***
Семья Минхо была небогатой. Родителям приходилось содержать трех сыновей и дочку. Это большое количество для тех, кто уже не молод. Продолжительность жизни была до ужасного маленькой, поэтому Минхо — как старший — всё понимал. Ему нужно будет скоро взять ответственность за своих близких. Однако как ему прокормить столько голодных ртов? Ответ нашёл его среди покупателей. — Какое симпатичное личико, — обмолвился мужчина после того, как рассмотрел предоставленный ему товар. Он задумался, прикладывая к шее Минхо кусочек красной ткани, довольно ухмыляясь. — Не хочешь заработать денег, малец? Минхо опешил. Заработать? Конечно он хочет. В тринадцать он не задумывался о том, чем могла обернуться его беспечность, ведь тогда в глазах горела лишь одна мысль — мысль о деньгах. Родители, узнав, что это будет связано с искусством, отправили Минхо на обучение скрепя сердце. Они не так сильно доверяли новому витку на ступени бизнеса, потому что не всем придется по вкусу то или иное интерпретирование легенды или же разыгранного танца. Боялись за сына, но видя, как тот горит желанием учиться этому, отпустили. Взяли на слово, чтобы он усердно трудился, раз сам выбрал этот путь. Он должен доказать не только родителям, но и самому себе, что его выбор был сделан не зря. Мужчина, забравший его, оказался суров. Его тело облегало тёмное, по-своему грязное по цвету кимоно, а лицо открывал тугой пучок жирно-сплетенных волос, не добавляющих шарма. Ему нужен был результат, а для этого всегда нужно пахать и пахать так, что было непривычно для еще детского тела. Сложно. Минхо по-настоящему мечтал вернуться к более менее беззаботной жизни с родителям, но это бы означало, что он не справился. Разочаровывать не хотелось. Тем более Минхо еще будучи дома осознавал, что путь будет тернист — наслушался историй разных покупателей. За четыре года Минхо узнал, что такое усталость. Та, что била под колени после очередного урока танцев и актерского мастерства. Та, что изнемождала каждую чертову мышцу, так как те работали на износ. Та, что насильно закрывала глаза, когда этого делать было совершенно нельзя. Тяжело. Но ему не уйти из этого дома. Только в короткие дни отдыха, чтобы повидаться с семьей, и всё. Но со временем Минхо стал понимать, что это будет хорошим способом заработать. В нынешнее время танцоры и актёры довольно популярны. Знать интересуется такими, как он, поэтому спрос будет. Значит, Минхо всегда будет, что предложить. Себя. В восемнадцать Минхо первый раз выступил перед публикой. В одном небольшом доме знакомого того мужчины, что взял его на обучение. Тот тогда сыграл на собственном азарте, поставив всё на симпатичное лицо мальчишки. Так что теперь он будет окупать этот вклад, забирая практически всю выручку, которую Минхо сможет заработать за вечер. Если расклад восемьдесят на двадцать, то Минхо поставил цель сделать эти двадцать суммой, на которую сможет жить шесть человек. Нужно стараться усерднее. Нужно брать сотни заказов на выступления, чтобы как можно больше людей узнали о нём и его имя звучало вкупе с красотой и доверием. Нужно быть артистичнее, плавнее, ярче, громче, мягче, лучше. Обувь стиралась после танцев на каменистых дорожках, на которых им с небольшой командой таких же, как он, удавалось урвать место. Минхо запыхивался в конце часового концерта, отворачиваясь от зрителя, чтобы тот не видел, каким трудом это всё давалось. Им не важен путь — им важен результат. Минхо этот результат показывал. Его так называемый начальник хвалил его, видя, сколько денег они могли собрать с помощью навыков Минхо. Его рвения, старания. Многие небольшие площади и перекрёстки становились сценами для уличных представлений. Длинные сюжеты легенд и мифов рассказывались с помощью языка тела и мимики. Горожан это завораживало. Минхо любил своё дело, однако денег всё ещё было недостаточно. На него давило то, что дома была семья: голодные дети, старые родители. В нём, как в старшем ребенке, крепилась ответственность за их жизни. — Минхо-сан сегодня тоже отлично постарался, — похлопал по плечу его начальник. Похвала от него была обычным делом, но от неё скорее исходила атмосфера не сделать приятное, а удовлетворить собственное эго за то, что он сделал правильный выбор, взяв мальчика на обучение. — Да, Иори-сама, спасибо за вашу доброту, — поклон и протянутый мешочек с вырученными деньгами. Минхо жадно смотрел на то, как толстые пальцы отбирали нужную долю. Скоро он получит долгожданные проценты и наконец сможет отправить семье большую часть. — Твоё, — на ладонь приземлилась пара крупных монет. Чуть больше, чем обычно. Радует. Минхо снова согнулся в поклоне и был в нём, пока шаги не скрылись за поворотом небольшого дома, в котором и жил Иори. Хотелось отнести деньги сразу, но уже такая привычная усталость решила за него. Минхо еле как доплёлся до крохотной комнатушки, которую любезно предоставил Иори. Кажется, раньше здесь хранились котлы для кухни? Или же приборы для сада? Минхо был рад и этому. Дом семьи был слишком далеко от центра, пышущего жизнью и людьми с полными кошельками. Дверь откатывается с противным скрипом, выпуская не только холодный ночной воздух, но и слабое тело Минхо. Ноги путались в подоле темно-синего кимоно, которое стало уже второй кожей. На новое монет не хватало, а Иори, видя, что деньги и так приходили, не хотел тратиться на что-то лишнее по его мнению. Плоский футон встречает обыденной жесткостью, а небольшая сырость этого места бьёт в нос не самым приятным запахом. Минхо смотрит расфокусированным взглядом в маленькое зеркало напротив, даже так замечая круги под глазами и полностью растрепавшиеся каштановые волосы. — Устал, — бубнит себе под нос, накрываясь одеялом, не удосуживаясь переодеться. Всё равно нет обогревателей, зачем уж терять лишнее тепло. Даже в летние ночи бывает холодно. Минхо мог думать лишь о том, как заработать больше. И, видимо, его танцы были куда