***
Пропажа Гоуста была совершенно отдельной головной болью по сравнению со всеми остальными его обязанностями; это было не похоже на него — отсутствовать на службе, но он действительно относился ко многим своим обязанностям гораздо менее серьёзно, чем следовало бы. В комнате отдыха его не было, и никто, похоже, его не видел — у Мактавиша оставалось около пятнадцати минут до того, как ему нужно было идти на собрание, и чем дольше он не находил Гоуста, тем больше расстраивался. Не помогало и то, что ему приходилось избегать всех, мимо кого он проходил, или что ему приходилось заставлять себя останавливаться, чтобы не красться — как будто это была миссия, а не просто его собственная база. Шансы того, что он до сих пор был в своей комнате почти в десять утра, были очень малы, но у него закончились все места для поисков, поэтому он совершил короткую прогулку к офицерскому корпусу. У них не было возможности вывесить имя Гоуста на двери, как у других офицеров, поэтому его дверь была отмечена, как пустая, и имела только замок; пол снаружи был испещрён следами ботинок, и Мактавиш, подойдя, решительно постучал. — Райли. Никто не ответил. В казарме было пусто, учитывая, что в этот момент все должны были выйти, и у него не хватило терпения ждать — он постучал кулаком в дверь, переминаясь с ноги на ногу. — Райли. Ты здесь? В комнате не горел свет, его не было видно под дверью, поэтому он предположил, что там может быть пусто; однако его терпение было на исходе, и он решил просто попробовать открыть дверь и разобраться с Гоустом, если у него возникнут проблемы с тем, чтобы войти. Дверь была заперта. Мактавиш глубоко вздохнул, глядя на серебристую ручку, и разочарование постепенно переросло в гнев. Однажды ему сказали считать до десяти, когда он злился, но он чувствовал, что даже если досчитает до тысячи, это не поможет… он боролся с желанием просто сломать замок и вышибить дверь, прежде чем до него дошло, что дверь заперта изнутри. Гоуст спал, заперев дверь изнутри. — Лейтенант! — почти прокричал Мактавиш, дверь практически тряслась от того, как сильно он стучал. — Если эта дверь не откроется в ближайшие десять секунд!.. То, что он услышал, было не совсем всхлипом… слишком тихое, слишком тоненькое. Это был и не вздох тоже… что бы это ни было, оно заставило его прерваться на полуслове. — Райли, — повторил он, — открой дверь. — Не могу. — И что это значит? Гоуст! Он чуть не вышиб дверь пинком, но вместо этого заметил брошенную тележку для техобслуживания дальше по коридору и остановился, снова проведя рукой по волосам. — Сейчас вернусь. У обслуживающего персонала были отмычки от всех комнат на базе, и ещё четыре минуты ушло на то, чтобы найти кого-нибудь в соседнем коридоре, подтвердить его полномочия и забрать ключи, пообещав, что он их скоро вернёт… замок Гоуста щёлкнул без возражений, и он вошёл. В комнате Гоуста было темно, слегка сыровато из-за того, что никто не открывал окна; шторы были задёрнуты, а дверь в ванную приоткрыта. Его вещи по-прежнему были аккуратно сложены, ботинки — у кровати, очки — на тумбочке, но сам Гоуст находился в постели. Когда Мактавиш вошёл, Гоуст просто сидел, с растрёпанными волосами, в футболке и шортах, в которых обычно спал, вытащив откуда-то нож и сжимая его в трясущемся кулаке, что, похоже, было отчаянной попыткой самозащиты… но, заметив, что это просто Мактавиш, он запихнул нож обратно в открытую тумбочку, выражение его лица исказилось от боли при этом движении, прежде чем он, казалось, вспомнил, что находится здесь, и прикусил шрам на внутренней стороне щеки, чтобы скрыть выражение своего лица. Одеяло было обёрнуто вокруг его ног, подушка, словно защищая, лежала