***
Пальцы. Цепкие, неумолимо разрывающие плоть и стягивающие удушающую пелену пальцы. Вот они обхватывают затылок и грубо тянут, тянут на холод, на воздух, который врезается в лёгкие не менее остервенело, и он жадно делает первый судорожный вдох. Начинают возвращаться чувства, сперва - ощущения собственного тела. Глаза по-прежнему не видит, уши словно заложило ватой - только сбитое дыхание рядом с трудом прорывается сквозь щемящий гул. Запахи обволакивают. Кровь и холодная осенняя ночь. Боль, уже не абстрактная, а вполне обьяснимая, понятная, толчками выходит наружу через надрезы и стекает на все те же, теперь дрожащие пальцы.***
Последние алые лучи заходящего солнца едва достигают блокпоста сквозь бесконечные скалистые выступы и блеклые клочья тумана. Даже туман тут не такой, как тот, влажный, что окутывает иной раз здания, выстроенные на возвышенных частях городов за стенами. Этот туман - сухой, тёмный, дымный, впитывает в себя даже тот скудный свет, который попадает каким-то чудом в эти иссушеные низины, он оседает на слизистой глаз, обволакивает, лишая картинку привычной четкости, обманывает, делая далёкие объекты ближе, близкие - дальше. Условия для боя самые что ни на есть поганые. Впрочем, в тепличных условиях сражаться сможет и последний дурень. А для таких вот случаев нужен кто-то вроде нас - элиты, прошедшей через сотни кровавых бань и горячих точек. Кому, как не нам, защищать эти перевалы и этот участок стен? Кому ещё под силу держать оборону и в этой засухе, и в этой жаре, и в кромешной темноте, и в этом тумане, когда проворные твари уже без половины конечностей лезут прямо на твои ботинки, вгрызаются в ноги, когда половина склизкого тела уже отлетела в услужливо окутывающую и скрывающую последствия боя мглу? Выходит, что точно никому. Потому что и мы не справились. Тяжесть сковывает все тело, вгрывается в напряжённые мышцы, и я вместо того, чтобы плавно перенести вес, резко меняю позу, позволяя одному натужно скрипящему тросу притянуть меня к искромсанному такими же устройствами парапету. В последний момент успеваю выставить ногу вправо, толчок - привычным рывком выхожу из полета и почти грациозно приземляюсь, лишь слегка пошатнувшись. Удовлетворение на секунду проносится в распаленном сознании. Практика, годы практики. ..Помогли ли годы практики им..? Снова отметаю прожигающие насквозь мысли. Странно, что я делаю это даже сейчас, когда я совсем один и держать лицо без необходимости. Тем более что когда я шагну вглубь площадки, скорбь и эти мысли все равно настигнут, круша своими пронзительными криками всю гребанную-хваленую выдержку. Это я знаю наверняка, это - уже не раз пройденный этап. Если кто услышит мою историю за последние лет пятнядцать, то обязательно сделает вывод, что выживал я потому, что трус. Ведь если ты достаточно силен, чтобы пережить столько дерьма и отделаться царапинами, то с хрена ли твоих сил не хватило, чтобы спасти хоть кого-нибудь? Что ж, по крайней мере, я знаю, что силён достаточно, чтобы этот "кто-то" не осмелился сказать подобное мне в лицо. Вот только я уже не знаю, точно ли он ошибся бы, упрекнув меня в этом. Может, попал бы в яблочко и насладился моей страдальческой рожей, прежде чем подох. Отряхиваю пыль с штанов, подтягиваю ремешки на бёдрах, чтобы пряжки были на одном уровне - может, Эрвин все-таки прав, и у меня тик? Поправляю перекинутую через плечо компактную сумку с несколькими застёжками-молниями. В ней - нож бабочка, который Ханджи напичкала кучей "интересных фишек" и вручила мне в день моего тридцатилетия. Больше на намёк, что пора бы и честь знать, был бы похож только пистолет с одной пулей, но она, конечно, сказала, что у неё и в мыслях такого не было. А пистолет такой, зная мою дражайшую подругу, точно бы совмещал в себе пару-тройку других не менее полезных для мужчины за тридцать приспособлений. Штопор и молоток, например..? Нет уж, как-нибудь перебьюсь. Нож, кстати говоря, свою основную функцию выполняет вполне себе и за четыре года до сих пор не затупился, так что причин слишком много бубнеть на его тему у меня нет. Ещё в сумке лежит коробочка с обезболивающими пилюлями, которыми я не пользовался ни разу, только заменяю периодически, когда срок выходит. Пока