известнее, чем он мог предположить. — Минхо-сан! — вместе с утренним солнцем, бьющим в глаза, врывается и Иори. — Собирайся, тебя вызывают во дворец! Минхо тут же просыпается, не в силах понять, что только что произошло. И не понимал он ровно до того момента, пока за ним не закрылись громоздкие двери главного павильона. Он один, а перед ним по бокам развалилось на мягких подушках около пары десятков высокопоставленных лиц. А в самом конце небольшого зала стоял трон, и на нём сидел сёгун. Сёгун — Хан Джисон. Минхо замер, только и сумев поклониться. Это всё, на что ему хватило и сил, и ума. Колени непроизвольно начали трястись, вот-вот готовые его подвести и опозорить перед столькими людьми. Важными людьми. Богатыми. У них наверняка много денег. Готовы ли они заплатить за его танцы больше, чем обычные прохожие? Или же они скупердяи с толстыми кошельками? — Подойди вперёд, — разносится чей-то глубокий голос по залу. Эхо здесь прекрасное. С ним заговорил сёгун. Минхо идёт хоть и с прямой спиной, но глаза не поднимает, так как нельзя без должного указания, ведь он всего лишь простолюдин, который должен помнить своё место. Как бы его ни одели, как бы ни накрасили, как бы ни научили манерам, он всё равно останется недостойным в их глазах. Останется тем, кто только и может, что развлекать от скуки. Солнечный свет еле прорывается сквозь красные шторы, закрепленные на дубовых балках. Люди в дорогих чёрных кимоно с катанами рядом не обращают на него внимания, увлеченные диалогами друг с другом. Так что Минхо чувствует, как только один человек в этом зале смотрит на него. Тот, кто ждёт, пока перед ним опустятся на колени. — Как тебя зовут? — спрашивает сёгун, чей взгляд продолжает сканировать того, кто до сих пор держит себя в руках, не впадая в панику. Обычно перед ним уже начинали заикаться или сумбурно кланяться. Бывало, бросались в ноги, желая что-то вымолить: прощение или же добрую волю. Хан заинтересован, хотя этого всё ещё недостаточно, чтобы встать с трона. — Меня зовут Минхо, Хан-о-маэ, — Минхо старается сохранять нейтральный тон голоса, чтобы не было в нём ни грубости, ни дерзости, ни нахальства, ни игривости — абсолютно ничего. Ни одна эмоция не приемлема в данный момент, потому что каждая может лишить его жизни. Хан не славился жестокостью, однако страх перед тем, кто смело вёл за собой страну, был крепок. — Хм, значит, сияющий и умный, допустим, — Хан разглядывает. Этого Минхо нарядили как надо: под стать его вкусам. Белоснежное кимоно, перевязанное алым поясом, который касался пола. Волосы уложены, а что же на лице? — Посмотри на меня. Минхо ждал этого, хоть страх и держал, но увидеть собственными глазами правителя было до странного безумия волнительно. Он бы сравнил этот азарт с выступлениями: перед толпами народа, где могли банально закидать камнями за яркие наряды и танцы, или же перед людьми, в чьих сердцах только желание раздеть и завладеть, однако всё это меркло перед могуществом сёгуна. Этот азарт другой. Минхо поднимает голову, тут же встречаясь с чем-то пронзительным и чёрным. Кажется, он сейчас снова опустит глаза, потому что выдержать такой взгляд куда сложнее, чем он мог предположить. В нём сгорали сотни жизней, легшие в основу нового государства. Тонули вражеские войска, пытавшиеся захватить страну. Во взгляде сёгуна был прожитый опыт, несмотря на то, что его жизнь тоже только недавно началась. Но разница в шесть лет казалась пропастью. Такой, в которую Минхо упал, не понимая этого. — Станцуешь для нас? — Для этого я здесь. Беспрекословное подчинение, которому Минхо будет следовать, не давит. Он прекрасно понимает, перед кем сейчас находится, хоть и где-то глубоко таится желание побыть не таким покорным. Из чистого любопытства, узнать, какая же будет реакция. Но Минхо нужно кормить семью, поэтому он засунет свою безрассудность куда подальше. Не здесь её проявлять. Благовония с древесным запахом густо заполняют павильон, так что вся одежда обязательно пропитается ими. Минхо хотел бы сохранить это кимоно, чтобы хотя бы так вспоминать этот день: через запах. Это всё, что он может себе позволить. Воспоминания и так будут с ним, а вот чего-то существенного не припасётся. Возможно, Минхо жаден. Ему бы живым отсюда выйти, какой уж там запах. Главное, чтобы не крови. Не его. Музыканты, до этого тихо сидевшие в самой тени, начинают медленно перебирать струны кото. А затем и духовые инструменты подключаются в лёгкую мелодию. Тело Минхо реагирует моментально, поэтому руки тут же взмываются вверх, мягко скользя по воздуху. Белые рукава кимоно следуют за ним, отпечатываясь в глазах у тех, кто наблюдает за завораживающими волнами. Минхо осторожно делает шаги, чуть сгибаясь, чтобы проделать очередную петлю телом. Минхо ощущает ритм на коже, который ведёт его в нужном темпе, давая понять, как ему стоит двигаться. Плавно, грациозно, так, чтобы это зрелище было достойно сёгуна. Мелодия ускоряется, а вместе с ней и танец. Повороты быстрее, изящных движений кистей и стоп больше, и на лице улыбка шире. Минхо любит своё дело, потому что уверен в нём, как ни в чём другом. Он отдал этому занятию половину сознательной жизни, поэтому может гордо поднимать голову, когда дело касается его навыков. Кимоно развевается вслед за ним, чуть отставая, тем самым рисуя узор. Белоснежное море, разрезанное красным поясом, что словно крылья, поднимается в прыжках. Сёгун смотрит, не отрываясь. Другая знать также обратила свой взор в центр зала. Видимо, наконец отвлеклись от важных бесед. Они были заворожены, отмечая высокие навыки, казалось бы, простолюдина. Однако не больше. Восхвалять и почитать — не про них. Этот танцор всё ещё не ровня им по статусу. Для них он так и останется тем, кто пришел, чтобы развеять их скуку, разбавить досуг. Минхо это понимает. Он привык жить с осознанием того, что в нём не видят личность. Все эти годы обучения и бесконечных выступлений научили его быть хладнокровнее