перед ним, на лбу блестели капельки пота, щёки раскраснелись… было так удивительно видеть, что Гоуст когда-либо позволял себе быть таким уязвимым, что это ошеломило Мактавиша, и он застыл в дверях, прежде чем понял, что кто-то может пройти мимо, и поспешно закрыл за собой дверь. Он не запер её, отчасти потому, что был так удивлён, что это даже не пришло ему в голову, а отчасти потому, что, независимо от того, кто бы ни мог войти, он не собирался запираться в комнате с Гоустом, когда было очевидно, что он не в состоянии дать отпор. В свой худший день Гоуст, вероятно, мог бы с закрытыми глазами метнуть нож в яблочко; он сжимал подушку в кулаках, а Мактавиш был не из тех, кто рискует. — В чём дело? Прежде чем ответить, Гоуст передвинулся, чтобы нормально сесть. Его глаза были ясными и влажными. — Кошмар. Следующим логичным выводом было то, что он не спал, и, должно быть, проснулся после звонка будильника более трёх часов назад, если не больше… впрочем, Мактавиш сразу всё понял. Когда ему было девятнадцать лет, самодельное зажигательное устройство, изготовленное его товарищем, младшим капралом, вышло из строя — настолько, что в разгар перестрелки у Мактавиша загорелась нога, и ему пришлось тушить себя, уклоняясь от вражеского огня и отражая его с той же отдачей. Больше всего пострадала его униформа, но нижнюю часть левой ноги покрыли волдыри второй степени; несмотря на всё это, она зажила достаточно хорошо, и в течение следующих двух лет о ней не приходилось говорить. До тех пор, пока он не проснулся в двадцать один год, находясь в отпуске в канун Рождества, чуть не крича от того, как сильно всё горело. Он не мог объяснить этого ни своей матери, когда чуть не заплакал от прикосновения её нежных рук к годами заживающим рубцам, ни своим сёстрам, когда они увидели, что он хромает в течение следующих девяти часов… Ночные кошмары могли преследовать любого из них в течение дня, причиняя такую глубокую боль, что никакое лекарство не могло до неё добраться. Психосоматическая, неосязаемая, мучительная. — Где болит? Гоуст судорожно вздохнул, снова сжимая подушку. — Спина. Она… Блять, она вся горит. Внезапно его глаза расширились; он откинул подушку и попытался встать со стоном, который подавил сквозь стиснутые зубы. — Я опоздал? «Опоздал» — это даже близко не подходило к определению, учитывая, что он должен был работать уже почти четыре часа, но всё это улетучилось, когда Мактавиш взглянул на него. Он был не в том положении, чтобы работать — откровенно говоря, Мактавиш был бы поражён, если бы он смог прямо стоять. Но Гоуст сопротивлялся, крепко зажмурив глаза, поскольку, казалось, до него дошло, почему именно Мактавиш колотил в его дверь целых пять минут, прежде чем войти; его кожа была бледной, а дыхание тяжёлым. — Райли. Постой, погоди секунду. — Мне нужно провести… блять… тренировку… — Ты не в том положении, чтобы… Гоуст, чёрт тебя подери… Гоуст продолжал пытаться встать; Мактавиш сократил расстояние между ними и легко повалил его обратно. Он превысил необходимую силу, и Гоуст, падая, ударился спиной о спинку кровати. Он прижал руку ко рту, чтобы заглушить звук, но сдавленный всхлип вырвался из его тела. Мактавиш отпрянул, распахнув глаза. — Я… Господи Иисусе, Гоуст… — Это следы от кнута, — объяснил Гоуст дрожащим голосом, граничащим с отчаянием, — они… — Следы от кнута? — повторил Мактавиш, в тоне его слышалась тревога; Гоуст застыл, сжав руки в кулаки, глядя на него широко раскрытыми глазами. — Я опаздываю, — сказал он, скривив рот от боли, когда снова выпрямился. — Капитан… сэр, я очень опаздываю… — Чёрт подери, я скажу Андерсону, что ты занят, просто оставайся здесь… — Не говори