...Так кто же она?
***
Во сне девушка видит себя бабочкой. Когда ты под затихающий гул поезда открываешь глаза, перед тобой незнакомое лицо. Белое пятно с синими точками-глазами, обрамлённое синими же волосами и забавным красным колпаком — очень скоро ты начинаешь различать среди этих пятен черты, узкая полоска над треугольником подбородка складывается в снисходительную, несколько кошачью улыбку, а в глазах зажигаются насмешливые искорки. "Опять забылась, Усами?" Кто такая "Усами"? Это имя кажется тебе знакомым... нет, не получается вспомнить. Ты приподнимаешься на локтях и осматриваешься. Ты лежишь на серебристо-белом песке, по правую руку от тебя — густой лес, источающий аромат персиков, по левую — тихо шуршащее волнами море. Хочется закрыть глаза, снова упасть на спину и просто смотреть в небо — усеянное звёздами ночное небо, в котором вместо луны — голубая планета... она тоже выглядит знакомо. Однако расслабиться не получается: присутствие незнакомки в чёрно-белых одеяниях и забавном красном колпаке на тебя давит. Не в её ли длинном хвосте дело, которым она так мерно машет? После долгих колебаний ты нехотя принимаешь её руку и поднимаешься на ноги — и в награду незнакомка вставляет тебе за ухо цветок. Осторожно касаешься его кончиками пальцев: рододендрон. Откуда ты знаешь? Ты просто знаешь. А твоя провожатая уже развернулась и побрела прочь, ни словом, ни знаком не попросив следовать за ней. Но ты знаешь: ты должна последовать. Иначе ты никогда не выберешься отсюда и не вернёшься... куда? Наверное, на ту голубую планету в небе, при взгляде на которую у тебя так щемит в груди. Ты идешь за ней через лес, и тебя посещает чувство дежа вю. Как будто ты уже шла через лес, и на тебя точно так же из зарослей смотрели мириады алых глаз, чей взгляд вселяет лишь тревогу... А деревья растут всё плотнее, всё теснее переплетаются ветки, всё гуще — кроны, совершенно скрывающие небо. Они — точно крепостная постройка, стена. Неживые. Неестественный запах персиков становится невыносим — ты начинаешь задыхаться. Слишком резко раздаётся громкий плеск, за которым следует падение. А, так вот почему ты задыхаешься — ты тонешь. Да, только что ты была в лесу — но в какой-то момент, следуя за чёрно-белым кроликом, вновь оказалась на пляже. Вот и упала с обрыва в море — по невнимательности. Греби, не греби — смысла нет. Как и жизни в этом море. Тут вообще ничего нет — даже голубой планеты, освещавшей тебе путь на поверхности, не видно. ...Только на дне — густые тропически заросли. Да, дна ты достигла очень скоро. Как хорошо, что ты не успела до этого момента задохнуться, — и как хорошо, что тут так спокойно. Наверное, это оттого, что, в отличие от пляжа, ты видишь луну — впрочем, и Землю ты тоже видишь. Но обе закрыты от тебя каким-то плотным, слегка запотевшим стеклом, наполовину заросшим мхом. Впрочем, тебе не страшно: зелень, в отличие от той, прошлой, тут дышит жизнью, отданная в собственное распоряжение, тут и там растут яркие цветы, поражающие буйством красок... Это что, бабочка? Пролетела перед твоим лицом, взмахнув огромными разноцветными крыльями... Когда ты делаешь шаг, желая последовать за ней, ты вспархиваешь точно так же, как эта бабочка. Такая лёгкая, не скованная земным притяжением... К земле тебя пригвождает внезапно выскочившее из теней нечто. Ты не знаешь, что это и как это можно назвать, но ты знаешь, как назвать ту эмоцию, которую ты испытываешь от одного его вида: ужас. Да, именно ужас размывает черты этого чудовища, кроме красных огоньков глаз, именно благодаря нему ты задерживаешь дыхание, чтобы не чувствовать запах шерсти, кожи и слюны, и именно благодаря нему ты слышишь клацанье клыков прямо над ухом словно из-под толщи воды. Ты закрываешь глаза, чтобы не узнавать, что произойдёт дальше....Так кто же ты?