к этой мысли. Если свыкнуться с ней, то можно лепить из себя кого угодно, преподнося на самом красивом блюде. Да, Минхо себя преподносил. Дарил людям красоту, потому что знает, что может, знает. Порос ли он оболочкой других личин? Минхо не знал. Да и разве есть в нём что-то интересное? Может, и есть, раз сёгун приглашает его во второй раз и третий… Минхо не осознаёт себя, когда снова оказывается в центре зала, слыша знакомую мелодию. Он просто исполняет то, что умеет; подчиняется тому, кто имеет власть. Это логично. Но логике не поддается то, как сёгун стал смотреть на него, и, главное, разрешал это делать Минхо. Перед ним правитель. Перед ним тот, в чьих руках страна с миллионами подданных. Но страха не вызывает. Дело ли в том, что Хан выглядит, как его ровесник, — грубо говоря, потому что войны и суровый путь к трону отпечатались на нём парочкой морщин и складкой меж бровей, а также ожесточившимся характером, который еще не доводилось видеть Минхо — или же в том, что пока что с ним обращались вежливо, оплачивая даже больше, чем было установлено изначально. Да, он всё так же получал эти двадцать процентов, но сумма увеличилась, и можно было себе позволить обновить потрепанное кимоно. Теперь хоть не стыдно выйти в люди, так как одежды на приёмы к сёгуну выдавались четко день в день. Боялись, что запачкает или украдет. Видимо, доверия ему здесь не заслужить, и эта мысль била сильнее, чем Минхо думал. Теперь лицо сёгуна казалось более знакомым и узнаваемым, чем того же Иори, который стал появляться всё реже. Деньги ему теперь выдавали лично во дворце, хоть всё те же двадцать процентов. Может, его начальник уже где-то прожигал заработанные им монеты. Квартал красных фонарей был одним из тех вариантов, которым Иори любил отдавать предпочтение. Минхо однако тоже нравится это место, но, он уверен, по другим причинам, нежели у начальника. Месяц. Прошел уже целый месяц довольно регулярных посещений отдельного павильона для отдыха. Минхо провожали по уже изученными тропинкам, окруженных садом камней. Недавно вот прошёл дождь, поэтому в воздухе витал запах сырости, отпечатавшийся на растениях мокрыми подтёками. Он вдыхает полной грудью, по телу пробегает приятная дрожь, остужающая. Минхо нравится, потому что помогает привести мысли в порядок. Под ногами шуршит гравий, а сбоку доносится пение птиц. Атмосфера располагает, и теперь то, куда он направляется сейчас, — не пугает. По-своему комфортно. Ему там не причиняют боль, не считая брезгливых взглядов многих дворян и парочки едких слов, иногда бросающихся в спину. Но людей с каждым разом становилось всё меньше, и некогда полный зал опустел. Сегодня только танцор и сёгун. Он и Джисон. — Приветствую сёгуна страны восходящего солнца, — кланяется Минхо, привычно слыша, как за спиной хлопает дверь. Этот звук, будто очерчивает границы внешнего мира и этого небольшого павильона, завешенного красными шторами. Благовония бьют в нос теперь уже не удушающим запахом, а, наоборот, успокаивающим. Минхо не страшно. Минхо просто хочет получить заслуженные монеты. У него же всегда была цель заработать как можно больше: ради семьи, ради сытой жизни, спокойной. Он так давно идёт к ней, что стал сомневаться в её значимости. Наверное, он просто делает недостаточно. Если заработает еще больше, то сможет гордо подойти к родителям, чьи ожидания оправдаются. Что, вот, не зря в него поверили, отдав на обучение, хотя он должен был остаться в лавке для продолжения семейного бизнеса. Нужно больше. Больше денег, чтобы родители им гордились. — Как там погода? — вопрос, вырывающий Минхо из мыслей. Что? Погода? — Прошёл небольшой дождь, поэтому теперь пару дней по городу не будет песчаных ветров. И… Довольно прохладно, — Минхо растерян, однако виду старается не подавать. Это какая-то проверка? — Не замёрз? — Нет. Снова тишина. Минхо стоит перед небольшим троном, на вид скорее мягким и удобным, нежеле вычурным и твердым. Он давно заметил, что сёгун выглядел куда менее величественным, чем он представлял до этого. И дело не в том, что Минхо сомневался и не верил в силу Хана, а в том, что именно такое впечатление он о себе создавал. Специально. Минхо знает, о чем говорит. Он рад, что видит мягкость, а не жестокость. Всё же находиться постоянно в страхе — отвратительно. А музыка всё ещё не играет. Странно, обычно он уже начинал своё выступление. Сегодня всё идёт куда-то не туда. Что-то новое, от чего Минхо начинает нервничать. Непроизвольно тянет рукава белого кимоно, чтобы промокнуть потные ладони. Если останутся следы, то ему обязательно прилетит от Иори. Но ничего, Минхо выдержит его гнев. Он стойкий. — Ты умеешь импровизировать? — Хан сидит, раздвинув ноги. Опирается одним локтем на подлокотник, удобно устроившись подбородком на тыльной стороне ладони. Ему скучно? Минхо способен развлекать. — Умею. Минхо действительно умеет. Только вот он никогда не импровизировал перед кем-то. Обычно это происходит тогда, когда его никто не видит, потому что было как-то, ну, неловко. Минхо был уверен в своих отточенных навыках, но не в только что придуманных. Однако сомневаться нет времени, так как Хан взмахивает рукой, и в зале наконец раздается музыка. Минхо делает первый шаг, позволяя телу вести. Минхо будет смелым, он покажет чего стоит, потому что кроме танца предложить ему нечего. Руки и тело скажут всё за него, когда он полностью отдаст им контроль — пускай ведут, пускай. Ноги скользят по татами, гладкая поверхность которого позволяет оставлять повороты плавными. Хан смотрит. Он заворожен. Не только танцем, но и Минхо. Перед ним сидит сёгун, а он так открыто демонстрирует своё тело через эти вычурно-изящные движения. Кисти иногда задевают кимоно близ шеи, отчего то немного сползает вниз. Это развращает фантазию. Хан умеет держать себя в руках, не показывая истинных эмоций, поэтому ни на миг не дергается с места, пока во взгляде пылает всё его желание. Наверное, Минхо