Андерсону! — огрызнулся Гоуст, и боль превратила его голос в резкое рычание. Он снова сжал руки в кулаки, вцепившись в простыни. Внезапно спазм боли, кажется, пронзил всё его тело, сотрясая его насквозь; резкий вздох боли вырвался из его рта, и он не успел зажать его руками. Он несколько раз моргнул, прежде чем откинуться на спину, и, открыв рот, стал жадно глотать воздух, глядя на Мактавиша снизу вверх, словно готовясь к его реакции. — Не говори Андерсону, — повторил Гоуст чуть более твёрдым голосом, — он… Мне нужно провести курс ближнего боя… Я не такой уж недееспособный, — сердито защищался он, не обращая внимания на слова Мактавиша. — Обычно это длится всего несколько часов… — Несколько часов? Как долго ты не спишь? Гоуст дёрнулся от боли, и это движение пронзило его, как электрический разряд; он прижал ладони ко рту, у него перехватило дыхание, и в следующий момент он провёл рукой по мокрым от пота волосам. — Четыре… пять, я не знаю. — Сейчас… Гоуст, сейчас уже половина десятого! — Чего?! Следы от кнута… Он точно знал, что означают следы от кнута, но ему было очень трудно связать это с Гоустом. Тот всё ещё героически пытался встать; Мактавиш положил руку ему на плечо, чтобы остановить, и Гоуст, нахмурившись, оттолкнул его. — Мне нужно было быть в спортзале к половине шестого… сэр… — Ты не в том положении! — Я могу это сделать… я могу… — Райли, лежи, это приказ! — Не буду… Его голос дрогнул от явной боли, и он сделал ещё один судорожный вдох, крепко зажмурив глаза. Когда он открыл их, они горели гневом. Руки Мактавиша сжались в кулаки, а плечи снова заныли, напряжённые от желания драться. — Я должен идти. — Я передам Андерсону, что ты не можешь… — Нет… не говори ничего… я в порядке… — Я что-нибудь придумаю. Райли. В этот момент часы Мактавиша запищали. Двадцать пять минут пятого, ему нужно было успеть на встречу. У него так много дел; он задыхался, в комнате было влажно, а Гоуст всё ещё перед ним, стискивал зубы и проявлял настойчивость, и писк часов, казалось, заглушал всё остальное. Ему хотелось схватить что-нибудь руками и сжать, он хотел разорвать, он хотел сжечь, рвать на части, расстреливать… Он выключил сигнал и перевёл дыхание. — Не говори Андерсону, — в третий раз сказал Гоуст, глядя на него снизу вверх. Мактавиш всё ещё смотрел на свои часы, наблюдая за мигающими точками между минутами и часами. — Оставайся здесь. Это приказ. — Капитан… — Это грёбаный приказ, лейтенант! — рявкнул он, поворачиваясь к нему. — Сиди здесь, заткнись на хрен, и… и… Гнев улетучился так же быстро, как и появился, но его голос эхом разнёсся по комнате. Гоуст застыл, широко раскрыв глаза; без маски, с мокрыми глазами, он вдруг стал выглядеть невыносимо уязвимым. Он отвернулся. — И оставайся здесь, — повторил он тише. Он не мог заставить свой голос смягчиться и понял, что его руки до сих пор сжаты в кулаки. — Да, сэр, — процедил Гоуст. — Молодец. Это прозвучало более покровительственно, чем он хотел, и Гоуст вздрогнул от похвалы, вместо того чтобы ответить на неё. Он повернулся и ушёл, не в силах больше выносить звук собственного голоса.***
Встреча была тоскливой. Он пришёл вовремя, прежде чем понял, что отмычка всё ещё у него, и чуть не выругался — к счастью, прямо у входа в конференц-зал он столкнулся с охранником, который предложил взять её, и он смог вовремя занять своё место. Это было скучное совещание, посвящённое полкам, которые регулярно использовали базу, и, к счастью, не входившие в состав SAS, поэтому он мог отключиться на некоторое время. Это дало ему возможность собраться с мыслями, позволив им привести себя в более уравновешенное состояние. К тому времени, как он вернулся в свой кабинет, он