ступеньку ниже, удержался на весу. Шагнул вперёд, ближе к этому безучастному, равнодушному лицу, которому бы куда больше пошли гематомы, чем нимб. Привстал на носки, чтобы выровнять рост. — Я всегда выхожу победителем. Всегда, слышишь? Я выберусь отсюда и убью тебя, Сандэй. Я тебя на хуй убью, — ядовито-ласково проговорил Авантюрин — и развернулся. И побежал.***
Ветки больно хлестали по лицу, оставляли царапины на щеках, но привилегии обращать на такое внимание у Авантюрина попросту не было. Он бежал со всех ног, так быстро, как только мог. Со стороны — не разбирая дороги, напролом сквозь гущу, на самом деле — смотрел по сторонам внимательно, цепко, выхватывал детали окружения, отслеживал малейшее чужеродное движение. Хаотично петлял между деревьями, старательно запутывал и заметал следы. Его найдут, рано или поздно найдут, но он сделает всё, что в его силах, чтобы усложнить этим богатеньким уродам жизнь. Цифры на небосводе показывали 16:37:21 — ещё тридцать семь минут, чтобы оторваться. Сердце стучало где-то в глотке, дыхание сбивалось всё сильнее с каждой секундой, глубоко в чаще что-то протяжно, громко выло голодным хищником. Ну конечно, ну естественно, без диких животных эта история будет недостаточно интересной. Сандэй не мог не добавить их в свою потрясающе реалистичную симуляцию смерти. Авантюрин остановился, опёрся о толстый шершавый ствол дерева — удалился от особняка достаточно, чтобы позволить себе передышку, выровнять хоть немного дыхание, успокоить колющую боль в груди и боку. Печать Гармонии фантомно жгла шею слишком знакомым чувством — раскалённым металлом, который вплавлялся в кожу, когда на неё наносили рабское клеймо. Сандэй знал, что делает. Специально оставил Печать именно здесь, создавая унизительную симметрию. Рабское клеймо на одной стороне, метка смерти на другой. Посмотри, на что ты хорош, поганый сигониец, — ползать на коленях, выполняя чужие приказы, и сдохнуть, как шавка. Нет, нет-нет-нет, Сандэй не дождётся. Авантюрин прекрасно осведомлён, что его жизнь стоит всего шестьдесят медяков, но Сандэй не потрудился заплатить даже их и не получит ни капли удовлетворения. Авантюрин поставит свою жизнь на кон тогда, когда посчитает это необходимым сам. Размениваться ей другим он больше никогда не позволит, даже если дрожат от страха колени и потеют ладони. Мысли не шли стройно, не складывались в какой-то более чёткий и осмысленный план, чем бежать-спастись-выжить. Это не просто плохо — это катастрофично, это смертельно. Нужно взять себя в руки, не цепляться за несчастную ель так, словно она может волшебным образом накрыть игольчатыми лапами и спрятать от чужих глаз. Дышать-дышать-дышать. Что там у Рацио были за упражнения, которые он начинал делать каждый раз, когда Авантюрин выводил его из себя? «Вдохните через нос, отсчитайте четыре секунды. Задержите дыхание на семь. Со свистом выдыхайте в течение восьми секунд. Будете делать каждый день — может, осознаете, почему ваша… неугомонность не несёт никакой практической пользы и вызывает раздражение». Точно. 4-7-8, или как там называется эта дурь. Авантюрин вдохнул. Отсчитал. Задержал. Выдохнул, медленно, полно, только без свиста — лишние звуки сейчас ни к чему. Повторил раз, другой, третий, и тело с разумом в самом деле начали постепенно успокаиваться, заземляться, возвращаться к себе. Что же, совет доктора оказался не так уж плох. Интересно, где сейчас его автор? Наверняка в своём номере с книгой. Вряд ли даже подозревает, что случилось с вынужденным напарником. Откуда бы — с последнего контакта не могло пройти много времени, а физическое тело Авантюрина наверняка до сих пор лежало в Чаше сновидений в его номере, от которого у Рацио, между прочим, даже нет ключа. Авантюрин в этом дерьме один — как и всегда. Ждать помощи никакого смысла — как и всегда. Нельзя рассчитывать на других — как и всегда. Нельзя