свободен там, за воротами, где шум улиц, просторы полей, гладь океана. Наверное, там запах чище, чем во дворце, в котором вечно снуют консервативные жабы, требующие от молодого сёгуна всего и сразу: побед, реформ, решений — и чтобы всё идеально. Наверное, Минхо с таким даже не знаком. Хан грязнет в собственном желании узнать, какую жизнь имеет Минхо, думая, что у того она лучше. Ему хочется понять, что он теряет, находясь постоянно в кипах бумаг да переговорах. Минхо одет красиво. Ухожен, опрятен, выдержан спокойствием, обучен манерам. У простых людей на такое нет возможностей и денег. Значит, всё не так плохо? Интересно. А о чем мечтает тот, кто так красиво танцует: так искусно владеет телом? Музыка заканчивает основную мелодию, не решаясь продолжаться, потому что сёгун не даёт сигнала ей играть дальше. Хан молчит, разглядывая чуть запыхавшегося Минхо. Тот смотрит на него в ответ прямо, но без какого-либо вызова. Минхо всё ещё не хочет терять головы, чтобы добавлять своему взгляду чего-то враждебного. Да и откуда бы взяться этой вражде? Они хранят нейтралитет, и у обоих нет причин для ненависти. — Минхо, чего ты хочешь? — Хан на вид всё так же серьезен. К нему обратились по имени. Фамилии же нет. — Спать, Хан-о-маэ, — Минхо рискует. Можно было бы сказать, что он прощупывает почву своих возможных ответов перед человеком, но только вот этот человек — правитель страны, и прощупают только его голову после поднятия на эшафот. — Понимаю тебя, — выдыхает, соглашаясь. Кажется, плечи тоже слегка опустились, расслабляясь. Неужели получилось разгладить обстановку? — Тогда буду ждать следующей встречи, а пока, — улыбается, чуть щурясь, — иди спать. — Благодарю, — кланяется. — До встречи, Хан-о-маэ. Странно. Всё такое странное, когда дело касается этих встреч. Ни Минхо не понимает, как себя вести, ни Хан не имеет ни малейшего представления, почему его так зацепил танцор. И если в Минхо проснулся азарт, то в Джисоне — интерес.***
Импровизацией стали все встречи, и речь не только про танец, но и их небольшие диалоги после них. Джисон стал чаще задерживать его, увлекая в разговоры. Было в этом что-то… приятное? Минхо мало хотел возвращаться в потрёпанный чулан, в котором он проживал дольше, чем ему обещали, поэтому такие маленькие переплетения слов с сёгуном приятно отвлекали. Минхо понимал, что это всё временно: пока Хану не надоест его компания. Однако почему бы и самому не отвлечься. Теперь он садился напротив, складывая ноги в позе лотоса, а Джисон наклонялся корпусом к нему. Такая мелочь, но почему-то Минхо её отметил. Кажется, прошёл еще один месяц. Всё это время никто не приходил к ним: вся знать осталась далеко за пределами павильона. Минхо было странно вот так импровизировать, поэтому приходилось напевать себе под нос, как бы повторяя композицию, чтобы легче подстроиться. Когда Минхо погружался в танец, он не замечал ничего вокруг, полностью поглощенный следующими движениями. Хан это услышал, и ему понравилось. Музыканты вскоре перестали приходить, и теперь они точно были одни. В этом павильоне больше никого нет, кроме сёгуна и танцора. Можно ли расслабиться или, наоборот, напрячься еще больше? Минхо не дает себе поблажек, каждый раз умело выворачивая новые движения, потому что сплоховать нельзя, иначе его основной доход прекратится. Выступления на улице всё же не дают столько денег, как у сёгуна. Оно и понятно. Но всё же хотелось быть жадным, хотелось попросить больше, потому что Иори, наглея из-за благосклонности правителя к Минхо, забирал уже не восемьдесят, а девяносто процентов от доли. Это напрягало. Но ничего сделать он просто не мог. Да ведь? Однако как только Минхо стал думать, что погрузился в непривычную для его жизни рутину, пришло письмо. Родители заболели. И его невозможность что-либо сделать до этого нужно было срочно решать. Минхо решился на что-то отчаянное. На то, о чем при других обстоятельствах бы даже не задумался, потому что риск мог не оправдаться. Но у Минхо нет выбора, если он не хочет сидеть сложа руки. Поэтому в следующую встречу он произносит: — Заплатите за мой танец, Хан-о-маэ, — Минхо смотрит прямо, не отрываясь от любопытных глаз, что с каждой встречей теплели по отношению к нему. — Разве я не платил тебе до этого? — ухмыляется. — Вы платили не мне, а моему руководству, — говорит, выдерживая взгляд. Он не должен показывать слабости, потому что сейчас нужно продемонстрировать свою смелость, чтобы не казаться жалким и молящим. Минхо не хочет таким быть. Да, он нуждается. Да, ему жизненно необходимы деньги для дорогих лекарств, но ползать на коленях он не собирается. Не в его характере. Не сможет здесь, попробует найти больше предложений с выступлениями, хотя согласование всегда проходит через Иори, и опять он получит лишь копейки. — Верно, — Хан кивает. Он разглядывает напряженного Минхо, понимая, что момент, когда он увидел что-то большее в его эмоциях, настал. Страх? Был, но скорее не перед их разницей в статусах, а перед тем, что у него не выйдет. Что придется искать другой способ, теряя время. — Тогда танцуй, и я заплачу тебе, — принимает давно забытую позу, скучающую. Но в этот раз меняется взгляд: он пышет интересом. Он живой. Минхо повторять не нужно. Его ноги двигаются инстинктивно, пока собственный голос задаёт темп танцу. Спокойный и плавный, чтобы растянуть представление, которое будет другим. Сегодня добавится деталь, что всегда приносила ему куда больше монет, чем обычные кружения. Пояс был завязан куда слабее, отчего стал распускаться. Поворотов становилось больше, а кимоно распахивалось с каждом разом всё шире. Джисон напрягся. Он такого не ожидал, но не сказал бы, что ему это не понравилось. Тогда что будет, когда одежда начнет слетать с плеч? Джисон отследит реакцию Минхо и решит уже после. Сначала нужно насладиться выступлением, которое приготовили лично для него. Минхо прикрывает глаза, потому что так ему легче