обнаружил, что влажность воздуха спала, а объём работы оказался не таким большим, как он думал. Решив зайти в лазарет за обезболивающим кремом для Гоуста, он снова прошёл мимо спортзала и заглянул проверить, как там дела у солдат регулярной армии. Несмотря на то, что они не были подразделениями специального назначения, они приехали в рамках инициативы, направленной на то, чтобы дать солдатам представление о SAS и возможность поучиться. Они сидели на матах, наблюдая за демонстрацией, почти поражённые зрелищем. Нырнув внутрь, Мактавиш встал у двери, чтобы понаблюдать. Он предупредил Андерсона о замене, объяснив это ошибкой в расписании, когда Гоуст внезапно и неизбежно оказался занят… Андерсон, который всего лишь заменил Гоуста кем-то другим, принял это, несмотря на всё своё разочарование. Поэтому было несколько неожиданно протолкнуться мимо собравшихся солдат и увидеть, как Гоуста всем телом швыряют на маты, со всей силы ударяя в спину. Мактавиш поспешил было открыть рот, чтобы что-то сказать, но в следующий момент Декер оказался рядом с ним с пенопластовым кирпичом в руке; он поднял его и двинулся, чтобы ударить Гоуста в нос, но остановился только для показательности. — Видите, если бы вы не решились взять традиционное оружие, такое как нож, — объяснял он, — на этом этапе вы бы уже потеряли преимущество. Это именно то, о чём говорил Гоуст, о том, что нужно понимать вес своего оружия — кирпич не обладает такой аэродинамикой, как нож, но может нанести ещё больший урон, когда у вас есть преимущество во времени, особенно когда у вашего противника нет оружия. Гоуст остался сидеть на полу, пока тот говорил, очень неподвижно… пока Декер говорил, он медленно дышал, и Мактавишу показалось, что за стёклами очков его глаза плотно зажмурены. Выражение его лица было полностью скрыто за маской, которая явно вызвала большой интерес у солдат регулярной армии; скованность убедительно выдавалась за перенапряжение, его тяжёлое дыхание было едва заметно, поскольку всеобщее внимание было приковано к Декеру. — Знаешь, не стоит быть с ними таким мягким, — сказал Андерсон откуда-то со стороны, стоя в дверном проеме, откуда он, по-видимому, тоже наблюдал за демонстрацией. Мактавиш с трудом подавил желание подпрыгнуть; он смотрел на него почти благоговейно, несмотря на их общие звания. — Что ты имеешь в виду? — Он не был занят, он был в лазарете. И, должен заметить, в полном порядке. — Верно, — кивнул Мактавиш, когда Декер благосклонно поднял Гоуста на ноги; из-за очков и маски, скрывавших выражение его лица, скованные движения больше всего походили на перенапряжение. — Мы все знаем, что он и в лучшие времена бывает непостоянным. Сделай нам одолжение, держи его на коротком поводке. С этими словами и добродушным похлопыванием по плечу он оставил Мактавиша наблюдать за происходящим. Его рука крепче сжала обезболивающий крем, взятый в медицинском крыле, и он покачал головой, прежде чем снова взглянуть на него. — Вы снова разделитесь на пары, — сказал им всем Гоуст. — Здесь куча самодельного оружия, которое вы можете найти в городской местности… выбирайте в случайном порядке. Декер будет здесь, одолейте его как можно быстрее. Как только вы это сделаете, поменяйте оружие и идите снова. Понятно? — Да, сэр! — Декер, — окликнул Гоуст, как только они углубились в беседу. Никто из них не заметил Мактавиша, и Гоуст что-то прошептал Декеру, который кивнул, прежде чем ободряюще похлопать его по спине. Мактавиш наблюдал, как Гоуст полностью замкнулся, его руки сжались в кулаки, когда он напрягся. Декер что-то сказал, но, скорее всего, Гоуст не расслышал, потому что он протиснулся мимо того, кто стоял на пути, и почти выбежал в