Вино и сигареты 'an.

      По грязным, обширканым лестницам старого подъезда, в темноте, с шумом и пьяным бормотанием одного и тихим, тяжёлым дыханием другого, поднимаются на нужный этаж Шевелев с Зайцем.       Сережа тащит захмелевшего, обвиснувшего на его плече Макса и нащупывает в своем кармане ключи от квартиры. Заставляет облокотиться на стену старшего и поспешно открывает старую, скрипящую входную дверь. Заводит в узкий коридор невменяемое тело, которое сразу оседает на пол и сжимается в комок.       Шевелев издает еле слышный вздох и осматривая сгорбленную фигуру на своем полу, порывисто снимает свои сапоги, откидывая их в сторону и стягивает куртку, оставляя на коридорной полке под обувь. Опускается на корточки к чужому лицу и тянет руки к кучерявым волосам, лишь бесшумно приглаживая, смотря предано, болезненно влюбленно, лаская взглядом каждый, уже изученный, сантиметр. — Зайчонок, — вполголоса зовёт Сережа и ловит расфокусированный, находящийся совсем не здесь, чужой взгляд, — нужно раздеться. И умыться. Давай, Макс.       Крепко подхватывая под руки, Шевелев поднимает старшего, заставляя сесть на всю ту же полку. Расстёгивает серый, уже пыльный и потрёпанный пуховик, купленный им же прошлой осенью. Ведь Макс очень мёрзнет зимой.       Опускается к чужим ногам, вновь садясь на корточки и стягивает такие же пыльные и грязные, осенние кроссовки, совершенно не подготовленные для этой зимы. — Ты знаешь, что он с ней был прямо в нашей постели? — еле вороча языком, проговаривает Макс, смотря прямо в глаза младшему. Он знает, что ответа не будет. Жмуриться до темных кругов под глазами и отмаргивает пару слёз. — Тише, тише, Макс, Макс, идём умываться, да? Идём, — Сережа подхватывает на руки уже совершенно обмякшее тело и направляется в ванную.       Заяц лишь всхлипывает прямо в чужое любимое худи и пачкает его мокрыми следами, крепко обхватывая руками шею.       Входя в узкую комнату со своей ношей, младший заставляет опереться Макса на стиралку, стирает с щёк мокрые следы и заглядывает в глаза. — Надо снять водолазку, — Шевелев ищет в чужом взгляде хоть что-то утвердительное, но старший вертит головой и тут же вытягивает руки, хмурясь и шмыгая носом, — Макс, зай, никто. Ты слышишь? Никто тебя не будет осуждать. Всё в порядке. Дай мне шанс хотя бы умыть тебя. Если что-то будет серьезное, я лишь залечу, ладно?        Сережа говорит эти вещи не в первый, не во второй и даже не в третий раз.       Он слишком сильно знает это сопротивление, он слишком хорошо представляет, что находится под одеждой.        И он слишком сильно отругал Макса в первый раз, что теперь эти фразы нужно говорить как особенный обряд, мантру, традицию. Иначе его не привести в чувства. Иначе его в этот раз не спасти.       Макс перестает сопротивляться и отпускает руки, повинуясь действиям младшего. Позволяет стянуть с себя черную водолазку, которая сразу летит в стирку. Позволяет смотреть на болезненно фиолетовые засосы на ключицах, гемотомы и синяки на руках и рёбрах. Совершенно свежих синих, и уже недельных зеленоватых. Позволяет наклонить себя над купальней и умывать лицо и голову прохладной водой, привести в сознание. Слышит лишь обречённый вздох и звук открывающейся дверцы настенного шкафа. Чувствует мазь и теплые пальцы под ребрами, на плечах, предплечье и мягкие губы на лбу.Рванный вдох и настоящая истерика стоит прямо за Максом. Его накрывает волной отчаяния.       Сережа отворачивается лишь на секунду, чтобы убрать мазь, как слышит сдавленный всхлип. Поворачивается обратно и видит совершенно разбитого, опустошенного, сокрушенного Макса. Прижимает к груди, обнимает крепко, разрешает выплакаться в себя и лишь нежно гладит по спине. Чувствует как в него прячутся, ищя защиту. Обнимают в ответ, содрагаясь, позволяя истерике взять вверх, выйти всем чувствам наружу. Младший только целует в макушку, да крепко держит в своих руках совершенно сникшее тело.       Заяц всхлипывает громче, нестерпимо скулит, дрожит и трясется, боясь своих эмоций, хнычет, шмыгает и воет, безбожно хватаясь за чужую толстовку как за нить жизни. Отдается всем своим страхам, издает иногда невероятно больные звуки и рушится в чужих руках, как хрусталь.        Проходит около получаса, как Макс окончательно расслабляется и успокаивается в чужих руках. — Спать? — Шевелев наклоняет голову, заглядывая в опухшее, красное лицо.       Заяц лишь кивает, разрешая ещё раз себя умыть прохладной водой, чуть протрезвев. Идёт в спальню младшего, пока последний убирается в ванной, зная, где и с кем сегодня будет спать. Заваливается на край кровати, растелив её и скинув джинсы в сторону.       Сережа выключает везде свет, стягивает верхнюю одежду, так же откинув куда-то в сторону и ложиться рядом со старшим, протягивая руки для теплых объятий. Иначе Макс не уснёт. Он в таком состоянии без Серёжы вообще не уснёт.       Заяц прижимается щекой к чужой груди и наконец отдает себя усталости, совершенно опусташая свою голову, пока младший поглаживает по ней, порой зарываясь в кудрявые вихри.        Макс от Артёма не уйдёт. Артём Макса не отпустит. Но и любить из них никто уже не будет. Сережа тут лишний вроде как. Он пытался вытянуть Зайца из этого болота. Три года пытался.       Они засыпают ближе к четырем и в обнимку. Макс держится за младшего, не позволяет отпустить даже на секунду. Жмется и ищет хоть каплю любви к себе.       И пока ещё находит.