сосредоточиться: легче прочувствовать танец. Рукава постепенно ползут вниз, открывая острые ключицы. Его тело бледное из-за того, что он всегда находится в кимоно, а также довольно худое. Еды всегда не хватает, но всё же Минхо не выглядит болезненно, скорее хрупко. Джисон знает, что эта хрупкость обманчива. Человек, что зарабатывает телом и не страшится раздеваться перед сёгуном, не может быть робким и невинным. В Минхо виден характер. Сёгун такое уважает. Кимоно на последнем повороте раскручивается, оставляя лишь белую огромную волну из ткани, а после — Минхо, перед чьими голыми ступнями теперь всё то, что было некогда на нём. Он замер в финальной позе, а на теле была лишь рубаха, напоминавшая хаори. Минхо надел ее вниз, чтобы остаться лишь в чём-то тонком и явно беззащитном. Грудь открыта, когда как пах прикрыт тканью, так как рубашка запахнута на талии. Джисон поражен. Смотрит и впитывает такой открытый образ. Интересно, осталась ли в Минхо его смелость? — Сколько будет стоить возможность коснуться тебя? — Пятьсот мон, — Минхо удивлен. О таком спрашивают? Обычно приходилось увиливать от наглых потных пальцев, а тут вопрос. Названную цену Минхо считал лишней, потому что: разве сёгуну не можно действовать так, как ему хочется? Тем более он уже платит. — Почему так мало? — Хан удивлен не меньше. Нельзя же так просто называть столь мелкую сумму. А если бы его намерения не были чисты? — Моё тело больше не стоит, — хмыкает. Вышло довольно резко, но что уж ему терять. И так, наверное, опозорился. — Я полностью обнажен: у меня ничего нет. Я беден и необразован. — У тебя уже есть мои деньги, — Джисон постукивает по подлокотнику. — Ха, действительно. Тогда я богат? — пауза. — Был бы, если бы не получал сущие крохи, пока начальник забирает почти всю прибыль, — говорит правду, рискуя и выдавая истинное положение дел. Если не выйдет наказать Иори через сёгуна, то его семья точно не получит больше денег. Минхо молился, чтобы этот шаг оправдался. — Значит, ты всё так же беден. Понял, — о чём-то задумывается, хмуря брови. — Тогда я буду платить тебе каждый раз лично, когда ты приходишь сюда. А с твоим начальником поговорят мои солдаты. Не потерплю в своей стране такого отношения к людям, — голос меняется. Минхо привык слышать игриво-мягкий, а тут он будто режет воздух. — Но я не могу быть уверенным, что вы не отнимете всё, что так великодушно дарите, — Минхо просто хочет быть в безопасности. И знать, что его семья не голодает. — Ты прав, — лишь на миг замолкает, чтобы после продолжить, возвращаясь в привычный образ, который всегда показывал Минхо. — Тогда если я куплю тебя, то всё мое станет твоим. Как тебе такая уверенность? — Разве это работает так? Обычно — всё моё должно становиться вашим. И моего уже ничего не останется, — Минхо честно не понимает, куда идёт их диалог. Он совсем не предполагал такого. — Я считаю иначе, — ставит точку ответом. А спорить с сёгуном — дело дураков. — Понял, — смиряется, так как: что еще остается. Но, впрочем, не так сложно было это сделать. — Тогда можно ли купить тебя, Минхо? Минхо колеблется. Разве можно так просто? Он станет чей-то собственностью. Наверное, Хан заметил его смятение, которое было ожидаемым. — Оговорюсь, я куплю не твое тело и мысли, а твои нужды и проблемы. Я хочу купить то, что тяготит тебя, — Джисон рассматривает, отмечая, что Минхо меняется в лице. Он так растерян. — Почему я это делаю? Честно, мне интересно. Интересен ты. Интересно то, о чем ты думаешь, и как там за воротами дворца, из которого мне даже не выйти, если не на поле боя или в океан. Интересно посмотреть, как ты будешь выглядеть, если будешь желать здесь находиться. Интересно, как я смогу тебя преобразить. Считай это эгоизмом и нездоровым желанием. Минхо мнёт в руках грубую ткань рубахи, не в силах совладать с эмоциями. Они берут над ним верх. — Даже если от раскрытия этого уважение к вам подкосится? Даже если я не ровня по статусу? Даже если я совсем ничего не стою? — Минхо терял хладнокровие, которое всегда мог соблюдать в странных ситуациях. Однако, видимо, эта ситуация вышла за рамки приемлемой странности. — Ох, Минхо. Ты стоишь намного больше, чем думаешь, — на его глаза нависает густая темная челка, которая чуть скрывает тот взгляд, что обычно ярко виден во время танцев. Напрягает. Минхо хочет зацепиться хотя бы за что-то, потому что мысли расползаются, и ему никак не удается их связать. — И сколько же? — Минхо не верит. Разум шагает в пропасть под названием безрассудство. Спасается бегством. — Ты стоишь того, чтобы я рисковал репутацией главного человека страны, — простой ответ, данный сложным человеком. — И ради кого? Ради какого-то жалкого мальчишки, танцующего на потеху другим; выступающего на улице, чтобы собрать хоть горсть монет? — как же всё это смехотворно. Сам же просил заплатить, так почему ведет себя так, будто отговаривает. Минхо банально боится признать собственную ценность. — Ради того, кто не боится говорить передо мной. Ты смел, Минхо. Это многого стоит, — убирает чёлку, что до этого мешала рассмотреть его взгляд. А за ней лицо того, кто смотрит не на статус, а на что-то большее. И есть ли у Минхо это большее? Кажется, нашли. Так если нашли, то, может, поддаться, ведь вдруг помогут найти и ему. Минхо стоит прекратить препираться, потому что родители от его отказа не вылечатся, а Иори не перестанет отбирать честно заработанные. — Хорошо, я понял. Тогда, — тяжелый вздох, слова после которого решат его дальнейшую судьбу, — купите меня, Хан Джисон — сёгун страны восходящего солнца. — С радостью. Минхо замирает, потому что сёгун встает с трона. Этого не происходило раньше, и вроде не было в этом чего-то запредельно необычного, но Минхо неосознанно пробила дрожь. Естественный страх перед чем-то новым. Как себя вести? Быть милым, покладистым, приторным и жалким или стойким, непробиваемым, холодным и отстраненным? Какой образ понравится сёгуну? У Минхо вся голова заполнилась мыслями о том, как угодить правителю страны; как не посрамить собственный образ. Хотелось предстать лучше, чем он есть. За всеми думами Минхо и не заметил, как к нему подошли вплотную. Потому что он был будто не здесь и смотрел на ситуацию отстраненно. Погрузился в себя. — А раздеваться всё же не стоило, — улыбается. И в улыбке этой нежность, пока руки крепко завязывают красный пояс. Кажется, Минхо предстоит пересмотреть пару своих мыслей насчет сёгуна. Точнее, просто Хана.***