противоположную дверь. Декер встревоженно наблюдал за происходящим, пока его внимание не привлёк солдат, и он отвернулся. Восприняв это как сигнал, Мактавиш тоже ушёл. У Гоуста была способность исчезать, как только он этого хотел; несмотря на то, как быстро он преодолел расстояние между собой и другим выходом, Гоуст уже исчез. Он оглядел ближайшие коридоры и заглянул в соседние комнаты, слыша эхо, пока до него не донёсся глухой удар из коридора технического обслуживания. Он торопливо подошёл, заглядывая внутрь: Гоуст был там, он тяжело прислонился к стене в том месте, где ударился о неё, и сорвал с себя очки, прежде чем упасть на колени, издав тихий звук. Он поднял маску до переносицы и сделал судорожный вдох, затем ещё один… Звук, подозрительно похожий на всхлип, эхом раскатился по коридору, и Мактэвиш увидел, как он замкнулся в себе, наконец-то оставшись один. Он плакал, понял Мактавиш. Плакал от боли. — Райли? — спросил Мактавиш, и голос его прозвучал слишком резко. Гоуст подпрыгнул, и ему было так больно, что он даже не сумел подавить вырвавшийся всхлип. Тем не менее, он попытался, прижав руку ко рту, затем поспешно натянул маску и попробовал открыть дужки очков, чтобы надеть их обратно. Его руки сильно дрожали, как и всё остальное, но ему удалось их открыть и… — Я ушёл… я знаю… Извини… — Эй… перестань, эй… — Мне нужно было обезболивающее… там был Андерсон, и я не хотел, чтобы он думал, что ты солгал… — Ты сказал ему, что солгал мне? — Он предположил… я не стал его поправлять… Он оборвал себя, когда у него перехватило дыхание. Он всё ещё стоял на коленях, и Мактавиш понял, что это потому, что он не мог прислониться спиной к стене. Он приблизился, и Гоуст, спотыкаясь, поспешил подняться. Выражения его лица не было видно, когда он ударился спиной о стену, но было слышно, как у него сбилось дыхание, как и то, как судорожно он хватал ртом воздух. Мактавиш резко остановился. Ему не нравилось, когда люди убегали от него. — Всё в порядке. Позволь мне проводить тебя обратно в комнату. — Сэр… — Пойдём, — сказал он, протягивая руку, вместо того чтобы шагнуть вперёд. Гоуст заколебался, разрываясь между гордостью и болью, которую испытывал, прежде чем отстраниться и, наконец, принять ладонь, прислонившись к его плечу. — Вот так. Вернёмся в твою комнату, ладно? — Угу, — кивнул Гоуст, делая глубокий вдох.***
В комнате Гоуста, где он в спешке собирался, царил беспорядок, одеяла всё ещё были скомканы, а воздух оставался влажным. Войдя, Гоуст вздохнул с облегчением и сразу же принялся расстёгивать толстовку и снимать футболку, прежде чем осознал, что делает, внимательно посмотрев на Мактавиша. Он отпустил подол толстовки и повернулся, чтобы снять очки, явно колеблясь из-за маски, пока Мактавиш двинулся открывать окно. Дождь не прекращался, но когда открылось окно, комнату наполнил шум дождя, который успокаивающим гулом разносился по всему помещению. Всё ощущалось немного меньшим, чем-то, с чем было проще иметь дело. — Я принёс тебе обезболивающий крем. — Как мне его намазать? — спросил Гоуст, оглядываясь. Занавески были приоткрыты, и свет серебром переливался в глазах Гоуста, в его слипшихся ресницах. — Можешь лечь. Я могу это сделать. — Чт… Нет, — ощерился Гоуст, немедленно защищаясь и отступая назад. Мактавиш немедленно поднял обе руки, успокаивая, прежде чем бросить обезболивающий крем на кровать, так, чтобы Гоуст мог дотянуться. Он слегка смягчился, глядя на это, и моргнул. — Я освобожу тебя от дежурств до конца дня, — ответил Мактавиш, собираясь уходить, и его голос стал тише. — Возьми выходной. — Подожди. Гоуст всё ещё переводил взгляд с него на обезболивающий крем; когда он подошёл ближе к