рассчитывать на Рацио, даже если щемит где-то глубоко внутри, даже если слабовольно хочется тянуться к. Он в любом случае не придёт. Использует в качестве доказательства сам факт произошедшего, откроет КММ дверь на Пенаконию, не задумываясь принесёт в жертву общей цели. Авантюрин бы, в конце концов, поступил на его месте так же. Никакого смысла размазывать сопли. Он усилием оторвал себя от дерева, поправил одежду, причёску. Таймер смерти показывал 16:31:14. Ещё полчаса. Авантюрин забрёл глубоко, но помнил, в какой стороне оставил широкую грязевую дорогу, которая обманчиво приглашала к себе простотой перемещения. Всего несколько минут пути на запад, и он оказался на месте. Дорога шла на север, петляла между деревьями, кроме которых ничего не было видно ни по правую, ни по левую руку. Но впереди, далеко впереди, за дорогой, за деревьями, на холме куда выше, чем оставшийся позади особняк, — возвышалась она. Гильотина. Без необходимости высокая, словно до самого неба, а вокруг — столбы с ярким, палящим огнём. Авантюрин физически не мог увидеть этого на таком расстоянии, но ему чётко казалось, что всё же видит, как пламя отблёскивает на остром, идеально заточенном лезвии. Гильотина просматривалась отовсюду, притягивала к себе внимание, словно точка интереса в видеоигре. Мысль заставила надломлено рассмеяться — как же знатно повеселились грёзотворцы, когда проектировали это место. Авантюрин перешёл дорогу по самой широкой части, старательно оставляя глубокие следы в земле: чёткие и заметные. Собирался уже нырнуть назад в лес, но тут что-то громко зашелестело, и на дорогу ступили крупные, тяжёлые лапы. Сухое подтянутое тело зверя переливалось золотом, причудливые нимбы вокруг головы и шеи мерно светились — как и его глаза, которые смотрели на Авантюрина с глубоким, животным голодом. Так вот что выло в чаще. Авантюрин медленно, стараясь не делать резких движений, потянулся в карман за верной фишкой — пропитанным силой Клипота щитом, но пальцы не нашарили ничего, кроме ткани. Блядь. Ну конечно, ну естественно Сандэй забрал у него самую надёжную защиту — не стоило надеяться, что он посчитает фишку обычным аксессуаром, глупой безделушкой. Зверь оскалил широкую пасть, утробно зарычал. С крупных, острых клыков закапала в грязь слюна. Она отблёскивала той же неестественной позолотой — и шипела, дымилась при встрече с землёй. Блядь-блядь-блядь. Авантюрин сделал осторожный, маленький шаг назад, поднял обе ладони вверх. Он привык обращаться с теми животными, которые ходят на двух ногах; огромная псина с кислотной пастью в его компетенцию не входила. Авантюрин попросту не знал, что делать. — Хороший мальчик, — протянул он неуверенно. — Сидеть?.. Пёс словно унюхал страх, словно услышал, как забилось по-заячьи сердце, и сорвался с места. Авантюрин отреагировал так же моментально — бросился в лес, снова в лес, через кусты и деревья. В этот раз он бежал, вправду не разбирая, куда; в этот раз ветки били по лицу сильнее, больнее, сучья задевали, царапали, рвали одежду — где-то на высоком иглистом кусте остался изумрудный лоскут; а позади, по пятам, встречались с землёй грузные лапы, преследовало горячее смрадное дыхание. Зубы норовили сомкнуться на лодыжках, Авантюрин чувствовал их всем телом, горло и грудную клетку сжимало ужасом, он начинал задыхаться, замедляться, нет-нет-нет, нельзя-нельзя-нельзя, только не сейчас, только не… Деревья резко раздвинулись, разошлись в широкий, густо заросший травой овраг, и нога запнулась о корягу, которая появилась на тропинке словно из ниоткуда. Авантюрин полетел вперёд кубарем, прокатился по склону, пачкая одежду, отбивая бока и спину — и остановился на неглубоком дне лицом вверх. Грудь тяжело вздымалась, из разбитой губы мерзко затекала в рот кровь, пульсировали виски, но зловещее дыхание зверя стихло. Авантюрин не слышал ни лап, ни