По ту сторону

Эрен уже готовится идти спать, когда видит в зеркале нечто, что оказывается действительно по ту сторону. За окнами вьюжит так, что не видно ни кромки далёкого леса, ни палисадника, ни дороги, весело убегающей в новый день, и всё вокруг тонет в густом и тягучем сумраке. По ту сторону оконной рамы пухнут сугробы взбитой периной, и кутает мирно спящие деревья в северные ветра полночь. По ту сторону молочное небо без звёзд, а по обратную сторону старого зеркала целый новый мир. Мир, суженный до масштабов одной маленькой комнаты, мир незнакомый и странный, тёплый, светлый и чужой. Мир, на который Эрен смотрит через своё зеркало, не отрываясь, как на причудливую картинку из старых арминовых книжек. И видит центром Его – по-родному забавного, до забавного родного, тысячекратно взрослого, совершенно другого. Такого настоящего, что недоверие – как воздух в лёгких. Под глазами залегли тени, волосы коротко острижены, а в руках – вот же зануда! – кипа бумаг. Эрен забывает о сне. О зиме забывает, о небе в молоко, о замёрзших звёздах снаружи. Он садится у своего зеркала смотреть-смотреть-смотреть, впитывать, вбирать, пальцами танцевать по стеклу, догоняя, и не слышать ни звука. И слышать все звуки разом. У него на ресницах усталость, и тени под глазами такие же, а в руках яблоки, привезённые из дальней дали отцом. Яблоки большие, красные, сочные и сладкие (где он их только находит в середине зимы?). Эрен не делится ими ни с кем, ведь должен же он хоть немного пожить для себя? Армин привычный – с корнями вросший в Парадиз, с красными от мороза руками, с телом ещё нескладным, с глазами побитого скитальца. Каким был, таким и остался, повзрослел только самую малость. Он такой же всё еще, словно вчера распрощались с ним на пороге старыми друзьями. Только плечи шире, только ростом выше, а в движениях сквозит решительность, и ему интересно, видит ли тот в своем отражении чужие миры. Хоть иногда. Хоть чуть-чуть. ну пожалуйста? Эрен засыпает, не ложась, и едва ли помнит вчерашний день на утро. За окнами опять молоко расплескалось по звёздам, вьюжит (хотя вспомнить бы хоть один день без этого). Всё, что остается с ним по прошествии ночи – тяжёлое тело и тяжёлые мысли, пасмурное лицо в отражении на расстоянии дрожащих пальцев, а ещё поземок в душе. И сладкий вкус яблок на губах. Зеркало молчит, в насмешку отражает перевернутую жизнь, поперёк и вдоль, и по горизонтали, от угла к углу выцветшим шарфом, хрупким солнечным бликом сквозь тучи. Эрен не видит ничего на следующий день. И на следующий после следующего. И на следующий после последнего. Текущее вперёд время убивает день за днем, попытку за попыткой, мысль за мыслью и всякую надежду. А потом зеркало снова говорит.

***

Время убегает водою сквозь пальцы, но не меняется ничего: за порогом сугроб не растёт ни на дюйм, ни на дюйм и не убывает, и жернова городской мельницы позабыли о том, что перемалывать можно не только снега. Армин приходит изредка: появляется странным видением в полночи, легкой рукой разрубая надвое одинаково безрадостные дни. Он, кажется, всё взрослее и взрослее, крепче, выше и мужественнее, и неуловимо меняется раз за разом. И раз за разом словно оживает. Словно справляется. Армин приходит изредка, не здороваясь, и уходит без прощаний, не замечая их встреч. Эрен безрассудный, но смышлёный. Он понимает, что маленькая комнатка по ту сторону зеркальной рамы появляется один раз за год. Проблемой становится найти этот день в календаре, в котором на каждые двенадцать месяцев – бесконечная зима. Он смотрит в зеркало постоянно. Сидит возле него вечерами, грустно вглядываясь в собственное, не меняющиеся совсем, отражение – в зеркале те же грустные глаза. В зеркале те же девятнадцать и никого из них. — Эрен совсем приуныл, как вернулся, — нашептывает матушка вечерами. — По Микасе скучает, — отвечает ей отец. Эрен думает про Микасу – верную и преданную, и влюблённую до самой сути своей. По ней скучается тоже, но в зеркале видит, увы, не её. Год спустя чужая комната оказывается пустой.

***

Его тошнит уже, честно говоря, от яблок. Как тошнит от отцовских нотаций, материнских упрёков, хрусткого снега, птиц, вьющих под карнизом гнёзда, от ветра, поющих сквозняков, трескучего хвороста. Его тошнит от бликов по зеркальной глади и пустующего потустороннего и незнакомого. Но однажды там снова появится жизнь. Армин хмурит брови и мнёт в руках кипу бумаг. Всё такой же, как раньше – с годами не крепнет в плечах. Он шевелит губами, только слов не услышать. Эрен к стеклу бы прильнул, но нет смысла. Не попасть, не проскользнуть и на миг по ту сторону, Путь уничтожен его же руками, пусть живёт себе дальше спокойно. Только Эрену по-детски обидно, до слёз и отчаяния, что долгую дорогу Армину идти без него. И сердце колет тупой иголкой. Так было нужно. День, так нужный ему, оказывается годовщиной. Празднеством мира и панихидным о нём.

***

~ Когда в следующий раз он видит за рамой Энни, сразу понимает – этот путь завёл в тупик. Энни поправляет свои светлые пряди и глядит ему прямо в глаза, глядит тяжело, как и всегда, исподлобья, но уголки губ расходятся в едва видной улыбке. Возраст ей к лицу, как и счастье, как новый шанс. Эрену холодно-холодно-холодно, постыло и грустно, и яблоки теряют свой вкус. Он смышлёный ведь, хоть безрассудный. Смышлёный даже больше, чем нужно. Всё понимает. Горчить сладкие яблоки начинают потом, когда к рукам её льнёт маленький ребенок. У ребенка бледное круглое личико, румяные щёчки и мамины скулы. Но в глазах бесконечное лето, бескрайнее море и лучистая надежда. Эрен понимает, принимает и теряет-теряет-теряет, когда Армин, появляясь за спинами, нежно касается чужого плеча. Он взрослый. Взрослее, чем можно было представить, смотря на него на пересечении Путей. Он теперь из тех, чьё сердце в покое, чей мир рядом, не за горизонтом. Все загадки разгаданы, дальше без преград. Они втроём, они как один, они смотрятся сквозь старое зеркало через себя и на себя. И Эрену хочется, чтобы они не видели его. Никогда. Вот совсем. ну пожалуйста? Эрен теперь, наверно, больше не будет ждать – нужно ли? Нулевая разница в возрасте возросла до небес, а за окнами продолжает вьюжить, ни на дюйм не прибавляя сугробов. Их разделяет калитка, запертая с обеих сторон. Армин по ту сторону, где хотел быть. Эрен по ту, где за всё отплатит сполна.