двери, в его глазах промелькнуло что-то похожее на отчаяние. Мактавиш резко остановился, поскольку Гоуст явно колебался, подыскивая слова. — Ты хочешь, чтобы я это сделал? — Я… — немедленно начал Гоуст, прежде чем, казалось, подавил внутреннее желание возразить. Он продолжал стоять и смотрел куда угодно, кроме его лица, а затем крепко зажмурил глаза, содрогнувшись от очередного приступа боли. — Это из-за рубашки, — признался он со всхлипом, — это… — Всё нормально. Ложись, — ответил Мактавиш, включая свет. — Можешь выключить? — Хм? — Свет… — ответил Гоуст более мягким голосом. — Выключи его. — Мне нужно видеть, что я делаю, Райли. Гоуст присел на край кровати, встревоженный и колеблющийся, но в ответ он лишь слегка покачал головой и скрестил руки на груди. Взглянув на него, Мактавиш вздохнул. — Тебе придётся снять рубашку. — Я знаю. — И лечь. — Знаю. — И дать мне дотронуться… — Я знаю, — прорычал Гоуст, крепче прижимая руки к груди, словно защищаясь. Он стянул ботинки и поставил их рядом с кроватью, внимательно глядя на него, словно ожидая его реакции. Наконец, он стянул футболку через голову и отложил её в сторону, расправив плечи. Он повернулся, чтобы взбить отброшенную подушку во что-нибудь более удобное, но, прежде чем лечь, остановился и повернулся, чтобы посмотреть на Мактавиша снизу вверх, но доставал ему только до плеча. — Только… только мою спину, ладно? — Да… Да, конечно. — Ладно, — согласился Гоуст, закидывая ноги на кровать, снимая маску и опуская голову на подушку. — Хорошо. Мактавиш сразу понял, почему Гоуст хотел выключить свет. Это не было отвратительно, потому что он никогда не мог вызвать у него отвращения, но смотреть на это было отнюдь не легко. Большие рубцы в тех местах, где кожа была содрана с его спины, пересекали её крест-накрест, переходя в более глубокие шрамы там, где, должно быть, был какой-то крючок от хлыста. Гоуст прятал лицо за сложенными руками, но был напряжён, и Мактавиш опустился на колени у кровати, чтобы дотянуться до него. — Следы от кнута, — сказал Мактавиш, — верно? Гоуст кивнул. Его руки были созданы для насилия; кожа на костяшках пальцев потемнела от многолетних царапин, а подушечки ладоней покрылись толстыми мозолями от оружия. На одной руке у него был шрам, единственный, который не был результатом какого-либо насилия — прямая линия пересекала ладонь в том месте, где он схватил нож, и ожог от трения, который тянулся вверх по руке в том месте, где его выбросило из БТР. Первый след от хлыста начинался ниже пояса — толстая кривая, идущая вверх, которая зажила, и коричнево-розовая кожа теперь блестела. Мактавиш ни в коем случае не был трусом, но у него не хватило смелости спросить Гоуста, поэтому он промолчал. Из маленького серебристого тюбика он выдавил немного крема на ладонь. Он так и не смог до конца избавиться от запаха оружейного масла в углублениях на кончиках пальцев, и из-за этого и запаха металлического тюбика он на мгновение оказался где-то в другом месте. Но Гоуст был прямо перед ним, с каждым мгновением всё более нерешительный, практически трясущийся от боли, и он заставил себя обратить внимание на нежную текстуру крема и запах петрикора, доносившийся из окна. Он нанёс крем на большой палец и начал с того, что видел, проведя подушечкой пальца по краю первого шрама. Гоуст напрягся под ним, его мышцы сократились; без толстовки он всегда казался на удивление меньше, но мускулатура у него была внушительная… Тщательно нанеся крем на то, что, как он предполагал, было болезненной кожей, он позаботился о том, чтобы нанести его на более глубокую отметину в конце каждого шрама. Гоуст всё ещё был у него в руках. Он заметил не сразу, но тот даже