Бездна поглощает всех

Мила Яндерстад Красивое имя. И такое неподходящее ей. Яркой, живой, пламенной. Такой женственной, прям до дотошности, но при этом и мужественная. Мягкие глаза, с такой жестокостью и ненавистью смотрящие на Ярла Брума. Ее бледно-голубые глаза, которые в любой момент готовы были погаснуть, разжигали в Ханне не просто огонь, пожар, она горела. А ее сила воли и дух были так крепки, что она казалась непобедимой. И Ханна, откровенно говоря, влюбилась. Поняла она это не сразу. В начале всё было весьма безобидно. Она была насторожена, и даже в каком-то смысле ненавидела Милу и ее компаньонов, которые застали их во время прогулки вверхом. Казалось, из-за них ее и без того не радужная жизнь превратиться в полную серую жижу. Но потом, по случайному стечению обстоятельств они встретились вновь. И вновь. А потом Ханна не заметила, как сама уже желала их встреч, хотя и отрицала это. А потом ей предложили такую авантюру, которая была слишком даже для нее. Но смотря в горящие глаза Нины, которая в то время была еще не Ниной, а Милой, чье существование всё еще напрягало, Ханна согласилась. И, не смотря на страх, что сковывал ее что тогда, что сейчас, её понравилось. Кроме момента, где ее отец чуть не погиб. Но это мелочи. А еще ей понравились горящие глаза Нины, ее улыбка и решительность в глазах, с которой она творила безумства, что были похожи на чудеса, ее протянутая рука, и помощь, которая распалила слабый огонь Ханны. Кажется, уже тогда, не смотря на всё, она влюбилась. Стремительно, по-детски, необратимо, и так ярко. И в такую яркую женщину. А потом, опять же, закрывая глаза на сложности, ей понравилось время, проведенное вместе. Вообще, общаться с человеком, что считает тебя таким красивым, благородным, не монстром, было слишком приятно, слишком будуружило. А может, ее будуражила Нина, что перед Йерянкой стала похожа на иного человека. Конечно, её внешность, что была на ней, пугала Ханну. Что-то было неправильное в ее поведении, не соответствовало оно лицу, что словно маска, прикрепилось к ее лицу. Движения рук, странные привычки, дерганные движения. Все казалось таким не правильным. И Ханна так спросила Нину. Помнит ли она себя. А та, хоть и с грустью, но с легкостью в голосе и улыбкой на губах заявила, что она почти и не помнит. Ханну это пугало. Но она не подала виду. После этого появилась маленькая мечта увидеть «Милу» без этой личины. И осознание своей любви настигло словно лавина. А потом случилось многое. Ханна боролась с собой, своими желаниями и мыслями, дорожила каждой минутой рядом с Ниной. Она считала ее едва ли не благословением. И даже появилась не просто мысль на закоулке сознания, а целое желание, и даже сроки. Но Ханне сразу не понравилась идея с проникновением в сердце дрюкселей, во имя короля Равки, ради тех самых страстных писем Татьяны. От этой идеи за километр несло опасностью, и внутренний колокол девушки кричал о том, что нельзя идти на такой риск. Но она помогла. От части потому что Нина казалась неимоверно живой, от части потому что даже без плана она туда бы полезла. И без второго идея казалась в тысячу раз опаснее. Но Ханна решила, что после этой авантюры признаться, ведь может и не быть больше подходящего момента – а он вообще был? – и была решительна как никогда. Зря она отпустила Нину одну. Зря она вообще согласилась на это. Несколько часов спустя она увидела Нину без чувств что вели те самые дрюксели. А ее отец, что недавно с некой теплотой и нисходительностью обращался с ней, бранился так, и называл так, что даже Зеник таких слов не знала. По телу пробежалась дрожь. И то самое предчувствие сказало ей бежать-бежать-бежать от правды, что она может услышать. Но она все равно спросила. - Эта… Эта… Ведьма, дьявольское отродье, как хорошо, что всё вскрылось, Ханна, иначе бы ты тоже попала под ее чары… Это же бред сумашедшего. Но Ханна молчала. На лице не проскочила ни боль, ни крик, они словно застряли в горле. А потом случилась казнь. Публичная. Как хотел Ярл. А Ханна… Нет, она не плакала. Ни-за-что. Но когда в последние секунды своей жестокой жизни Нина смотрела ей прямо в глаза и улыбалась, - кажется, даже сказала что-то –в ее душе что-то сломалось. И ее мать, стоящая рядом, безмолвно глотала слёзы за них обоих. А потом, несколько лет спустя, сбежав в Равку, при этом помогая ей, как шпион – как Нина–Ханна Брум поняла почему ее первая и последняя, единственная, любовь так отчаянно помогала, желая сюда вернуться. Она даже увидела Зою Незяленскую, которая, к удивлению обоих, обняла ее и начала рассказывать о Нине. Много говорила, временами глотала слезы, поделилась бутылкой хорошего вина. И показала фото. Или это был портрет? В просчем, увидев реальную внешность Нины, Ханна впервые плакала. Ей казалось, что человека красивее она не встречала. Настолько она прекрасной была. А потом жизнь Ханны потускнела так, что кроме боли она не видела ничего. Только Бездну, из которой ее никто не собирался выводить.