***
Девушка-бабочка видит во сне себя. Вновь открывая глаза, я уже не вижу никаких чудовищ и химер — я вижу себя. Впрочем, не окажусь ли я на деле более жутким чудовищем? Я лежу в своей кровати на спине и смотрю на себя в упор, широко раскрытыми от ужаса глазами. Я тоже смотрит, но в её глазах вовсе не ужас — я улыбается самодовольно, даже более, чем баку на Луне... баку на Луне? О чём это я? Ах да, я. Я смотрит, фиолетовые глаза блестят в закатном солнце золотистыми искорками — длинные, золотистые же волосы, подобных которым у меня никогда не было, струятся водопадом от её висков, опускаясь к моему лицу, щекочут мне щёку — и мне вовсе не приятно. Я не дышу. Я не чувствую её присутствия, я не чувствую её намерений, я даже не чувствую её веса на себе — мне страшно опустить глаза, чтобы проверить, почему так и есть ли вообще ещё я, которая я, а не та, что я, — но я знаю несколько фактов: она смотрит, она существует, она здесь. Её неподвижный взгляд длится безгранично долго — или невероятно коротко? — но в какой-то момент я вдруг перестаёт улыбаться. Я протягивает руку к моему лицу, и я чувствую: если я не сделаю чего-нибудь — останется только я, а не я. Вжимаясь в подушку, я, не сводя с меня глаз, тянусь к прикроватной тумбочке и вслепую пытаюсь нашарить хоть что-то, что меня спасёт. Пока она медленно, словно издеваясь, продолжает приближаться, я ищу: на пол с грохотом падает журнал — кажется, единственная бумажная книга в этой комнате — листы взмывают вверх, заполоняя всё собой... Нашла! В этом мире заката, бумаги и меня, я кое-как хватаю ручку зеркала — а затем выставляю его перед собой, как щит. В отражении я вижу себя — себя удивлённую, ту, которая находится по ту сторону. Наверное, та я в этот момент видит моё напуганное лицо, которое должно отражаться с моей стороны. Не знаю, что происходит, но граница поставлена: больше она не сможет меня забрать. ...Но это вовсе не значит, что она ничего не сможет со мной сделать. Ещё некоторое время я смотрю на своё удивлённое лицо, затаив дыхание. Тишина. Тишина, создаваемая непрерывным оглушительным шуршанием парящих воздухе листов. Неподвижность: листы застыли на одном месте, так и не достигнув пола. Неподвижность. Лес и гвозди. Кладбище. Бамбук и огонь. Поезд. Мёртвое море. Рододендрон. Химера. Листы книги. Зеркало. И персики, персики, персики... Чего-то не хватает. Что-то пропущено. Где-то допущена ошибка. Ошибка — именно ей я и воспользуюсь. Я понимаю это ещё до того, как тёмные глаза сощуриваются, а тонкие губы в отражении растягиваются в улыбку — и на их месте стекло пересекает трещина. А затем всё исчезает, и я проваливаюсь — проваливаюсь прямо в ад, не успев ухватиться за алую ленту. Я много раз слышала, что ад — жуткое, одинокое место. И действительно, в первые секунды он создаёт именно такое впечатление: безграничная темнота, холодный, капающий звук, и главное — мириады алых глаз, равнодушно, если не с торжеством наблюдающие моё падение. Однако в какой-то момент картина меняется: чернота окрашивается цветом, постепенно превращаясь в очертания тёмной пещеры, а глаза моргают — и вместо них открываются прекрасными самоцветами. Объект Изанаги. Я падаю, вдыхая сладкий аромат персиков, кажется, уже целую вечность, а может, даже не одну, но мне уже вовсе не страшно. Мне... спокойно? Я не знаю, достигла ли я уже низов или давным-давно лечу вверх, возвращаясь в мир живых, но одно я знаю точно: это прекрасно. Прекрасно, как сама жизнь. Как зародившаяся в колыбели севера Полярная звезда — кажется, я даже время от времени вижу Большую Медведицу... или Малую? Я не сильна в созвездиях. В нашей паре за них отвечает... Паре? Нашей? О ком я вообще думаю? Нет, пожалуй, вопрос всё-таки не в этом. Главный вопрос — это......Так кто же я?
***
Всё это время Ренко слушала, не перебивая. Когда её собеседница договорила, она взяла со стола чашку кофе, медленно, с наслаждением допила — и, отставив пустую чашку на стол, с невозмутимым видом посмотрела прямо на подругу и просто ответила: — А кем ещё ты можешь быть, Мери? Ты — это ты. Марибель Хан, моя лучшая подруга и член Клуба Тайной Печати — не больше и не меньше. И пожала плечами. Марибель опустила глаза и впала в задумчивость. Перед ней стояли так и не тронутые ежевичный чизкейк и чай — персиковый, — за окном мягко шелестел дождь, а в кафе соблазнительно щекотал ноздри запах свежей выпечки. В золотисто-коричневой поверхности напитка мутно отражалась она, Марибель Хан — сосредоточенная, закусывающая губу, размытая. Наконец, она кивнула. — Раз ты так говоришь, Ренко, — начала она, слабо улыбнувшись, — думаю, так оно и есть. И смущённо отвела взгляд, машинально принявшись трепать красную ленту на шляпке, когда Ренко удовлетворённо кивнула ей в ответ. ...А всегда ли она была, эта ленточка? Всегда ли была она...Во сне бабочка видела себя человеком...