С первой же выдачей денег на руки Минхо отправил всю сумму родителям. Думал, что дальше будет жить на последние сбережения, оставленные на черный день, забыв о том, чей он сейчас человек. Хан спустя неделю приглашает его, встречая извинениями. — Прости, твою комнату готовили дольше, чем я рассчитывал, — кажется, улыбка стала чаще мелькать у него на лице. — Надеюсь, тебе там понравится. — А разве мне можно? — Минхо по привычке сжимает рукава белого кимоно: так легче быть увереннее. Вдох и выдох. Почему он так зажат? Если его личность посчитали достаточно значимой, чтобы приобрести, то как бы это не звучало, нужно поднять подбородок выше. — Точнее, покажете мне её? — Конечно, — Хан улыбается шире, услышав продолжение ответа. Ему нравится уверенность. Особенно, видеть ее в других. И у Минхо она яркая и броская: Джисон видит. Павильон находится близ маленького дворца: гостевого. Минхо это узнает из диалога, пока Хан провожает его до новой комнаты. Было в этом что-то успокаивающее, хоть и новое. Всё же до этого они не стояли так близко, и Минхо не ощущал всей разницы их положений. В Хане чувствовался дух правителя — давил своей аурой неосознанно. И Минхо задаётся вопросом, а понимает ли тот, какое сильное влияние оказывает на людей. Скорее всего да, понимает, потому что нельзя вести себя так — непринужденно, вальяжно, статно, уверенно, располагающе — и не знать этого. Во дворе всё тот же сад камней и молодые сосны с длинными иголками. Дорожки влажные, но не из-за дождя, а из-за утренней росы. Где-то вдали слышен звук фонтана: смешивающейся воды и бьющих о гладь множества капель. Лицо обдает прохладная свежесть, от чего хочется прикрыть глаза и ощутить ее в полной мере. Но они уже дошли. — Проходи, — вежливо пропускает первым, хотя по этикету всё должно быть совершенно наоборот. Их случай отличается, и, кажется, не поддается правилам. — Я выделил это место так, чтобы никто тебя не побеспокоил. Не хотел, чтобы ты чувствовал, будто тебя насильно прячут и скрывают, но выбирать не приходится, — Хан чуть мрачнеет, однако уловить дальнейшие эмоции невозможно. — Я понимаю, правда, — взять бы за руку в знак поддержки, но пока что Минхо не решается. Да и что за поддержку он может оказать? Прибережет для других случаев, если таковы будут. — Спасибо, — они всё ещё идут по дворцу: по татами, что застилают пол. — Я выбрал его не только потому, что посчитал подходящим тебе, здесь рядом есть отдельный выход в город, правда, скрытый и слегка заросший, но всё же выход. Ты здесь не пленник, а мой личный танцор. Не чувствуй себя скованным, тебе можно оставаться собой, а также, если ты желаешь, — продолжать танцевать на публике. Минхо слушает и впитывает. Улыбка всё норовит расползтись на лице, потому что приятно. Его уважают. О его желаниях пекутся. — Не удивляйся так, будто я тиран какой-нибудь, от которого ты тюрьмы да миски риса и ждал, — Хан шутит, не выглядя задетым. — Я благодарен вам, — Минхо искренен. На это Джисон лишь улыбается. Когда они дошли до покоев, Хан, перед тем, как попрощаться, сказал: — Приходи ко мне как раньше: два раза в неделю, утром, — Минхо уже осматривает то место, где ему предстоит жить, но на слова Джисона откликается лёгким кивком головы. — Люблю начинать свой день с красивого, — хитро. Минхо стоит ещё какое-то время как вкопанный, переваривая их небольшой диалог и последнюю фразу Хана. Значит, ему только что сказали, что он красивый? Минхо не смущен, ведь что ему смущаться правды… Но всё же улыбнуться можно, и прокрутить перед сном это фразу тоже можно. Минхо не будет зацикливаться на этом, потому что ему нельзя утопать в иллюзорных мечтаниях, всегда помня, в каком именно положении он находится. Не пленник, но теперь есть тот, кому он принадлежит. И почему-то от этого ощущается большая свобода, чем когда он был в подчинении у Иори. И насчет Иори. Минхо, когда на следующий день пришёл к себе в комнату, чтобы забрать вещи, узнал, что его начальник исчез, оставив всё нажитое. На содержание и командование их небольшой компании танцоров и актеров пришел новый человек. От него веяло пониманием и знанием их дела. Такой человек внушал доверие, отдавая заслуженные деньги на руки, забирая себе пятьдесят процентов вместо восьмидесяти. Всё же ему нужно было содержать целое здание в чистоте и порядке, а также он поставлял новые костюмы и благоприятные условия жилья: лучше, чем раньше. Минхо знал, кому нужно быть благодарным за то, что теперь его близкие товарищи не жалуются на зуд от некачественной ткани, на усталость от каменного футона, на следы плетей от суровых тренировок. Теперь выступления стали ярче, и прибыли, соответственно, стало больше. Дело пошло в гору уже спустя две недели. Никто не спрашивал Минхо о том, почему он не живет теперь с ними. Хватило обычного: переехал поближе к родителям. Ребята знали, что его мать и отец болели, поэтому приняли эту новость без лишних допросов. Здесь знали о чувстве такта, ведь прошли бок о бок множество бессонных ночей, громких и мерзких клиентов, опыт в общении с Иори, а также — детство. Было необычно менять обстановку, но Минхо быстро привык к новому, так как раньше они с родителями много раз переезжали из-за профессии торговца, пока не обосновались в столице. А комфорт, подаренный сёгуном, быстро подарил крепкий сон и свежесть на лице. Минхо засиял, когда ему дали возможность нормально отмыться и выспаться. В