рыка, ничего. Всё словно застыло в стазисе: не шелестели деревья. Не трещали ветки. Не копошились мелкие животные. Искусственный мир, созданный специально для того, чтобы сделать его смерть увлекательной, остановился. В нём не происходило ровным счётом ни-че-го. Пока мертвецкую тишину не разрезал выстрел, и пуля не пробуравила землю в полуметре от головы. Ни громкий вскрик, ни сорвавшееся с губ ругательство на сигонийском не вышло сдержать; Авантюрин перекатился, вторая пуля попала аккурат туда, где секунду назад была его правая нога; панически зашарил взглядом по краю оврага, по деревьям в той стороне, откуда стреляли — и увидел охотника почти моментально. Широкий, невысокий мужчина в решётчатой маске, которая закрывала всё лицо, стоял у самого края оврага, удобно умостив ружьё на плече, и целился снова. Скрытые лица — логично, ожидаемо, но вот от внешнего вида маски передёргивало. Внизу, под ушами, крепились искусственные крылья — чёрные перья пушились в разные стороны, а на затылке красовался такой же чёрный нимб. Ровно так, как у Сандэя. Мерзость картины усугубляло то, что у ног охотника стоял пёс. Тот самый, который только что гнал Авантюрина через лес. Он весь ощетинился, подобрался и рыл лапой землю, готовый порвать по первой команде хозяина — а в том, что охотник был ему хозяином, сомневаться не приходилось. С собаками, на него охотились с собаками — пронеслась отстранённая, удивительно равнодушная мысль, прежде чем Авантюрин подобрался, вскочил и рванул к мшистому валуну. Нырнул за него, прижался к холодному камню, зачем-то глубоко втянул носом запах влажной земли и лёгкого перегноя. Жутко. Это проклятое место должно было пахнуть застарелой кровью, свежим потом, сырым мясом. Как угодно, но не так уместно, не так естественно — если лесные запахи переданы настолько натурально, что ещё здесь слишком соответствует реальности? Об этом Авантюрин думать не хотел, да попросту не мог себе позволить, когда с той стороны оврага донёсся громкий, отвратительный смех. Нет — гогот, механизированный искажателем голоса, мерзко режущий уши. — Прячешься, авгинский выблядок? О, прячься, прячься. Так даже интереснее. Фас! Рыка и топота лап Авантюрин дожидаться не стал. Он бросился к краю оврага, полез вверх на четвереньках, отчаянно цепляясь за выступавшие коряги и скользя ладонями по мокрой грязи. Выбрался, выкарабкался, увернулся вовремя от пули, рванул в казавшуюся спасительной темноту деревьев, быстрее-быстрее-быстрее… И вновь — просчитался. Не посмотрел. Не заметил. Не успел даже скрыться меж деревьев — сзади грубо обхватили крупные сильные руки, рванули куда-то назад, практически кинули спиной в дерево, выбив ударом весь воздух из лёгких. Авантюрин захрипел, согнулся пополам, раскрыл широко рот в попытке надышаться, а вокруг плеч уже обернулась толстая верёвка. Жалкий десяток секунд, и удача повернулась к нему спиной, стянула грудь колючим джутом, намертво привязала к широкому стволу. Его поймали непринуждённо, на раз-два, и хотелось рычать, хотелось кричать, хотелось перегрызть верёвку от отчаяния, но Авантюрин собрал себя, выпрямился и, когда новый охотник вышел у него из-за спины, посмотрел на него нагло, дерзко, с вызовом. Мужчина оказался высоким, крепко сложенным, в той же безлично чёрной одежде и нелепой маске. От её вида вблизи выворачивало ещё сильнее. Но, в отличие от того, который, хотелось надеялся, остался в грёбаном овраге вместе со своей шавкой, этот держался спокойно, сдержанно. От него не смердило жаждой жестокости и зрелищ, но веяло осторожно контролируемой опасностью. И, о, нет-нет, Гаятра всё же не отвернула от Авантюрина взгляд, лишить её благословения не мог даже Сандэй со своей блядской Печатью. Нутро подсказывало, чётко и уверенно — вот он, наш новый шанс. С этим работать мы можем, с этим мы работать умеем прек-рас-но. Человек, который привязывает к дереву