что удавалось избегать ситуаций, в которых я буду визжать и лезть на стенку от боли. Маленький тюбик зубной пасты и щетка на случай, если придётся ночевать где-нибудь на отдаленном посту или заброшенной базе. Его тоже заменяю исправно, но при этом и пользуюсь, к сожалению, слишком часто. Связка ключей - тут, я думаю, объяснять особо нечего. Браслеты. Самые простенькие, по одному ряду голубоватых рун на каждом, так что если вздумаю проводить ритуал и налаживать с какой тварью контакт, придётся конкретно попотеть. Вот, собственно, и все. Башня, на площадке которой я нахожусь - не только перевалочный пункт, но и сторожевой пост, где в былое время, до перераспределения войск, всегда караулило как минимум с десяток солдат. С увереностью могу сказать, что оно бы и сейчас не помешало. Но, спасибо вышеупомянутому перераспределению, в момент опасности тут дай Бог что бы неподалеку патрулировал кто-нибудь из моего отряда. Что ж, немногочисленным жителям этих земель повезло - мы как раз были здесь. Полным составом. Опасно тут не из-за высоты стены - она-то в этой своей части как раз достигает максимальной своей высоты и прочности, её ещё остроухие чудилы возводили, а в этом, надо признать, им нет равных и по сей день. Вот только никому из них не пришло в голову, что перпендикулярно ей проходящий горный гребень высотой почти со стену может сослужить хорошую службу тварям, от которых они так тщательно отгораживались. Впрочем, может, тогда оборону по другому принципу держали - эльфы же, эти гады возвышенные, якобы имели свои способы решения любых проблем, кто их знает. У нас, во всяком случае, способа, кроме как просто идти и сражаться нет. И подохнуть, если не хватает сил. Интересно, считали они такую смерть проявлением особой просветленности? Я в несколько рывков достаю утопленный в пол ветхий деревянный люк, и спускаюсь вниз по, хвала всем богам, не деревянным и дряхлым, а по надёжным, каменным ступеням вниз. Лишь спустя несколько секунд делаю вдох, чтобы убедиться - воздух все такой же спертый, как и три недели назад, и при этом все так же ощущается многим мягче, чем тот, что снаружи. Почему-то возвращается раздражение, которое обычно удаётся оставить поближе к людям, которые, зачастую, его и вызывают. Спустившись ещё на два этажа я уже чувствую, как во мне закипает самая настоящая злость, и, как бы вторя ей, за грязным, едва пропускающим свет окном, раздаются хриплые вопли какой-то птицы. Пожалуй, оставленных тут нами в тот день запасов вина и моего отчаяния хватит, чтобы строить догадки, теории о природе этой моей злости, холодной ярости, направленой на все, что меня окружает. Причина в том, что в этой затхлой комнате ни-че-го не изменилось с тех пор, как четверо поспешно покинули её вслед за мной, чтобы кинуть во мрак. Все тот же покоцанный стол, тот же покосившийся шкаф, набитый старыми отчётами, копии которых нужны в столичных архивах не больше, чем эти - здесь. На полу все так же стоит пустая бутылка, чудом не разбившаяся и припавшая пылью. А спустившись ещё на этаж и отворив дряхлую дверь я все так же попадаю на ещё одну площадку, огороженную парапетом. Она находится уже за Стеной, и солнечные лучи не проникают сюда - только точечный свет от нескольких вмонтирванных в нее люминисцентных кристаллов. Тут раньше был небольшой склад, куда по подьемнику снизу доставляли еду и необходимые для поддержания порядка у подножия стен боеприпасы - главным образом арбалетные стрелы. Впрочем, был и порох - порядком отсыревший, он и сейчас стоит в башне, под лесницей, в явно на скорую руку сколоченных ящиках. Обведя площадку взглядом я, наконец, натыкаюсь на то, что искал - ящик с темными, болотного цвета бутылками, который я сам открывал, выдирая гвозди плоскогубцами. Рядом - куртка Карлы, с одним рукавом длиннее другого и множеством карманов. Точно, Карла. Нас было шестеро. Только она шла не за мной, она всегда была как бы немного спереди и сбоку. И то, как она сознательно отделяла себя от тех, за кого я постоянно нёс ответственность, невольно вызывало симпатию. Первое время я, правда, пытался напоминать ей, что, хоть она и старше других, но тоже является моей подчиненной, но быстро бросил это - не ворчание и не замечания