гардеробе прибавились кимоно, которые на ощупь были превосходного качества. Хан покупал ему всё, чтобы Минхо радовал его по утрам. — Люблю смотреть на красивое. Эта фраза так и заела у Минхо в голове. Как бы ни старался выкинуть её, не получалось. Хан стал чаще спускаться с трона к нему, чтобы вместе дойти до комнаты Минхо, в которой иногда они задерживались из-за небольшой беседы. Говорить с сёгуном странно. Потому что это сёгун, а не конкретно Хан. Минхо пока что не мог выкинуть из головы ни место, в котором он находился, ни человека, разговаривающего с ним так открыто. Разве так можно? — Ты теперь мой, так почему же я не могу уделить тебе время? — Хан отвечал так, будто это само собой разумеющееся. Только вот Минхо не привык к такому. Видимо, теперь стоит, раз он повязан кругленькой суммой, которую выплачивает Джисон за каждый его танец. — Казна не опустеет, если вы так и продолжите тратиться на меня? — Минхо снова рискует. Он нарывается на то, чтобы его вышвырнули, и он больше не получил ни единого мона? — Это мои личные сбережения, — Хан немного щурит глаза от утреннего солнца, отчего густые брови сводятся к переносице. Минхо перестал видеть в этом что-то угрожающее. Уже не пугается. — Получается, трачу личное на личное, выхожу в ноль. Минхо может только благодарно кивнуть, потому что деньги ему действительно нужны. Родителям поставляют лекарства, заказанные Минхо из известной фармацевтической лавки. Благодаря письмам узнаёт, что они постепенно идут на поправку и скоро их бизнес снова восстановит привычный темп. Хотелось верить, потому что терять близких страшно. А пока что он будет отдавать себя сёгуну. — Приходи ко мне чаще, — как-то обмолвился Хан после их встречи. Тогда они снова шли по небольшой тропинке, ведущей к дворцу Минхо. Тот уже стал родным. Он обошел все комнаты внутри и коридоры, исследовал закутки и распахнутые окна с живописными видами на весь город. Во дворце была прислуга, которая никогда не попадалась ему на глаза, отчего это место ощущалось пустым. Минхо нравилось. Он всегда жил в суете, поэтому такая тишина его радовала. И с сёгуном тоже было по-своему тихо. Хан вёл себя с ним обходительно и вежливо, не пересекая черту, будто и правда видел в нём что-то драгоценное, боясь это драгоценное сломать. Минхо ценил это. Однако почему он так хочет, чтобы к нему прикоснулись? Хочет, чтобы его сломали, или почему неосознанно тянется быть ближе? Минхо всегда жил с утверждением, что всего добьется сам, и сейчас, даже после того, как его купили, это утверждение никуда не исчезло. Джисон держал слово, позволяя Минхо зарабатывать танцами на публике, которые стали приносить куда больше удовольствия, чем раньше. Минхо наконец смог вдохнуть полной грудью, отплясывая на площади под новую композицию флейты. Со временем не только в шкафах появлялась одежда, но и на комодах украшения: неброские, скорее искусные. Минхо не знал цен, но понимал, что та точно ему не по карману. На шее теперь висит пара тонких цепочек с маленькими огранёнными камнями на концах. На руках несколько колец, увитых мельчайшими узорами, а в ухе сверкает тонкая нить серебра. Красиво. И Минхо себя таким ощущает. Джисон делает его таким. Однако, кроме собственной компании и танцев, Минхо больше никак не мог отплатить. — Ты чувствуешь себя обязанным? — спросил Джисон, видимо, после того, как заметил, как сильно старался Минхо поразить его. — Не нужно, ты добился моего расположения сам и каждый день подкрепляешь его всё больше. Я люблю уверенность, так покажи же мне её, если не хочешь, чтобы я отказался от своего предложения. Минхо воспрял. Кажется, этих слов ему и не хватало. Но пора снять розовые очки, которые наделись сами собой после месяца спокойной жизни. Мама умерла, так и не сумев полностью оправиться от болезни. Отец прислал письмо не сразу, потому что не мог решиться сообщить новость, что, озвучившись, обретет настоящий вес. Минхо отпросился на несколько дней в город, не говоря, что случилось. Хотя по его виду всё было ясно. Мама для него была близким человеком, подарившим не только жизнь, но и характер. Хан отпустил его, внимательно наблюдая за удаляющейся спиной. Пять дней Минхо занимался достойными похоронами на накопленные деньги, коих было не мало. Тело матери кремировали, ссыпав прах в серебряную урну, а после погребли на небольшом дворе рядом с их домом. Минхо был опустошен; совсем не хотелось возвращаться, желая оставаться лишь в кругу семьи, но он не может себе этого позволить. Он обязан снова войти в тот дворец, исполняя свой танец, наполненный жизнью. Только вот жизни в нём нет. И когда Минхо заходит в спальню, проделав такой знакомый путь до дворца, через заросшую тропинку, не замечает, что он здесь не один. — Приветствую сёгуна страны восходящего солнца, — привычные слова слетают с губ. — Ты уже давно так не здоровался, — подмечает беззлобно, понимающе. — Одно твоё слово, и я уйду из этой комнаты. — Если я не оттолкну вас таким жалким, то оставайтесь, — у Минхо совершенно нет сил. Хочется свернуться в клубок и долго плакать, чтобы там внутри ничего не осталось, кроме светлой грусти. — Не оттолкнешь, — Хан приобнимает за плечи сжавшегося Минхо, мягко поглаживая. Они лежат на кровати, ставшей Минхо домом на ближайшее время, которое даже сёгун не знает, когда закончится. — Боль пройдет, поверь, но сейчас — дай ей волю. Минхо всхлипывает, сжимаясь сильнее. Он не понимает, рад ли тому, что Хан видит его слабость или нет, но то, что за его спиной кто-то есть — кто-то теплый — успокаивает.***