вместо того, чтобы вжать лицом в грязь, наверняка настроен на разговор. Возможно, односторонний, возможно, у него заготовлен патетический монолог, от которого станет душно даже на открытом воздухе, но что в диалоге, что в монологе можно зацепиться, разложить собеседника по кирпичику. Заставить засветить всю руку, даже когда собственными едва получается пошевелить второй раз за час. — Что ж, кажется, меня поймали. — Авантюрин устроился поудобнее — насколько возможно устроиться поудобнее в его положении. — Браво, господин охотник, браво, с задачей вы справились быстро. — Слишком быстро, понял он, когда облизнул наверняка раздутое эго охотника, — таймер смерти показывал 16:18:14. Сандэй, лживый подонок. — Позвольте поинтересоваться, чем же вас так заинтересовала моя скромная персона, ха-ха, что вы пошли ради меня на такие усилия? — Помолчите, — коротко бросил охотник. Искажатель голоса делал его механическим, роботизированным, но нотки раздражения не скрывал. Авантюрин даже не подумал следовать приказу и открыл было рот, но сказать ничего не успел. Очередная пуля просвистела мимо головы, и шла она вовсе не от того, кто его связал. Первый охотник со своей псиной вывернули из оврага, брызжа пеной из пастей. Объединились — подумалось было, но второй охотник быстро опроверг теорию. Повернулся к первому, вскинул ружьё — неуклюже, словно держал его если не первый раз в жизни, то, в лучшем случае, второй или третий, отметил Авантюрин — и бросил короткое: — Не подходите ближе. Он мой. Ах. Им нужно померяться, у кого больше яйца, ну конечно. Просто прекрасно, просто замечательно, на него эти двое в ближайшее время даже не посмотрят. Что ж, разговор не сложился, но теперь есть шанс найти что-что, что поможет выбраться. — Ха! Пошёл на хуй, нашёлся тут вежливый. Время ещё не вышло, а я его первым увидел, он мой по праву. Отойди, уёбок, иначе я на тебя пса спущу. — Откуда вам знать, что время ещё не вышло? — голос сочился холодом и презрением. — Вы засекали? — Да ты заебал, жопу себе засеки. Фас!.. Авантюрин заполошно шарил взглядом по сторонам в поисках хоть чего-то полезного, но эту картину не заметить попросту не мог. Охотник рванулся вперёд, удивительно синхронно со своей псиной — и замер в воздухе: поднятая нога, ружьё вверх, заметная на таком небольшом расстоянии из-под решётчатой маски кривая ухмылка. Собачье тело в прыжке, напряжённое и натянутое струной, раскрытая пасть и капли слюны в воздухе. По их фигурам поползла разноцветная, будто бы мыльная плёнка — совсем как та, которую видел в уголках глаз Авантюрин, когда Сандэй выжег на нём Печать. Странная, непонятная, пугающая картина, словно какой-то сумасшедший фотограф запечатлел момент, и вместо фотографии тот застыл в самом мире. Какого?.. — Глупость воистину повсеместная зараза, от которой не страхует финансовое благополучие. В данном случае оно ей и вовсе потворствует, — уничижительно выплюнул охотник, и у Авантюрина упало куда-то в желудок сердце, а горло словно что-то сжало. Нет. Нет-нет-нет, не может быть, не может, не может. Авантюрин отказывался верить. Охотник повернулся к нему, опустил ружьё и нерешительно застыл, будто не знал, что ему делать дальше. Авантюрин гулко сглотнул, нервно облизал пересохшие в момент губы. Это же просто совпадение, да? Что этот человек так говорит, что у него тот же рост и фигура? Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, пусть это будет не он. Охотник задвигался: осторожно положил ружьё на землю у ног, распрямился, потянулся к своей нелепой крылатой маске — и снял. И лучше бы, лучше бы он сделал что угодно другое. Направил на Авантюрина ружьё, освежевал живьём прямо здесь, протащил через весь лес за волосы к гильотине, кинул в ноги Сандэю. Что угодно. Что угодно, лишь бы Авантюрин не увидел Веритаса Рацио среди тех, кто пытался загнать его, словно бездумное животное.