заставляют людей раз за разом шагать со мной в пропасть. Зная, что после я продолжу шагать в эту пропасть снова, пока не сгину, а вот для них этого "после" может и не быть. Несмотря ни на что. Может, поэтому Карла и выжила - в ней не было и нет этого слепого огня веры в меня, как и ни во что на поле боя. И выбежала наверх она первая, в одной майке и с лицом скорее озабоченным, обеспокоенным, нежели напуганным. За ней - я, за мной - напряжённая, собранная, как и сотни раз до этого, выходит Петра. Тяжело поднимается с пола Эрд, на его лице выражение полной сосредоточенности. Бормоча ругательства, наклоняется в дверном проеме Гюнтер. Он, кажется, все ещё не потерял способность волноваться. Последним остаётся в комнате Оруо. Он наверняка поднимается с пола с кряхтением, в руке зажат штопор. Он порядком выпил, и, кажется, был чертовски зол - то ли за себя за это, то ли на то, что его отвлекли. Начатая бутылка, что сопровождала поочерёдно каждого из нас во время импровизированной экскурсии по башне, теперь почти пустая и покоится под столом. Куртка Карлы так и осталась на нижней площадке. Бутылки отзываются глухим, ленивым бряцаньем. До шестнадцати не хватает одной. Будь их в ящике чуть меньше, точно бы побились от той тряски. Выходит, наш ответственный подход к работе сберег от бесславной гибели ящик пятнадцатью бутылками вина, пылящийся на заброшенном складе в самой настоящей заднице мира? Фыркаю громко, аж у самого уши в трубочку сворачиваются от инородности звука, и хочется поскорее заглушить его чем-нибуть. Оказывается, тут гробовая тишина. Закидываю на сгиб правого локтя куртку, в левую с каким-то особым тщанием выбираю приглянувшуюся бутылку - выбор пал на ту, что у дальней стенки ящика, вторая слева. Собственное поведение отдаётся противно пульсацией где-то в органах, которых нет - вроде как и как обычно, но мысли не выстраиваются в ровные ряды, хочется хаоса, и это желание хаоса тоже хочется заглушить. Желательно другой такой же мыслю наперекор собственному сознанию. Жму на курок и под прерывистое жужжание троса и лязг крючка-кошки двумя тяжелыми пружинистыми прыжками взбираюсь прямо на Стену. Один из люминисцентных камней, кажется, откололся. Безобразие. Отметаю мысь устроится выше, на площадке на вершине башни - сейчас к ней даже не хочется лишний раз приближаться - с ее высоты лучше видно, как внизу, на разворочанной земле, окутанной еще более густым туманом, чем все вокруг, зияяет пролом. Все еще скрывающий - я это точно знаю - огромное, белесое тело. Устраиваюсь левее, на самой Стене - покоцанной, но всё ещё достаточно широкой, чтобы разместиться с полным комфортом - и, повозившись, открываю мутно бликующую в последних закатных лучах бутылку, после чего с жадностью к ней припадаю. В сущности, от моей злости не осталось уже и следа. Может, потому, что это место хотя бы не умалчивало позорно о том, что произошло - уродливые обломки плит, выбитые стекла на третьем этаже наоборот нашептывают на ухо, подкидывают сознанию яркие сцены, давят. Да, злости нет - на смену ей пришла горечь. Сделав ещё пару хороших, обжигающих нутро глотков, возвращаю свое внимание куртке. Может, лазать по чужим карманам и не самое благородное дело, но я знаю, что она не станет злиться. Звучит как сделка с собственными принципами, но кто сказал, что я им безоговорочно предан? Снова морщусь и прикладываюсь к бутылке. Дело не в том, что и как я делаю, ведь поступаю я все так же. Просто сегодня я в мыслях раз за разом ставлю под сомнения всего себя, и это напрягает. Ключ обнаружился в правом верхнем внутреннем кармане. Помню, что он от двух мест - от домика на дереве, который Карла построила с детьми несколько лет назад, и от скважины на ее протезе, с помощью которой можно его отсоеденить при надобности. Руку она потеряла четыре года назад. До этого, кстати, я был знаком с ней лишь поверхностно. Тогда ее дети и пошли в военное училище. Не обязательно, конечно, травма матери стала причиной, скорее оба верили, что раз уж эта женщина, которая словно создана быть заботливой хранительницей очага, пошла в солдаты, то борьба имеет смысл. Сначала она отговаривала, потом - просто тихо плакала, когда никто не мог ее видеть. Я увидел. Когда зашел к ней