Минхо пообещал себе, что больше не будет зацикливаться, потому что тогда — он себя знает — он не сможет двигаться дальше, погружаясь в вечные самокопания и страдания. Минхо себя таким видеть не хочет. Он танцор, значит, его задача — танцевать. Их отношения странные, особенно стали таковыми после того, как Джисон провел с ним всю ночь, утешая. Мнение Минхо на его счет поменялось, и он не знал, как сильно изменилось оно у Джисона. Однако теперь Хан чаще приходит к нему в спальню, чтобы заполнять документы. Не поселился, но явно стал постоянным гостем. И танцы тоже перешли в эту спальню. Встречи приобретали всё больший личный характер. — Помнишь тот день, когда ты попросил заплатить за твой танец? — начал Хан, удобно устроившись на кровати Минхо. — Конечно, — а он лишь смотрит, привычно сидя в кресле напротив, играясь с красным поясом от кимоно. — Хотите, чтобы я импровизировал сегодня? Вроде и так этим занимаюсь последний месяц, — Минхо говорит куда свободнее, потому что привык. А еще ему разрешили. — Если честно, хочу увидеть концовку, — произносит без капли стеснения. — Хотите, чтобы я разделся? — Минхо много думать не пришлось, да он и сам не прочь снять с себя лишнее. — Хочу. Минхо больше не нужно ни единого слова, потому что желания Хана исполнять он обязался самому себе. Этот человек дал ему слишком много. Да и тем более Минхо сам давно думал о том, чтобы повторить тот танец, однако сегодня обойдется только концовкой. Он медленно встаёт с кресла, параллельно развязывая пояс. Однако в этот раз под одеждой ничего нет: на улице невыносимая жара. С плеч спадает белая ткань, оголяя Минхо полностью. Глаза напротив пожирают его тело, не стараясь скрыть то желание, что в них таится. — Сколько будет стоить возможность коснуться тебя? — Раз я ваш, то бесплатно, — Минхо седлает бёдра, скрытые слоями одежды. — Раз ты мой, то я заплачу сполна. Хан ждёт дальнейших действий, оставляя контроль ситуации за Минхо. И это безумно распаляло, ведь перед ним сёгун, и то, какую власть предоставляли обычному простолюдину, — завораживало. Минхо наклоняется вперёд, невинно касаясь губами открытой шеи, чувствуя, как пульсирует кровь под кожей. Кажется, Джисону нравится то, что между ними происходит. Мягкие прикосновения разносятся по всем открытым участкам, чтобы ни одно не осталось без внимания. Простыни сминаются под острыми коленками в шелковые волны. В этой комнате всё такое дорогое, что Минхо вначале боялся прикоснуться, чтобы ненароком ничего не испортить. Однако вскоре осознал, что также является этим самым: дорогим. Дороже, чем все купленные вещи в этом дворце. Минхо никогда не ощущал свою ценность так четко, как рядом с Ханом, чей характер топит его в загадках и нежности. Минхо позволяет скрывать очевидные проблемы в государстве и военные походы, потому что его роль другая. Он исполняет ее и получает за это настоящие улыбки и прикосновения, наполненные доверием. Не стоит обманываться, но и совсем не верить тоже. Минхо получает куда больше, чем мог когда-либо предположить. Свою благодарность он выразит телом, ведь оно полностью принадлежит Джисону. — Коснитесь меня, — шепчет, ненадолго отрываясь от шеи, чтобы прильнуть к пухлым губам, которые вечно расплываются в играющей улыбке. Руки Хана ложатся на его талию, исполняя просьбу. Поцелуй под контролем Минхо. Снова в его руках вся власть над правителем. Джисон наслаждался этим, но Минхо не понимал почему. А если не понимаешь, спроси. — Вы отдаете мне весь контроль, почему? — всё, что крутилось в мыслях, озвучилось в этом вопросе. — Приятно хоть когда-то ни за что не отвечать, — Хан будто ждал этого. — Мне нравится не знать, что ты будешь делать дальше. Нравится, когда ты вёдешь. — Даже если я могу сделать что-то опрометчивое? — Минхо проверяет то, как много ему позволено. Его глаза впиваются в другие, тёмные. — Что же например? — Хан цепляет ладонь Минхо, что до этого придерживала его шею, целуя. — Что ты можешь сделать этими руками? Мне даже интересно, — говорит, не отрываясь губами от мягкой кожи запястья. — Что я могу, хм — Минхо задумывается, рассматривая свои руки и, видимо, придумав, обхватывает шею Хана. — Я могу угрожать вашей жизни. Однако вдруг я буду ослеплен данной мне властью и сделаю вам больно? Вдруг я перейду черту, причиняя вред тому, в чьих руках вся наша страна, — хватка сильнее, — вдруг я подведу ваше доверие? — Такими действиями ты никогда не подобьешь доверие к себе, — Хан не останавливает, продолжая чувствовать, как воздух постепенно перестает поступать. — Я, наверное, ненормальный, но меня будоражит опасность. — Действительно, вы ненормальный, — выдыхает Минхо, отпуская Джисона дрожащими руками, и тот рефлекторно делает глубокий вдох. — Мне понравилось, повторим? — атмосфера с напряженной вмиг развеялась до привычно нейтральной. — Как-нибудь потом, — стукается лбом о подставленное плечо. — Неинтересно получать всё удовольствие сразу. — Понял, любишь растягивать, — его пальцы проводят по выпирающему позвоночнику, вызывая по телу Минхо дрожь. — Люблю, а еще вы пока что не выяснили, что нравится мне, так что у нас будет время, — хитрый. Наконец позволяет себе показывать себя, доверяясь Джисону. — Будет, обязательно, — приобнимает, заваливая их на кровать. — Давай поспим немного, а то я так устал за последние дни, — зевает показательно. — Да, хорошо, — накрывает одеялом и себя, и Джисона, удобно устраиваясь поближе. Лицом к лицу. Между ними разница статусов, воспитания, окружения, поэтому никто не должен знать то, насколько сёгун доверяет танцору.***
Хан чуть ворочается, просыпаясь. На часах наверняка нет даже и шести утра, поэтому Минхо и сам хочет продолжить спать. Просто привык так рано вставать, вот организм всё никак не может перестроиться. — Я уже говорил, но повторюсь, что люблю начинать свой день с красивого, — хрипло шепчет Хан, возможно, всё ещё бредящий ото сна, иначе как объяснить эту фразу. У Минхо сердце сейчас, кажется, разучится биться в нужном темпе. Этот человек постоянно заставляет его сходить с ума. Сначала всё тихо, а потом как скажет что-нибудь, так и пиши пропало. Минхо так и запишет: пропал. Пропал и находиться не хочет, потому что потеряться в Джисоне его устраивает, ведь тот находит всё больше причин оставаться рядом, даже если их самих никто и никогда не должен найти.