не пошевелился; Мактавиш тут же поднял глаза, однако его голова была спрятана в ладонях. — Райли. Гоуст не ответил, только крепче сжал руки. — Дыши. Райли… Эй, дыши. Дыши ради меня. Грудь Гоуста внезапно дёрнулась три раза подряд, прежде чем он, наконец, сделал глубокий вдох, повернув голову в сторону, чтобы сделать это; его лицо покраснело, залитое слезами, и он спрятал выражение лица, как только понял, что Мактавиш смотрит на него. — Вот так, молодец, — сказал Мактавиш более мягким голосом. Он снова нанёс на подушечку большого пальца немного крема и провел им по следующему шраму. Гоуст вздрогнул от прикосновения, но остался неподвижен; однако, стоило руке подняться выше, он становился всё более беспокойным, и Мактавиш попытался представить себе свежие раны, то, как Гоуст чувствовал бы фантомную боль. Он представил красную рубцовую кожу, тёмно-розовое свежее мясо, кожа вокруг которого воспалилась, и из неё сочилась кровь… — Ах… Гоуст поспешно сжал челюсти, чтобы заглушить звук; Мактавиш поднял руки, а Гоуст снова спрятал лицо в ладонях. — Порядок? Нужен перерыв? — Нет. Продолжай. Я в порядке. Мактавиш понял, что Гоуст не может видеть выражения его лица, но, должно быть, почувствовал его вздох, коснувшийся кожи на руках, судя по тому, как он выглянул из-за волос. — И что же ты получаешь от того, что врёшь мне, лейтенант? — Удовольствие, — пробормотал Гоуст в ответ, вызвав у Мактавиша раздражённый смешок. — Ну конечно. Ты угроза, вот ты кто. Гоуст, должно быть, улыбнулся или сделал что-то подобное; Мактавиш убрал волосы со лба, откинул их назад, прежде чем протянуть руку к его голове. Гоуст раскрыл руки, чтобы взять его ладонь, и Мактавиш осторожно, чтобы наконечник тюбика не оцарапал кожу, наносил крем одной рукой. — Как прошла демонстрация рукопашки? — Кучка… — У Гоуста перехватило дыхание, когда он перешёл к следующему шраму, но он сглотнул и продолжил: — Кучка идиотов. Попросил их назвать самодельное оружие, которое можно использовать в городских условиях, и половина из них перечислила типы пистолетов. — Ты дал Декеру сбить тебя с ног. — Я был… нгх… я был не в том положении, чтобы самому опрокинуть его, разве нет? Кто-то должен был показать. — И это должен был быть ты? — Андерсон попросил. И… — рука Гоуста внезапно сжалась вокруг его ладони, сжимая пальцы; Мактавиш осторожно нанёс обезболивающий крем на следующий шрам, между лопатками, прислушиваясь к прерывистому дыханию, пока он хватал ртом воздух. — Вот так. С тобой всё в порядке. Ты хорошо справляешься, дыши ради меня. — И я представил тебя, — выдохнул Гоуст, — и не… не мог проебаться. Гоуст крепко зажмурился и вжал голову в подушку, чтобы заглушить ещё один короткий звук. Мактавиш позволил ему сжимать свою руку, пока она не заболела, а потом ещё немного; когда боль, наконец, немного утихла, он нежно сжал её, словно извиняясь. — Ты столкнулся с Андерсоном. — Мне не повезло. Я выходил из медблока, а он проходил мимо… и… я не мог ничего объяснить, не мог позволить ему думать, что я… что я был недееспособен. — Ты не можешь так работать. — Я в норме. — Райли. Гоуст поднял на него глаза, мгновенно насторожившись, услышав его тон; Мактавиш открыл рот, чтобы что-то сказать, но не успел. Гоуст убрал руку, пряча её обратно под подушку. — Почему нет? Почему он не может знать? — У меня нет… ничего, кроме этого. Я не могу быть отстранён. Неважно, в порядке ли я… Кто-то подумает, что я не могу работать в полевых условиях, и… — Тогда почему я? Гоуст моргнул, глядя на него. Когда ответа не последовало, Мактавиш протянул руку, и Гоуст взял её, снова переплетая их пальцы. Наконечник тюбика случайно задел его кожу, и рука Гоуста сжалась сильнее, когда