обсудить ее дальнейшую судьбу. До этого она сражалась в гарнизоне в южной части стены, и удивительно, как в таком месте за три года она отделалась только потерей левой руки. После нашего разговора было решено перевести ее под мое командомание, в тогда еще только недавно сформированный элитный отряд, а я понял, что меня вводят в ступор чужие слезы. В нижнем кармане, который побольше - сложенный в несколько раз, потрепанный красный шарф. Подарок приемной дочери. Эта девушка - настоящий талант. С полгода была под моим началом, пока не перевели ближе к горячим точкам. Сейчас она там уже довольно долгое время. Впрочем, думаю, в столице мы с ней свидимся, ведь именно в столичную лечебницу поместили Карлу. В нижнем левом кармане была фотография. Возможно, первая в мире фотография, не считая тех снимков, что делала Ханджи в процессе разработки своего устройства. Изобретение, которое принесло ей настоящую ставу. На ней мужчина с длинными, прилизанными темными волосами и лицом настоящего врача - весь так и лучится твёрдым спокойствием и заботой - держит на руках мальчика лет семи. Тоже тёмные волосы, но в остальном на отца не похож - впрочем, тяжело судить о схожести черт, когда ребёнок скорчил такую вопросительно-обиженную физиономию. Так бы и дал подзатыльник. Рядом с этими двумя стоит Карла и обнимает со спины девочку, этой на вид лет десять. По её отсутствующему выражению лица и ссутуленным плечам нетрудно догадаться, что тут она только-только попала в новую семью, потеряв родителей при загадочных обстоятельствах. Я снова прикладываюсь к бутылке, зачем-то смотрю сквозь неё на последний, сделавшийся багровым солнечный луч и убираю снимок. Внезапно краем глаза я замечаю справа от себя движение. Поворачиваюсь, на миг пересекаюсь взглядом с идущим по стене незнакомцем - но вот он опускает голову и продолжает быстрым шагом свой путь к двери. Логично, что вровень со Стеной у башни тоже есть вход, и странно, что я только сейчас его приметил. Что ж, красть тут особо нечего, да и я вроде как не на работе, так что нет смысла его останавливать. Тем более, что я почти уверен, что это кто-то из родственников погибших. Меня осеняет догадка, а вместе с тем, хотя с такого расстояния и не видно, приходит и осознание, что странник очень молод. — Ты же Эрен, верно? - спрашиваю в пустоту. Не поворачиваясь, человек кивает, может, каким-то своим мыслям, а может и отвечая на мой чудом услышанный брошенный в пустоту вопрос, и заходит внутрь. Солнце село, на пустоши опустился полумрак. Вместе с тем стало как бы свободнее дышатся. Так зовут сына Карлы, мальчика, фото которого рассматривал минуту назад. Почему-то уверен, что это именно он. Впрочем, догадки не такие и безпочвенные - он не мог прийти издалека, ведь при нем не было вещей, даже маленькой сумки. А по правую сторону гребня, откуда он и пришел, ближайший населённый пункт - Шиганшина. И именно оттуда родом сама Карла, и там осталась её семья. Остальные из моего отряда были родом из других, далёких мест. Да, правда, что её дети оба пошли в училище, и что девушка сейчас считается одним из сильнейших воинов среди людей. Но вот мальчишка вылетел из кадетов, не проучившись и двух недель. В тишине и холодном, синеватом полумраке проходит еще несколько минут наедине с бутылкой. Парень не появляется. К этой тишине непривычно услужливое сегодня воображение дорисовывает летящие в стену предметы скудной обстановки и отчаянный, полный беспомощности вой. Впрочем, вполне возможно, что оно и не при чем. Да я и сам на грани отчаяния, если подумать. От крика удерживает только невидимая преграда, выстроенная из слов о слабости, ничтожности людей, которые не я и не ты, Леви. Чертов старик. В таких размышлениях делаю ещё глоток, ставлю бутылку рядом с собой и свешиваю ноги вниз. Взглядом не спеша обвожу синеющую в полумраке пустошь. До неё по меньшей мере сотня метров свободного падения. Удивительно спокойно, даже, как будто, пространство уже не давит со всех сторон, не стягивает все внутренности в один дрожащий комок. Может, дело в алкоголе.. нет, что-то другое.. резкость и чистота картинки, скалы и валуны, как будто кости, с которых сняли плоть. Вот оно. Туман рассеялся. От пелены, скрывающей мир от