он резко втянул воздух и с дрожью выдохнул, пока Мактавиш наносил крем на его кожу. — Извини, — наконец сказал Мактавиш, — что накричал на тебя. — Это… не твоя вина. Надо было просто послушаться приказа. Гоуст сглотнул, когда Мактавиш смазал кремом последний шрам. — Вот почему я их получил, — признался Гоуст, уткнувшись в сгиб его локтя и отводя взгляд. — Мой рот. Из-за него у меня всегда неприятности. Я продолжал огрызаться, а они… ннгх… хотели… — Ты не обязан мне говорить. — Я видел твоё лицо, сэр. К тому же, не похоже, что ты… Гоуст встряхнул головой, пока Мактавиш втирал обезболивающий крем в последний рубец на конце шрама. Он был почти звездообразной формы, с резкими краями, становящимися намного острее там, где был ближе мягкий изгиб шеи Гоуста… Его плечи были мокрыми от слёз. — Прости. Надо было просто слушаться приказов, — прошептал он, почти стыдясь, — надо было… просто вести себя хорошо, наверное. — Нет… ну же, не делай этого, — ответил Мактавиш, положив руку ему на затылок, — не говори так. Его большой палец описывал небольшие круги на относительно неповреждённой коже на шее — Гоуст практически растаял от прикосновения, ещё одна слеза скатилась по его щеке, когда он закрыл глаза. — Ты был хорош, — заверил его Мактавиш, — очень хорош для меня. Просто дыши, — повторил он, вытирая его глаза от слёз. — Ты молодец. — Конечно, я бы сказал тебе, — мягко ответил Гоуст, и его тёплое дыхание коснулось тыльной стороны большого пальца. Он открыл глаза… невероятно голубые, подумал Мактавиш, и какие-то мягкие, даже в обрамлении розовых и затемнённых ресниц. — Ты бы не… — он сглотнул, словно слова застряли у него в горле, — ты бы не стал… делать мне больно. И… оу. Он не ожидал таких слов из чьих-либо уст, обращённых к нему, и уж тем более от Гоуста… Гоуста, который видел, как он вытирал кровь, брызнувшую ему на лоб, тыльной стороной запястья, и только ещё больше размазывал её, Гоуста, который своими глазами видел, как им приходилось пачкать свои руки, которые поддерживали чистоту в мире, Гоуста, который должен был чувствовать все мозоли и шрамы под своей рукой… — Нет, — согласился он, — никогда. Гоуст кивнул, подтверждая что-то; он почти улыбнулся, снова крепко обхватив Мактавиша руками и прикусив внутреннюю сторону щеки. Дождь всё ещё лил, в воздухе между ними витал густой аромат петрикора. — Начинает действовать, — пробормотал Гоуст, и Мактавиш провёл большим пальцем еще одну дугу под его глазом, несмотря на то, что слёз больше не было. — Я имею в виду крем. И обезболивающие. — Ты не можешь так работать. Ты не можешь… так с собой поступать. Его двоюродный брат погиб из-за неудачи тех, кто отвечал за содержание базы; его раздавила машина. Это была быстрая смерть, по крайней мере, так сказали его сослуживцы… В официальном заявлении армии говорилось, что он был семейным человеком, которого нам будет очень не хватать, но ничего не говорилось о том, кто несёт за это ответственность. Он нёс гроб и похоронил вместе с братом мысль о том, что армия — это что угодно, но только не эксплуатация. Сейчас напротив него сидел солдат, который должен был уйти в отставку, к своей семье, с солидной пенсией, защищённый от реальности своей работы. Выражение лица Гоуста, наблюдавшего за ним, было почти настороженным, но смягчилось просто потому, что он держал его в руках; Мактавиш слегка сжал его руку, и Гоуст кивнул. — Ладно. Хорошо. — Молодец. Ты ведь ещё не завтракал, да? — Нет, сэр. — Оставайся здесь, переоденься во что-нибудь более удобное, если хочешь. Я скоро вернусь. — Я буду здесь, — пообещал Гоуст, лениво отсалютовав. Мактавиш мягко убрал волосы с его лба, и Гоуст легонько сжал его руку в ответ.