любопытного человеческого существа, остались только редкие клочья. Может, сейчас я смог бы заплакать по своим товарищам. Не прошло и месяца еще, как Петра, Эрд, Гюнтер, Оруо - все четверо погибли на этом самом месте у меня на глазах, а Карла превратилась в калеку. В каком-то инородном порыве почувствовать эту боль острее, резче, человечнее, я склоняюсь над пропастью, над очищенным от тумана проломом, откуда появились в желтоватом мареве смертоносные челюсти, и куда падала Петра, впервые на моей памяти выглядя удивленной... И натыкаюсь на пронзительный взгляд гигантских, размером с поднос, бледно-голубых глаз. Они совсем рядом. Не мигают, только расширяются немного, словно пульсируют, с каждым рокочущим выдохом через приоткрытую пасть. Как я не замечал этого рокота секунду назад? Ведь от него внутренности не просто стягивает, а рвёт и перемалывает. От него перепончатые гребни вдоль толстенной шеи трепещут, словно в такт древней и безумной мелодии. Он опутывает, связывает сознание, заставляя каждую клеточку тела не только бояться его, но и ждать, стремиться услышать очередной размеренный выдох. Ведь оно наверняка задержит дыхание перед фатальным броском, и тогда все будет кончено. Как глупо. Ведь всё было кончено ещё до начала. И люди, и эта борьба - ничто перед этой мощью.. Змеиная голова уже вровень со мной, а вот она выше, вот она закрыла от меня небо, вот дыхание вырывается из пасти, и теперь я не только слышу, но и чувствую его, чувствую каждым волоском на теле и всем своим обветренным лицом. Я рывком достаю из ножен клинки. Про то, что борьба не имеет смысла я знал давно, с самого начала. Я начинал свою борьбу, свой личный ад с этой мыслью, и с ней я дошёл до этого момента. Ничего нового, выбора нет так же, как и не было. Я сам его себе не оставил. Крюк-кошка вспарывает белесую плоть уродливой шеи, я ставлю ноги шире, готовясь к прыжку и уже с предвкушением смотрю, как от осознания бездны гигантских значков стремительно сходится в узкие щели. Вперёд, уродина. Я тебя убью. Тяжеленная башка обрушилась на стену, где я был секунду назад. Газ с шипением выходит из баллонов сзади, вынося меня на нужную высоту. Проношусь над шеей - пока слишком высоко, чтобы достать её мечом, зато вне зоны досягаемости - и снова выпускаю трос, на этот раз цепляясь за затылок. Если в этом самом месте распороть, тварь наверняка подохнет раньше, чем сможет восстановиться. Нажимаю на курок на рукояти, заношу оба меча, когда моё тело стремительно несется вниз. Все происходит за пару секунд. Вот громадное, упругое, тело изгибается, с яростным шипением уходит в сторону, освобождаясь от крюка и оставляя подо мной лишь пустоту. В следующую секунду рокот его дыхания усиливается, слышно шипение с дробным перестуком в глубине раскаленной, подрагивающей разверстой глотки. А ещё через секунду меня окутывает туман. Тот самый, плотный, иссушающий, который окутывал все вокруг ещё сегодня на закате и так внезапно исчез. Сначала в этом тумане появляеются очертания башни, потом - Стены. Я лечу на нее, без привода, потому что меня отбросило ударом в спину. И тут же я на неё падаю, и из меня вышибает остатки воздуха. Боли нет, только ужасно хочется, чтобы отложило от ушей, чтобы услышать хотя бы рокот дыхания, хоть что-нибудь, стобы не только тишина, эти голубые глаза и пожирающий каждый сантиметр пространства туман. Туман, что становится все гуще, вырываясь из под перепончатых гребней толчками, отлетая дальше, укладываясь в плотные витки вокруг меня.. голова непроизвольно откидывается назад. Так лучше. Надо мной - башня. На её вершине человек. Он что-то кричит. "Уничтожу", кажется. Значит, я умру не один. Даже забавно, как похожи стали мысли на эту плотную пелену - вьются отрывками, путаются, клубятся, не дают собраться, не дают хотя бы попытаться встать и предпринять что-то. Глаза закрываются. Но потом я, конечно, встану. Не попаду же я в желудок к этой гадине, в самом деле. Сознание затухает. Как сквозь толщу воды прорывается яростный, звериный рёв. Открываю глаза, и только так понимаю, что они были закрыты. Все-таки вырубился. И чего это я собрался тут подыхать, спрашивается? Ведь гигантский змей захлебывается своим шипением, пока когти огромной птицы впиваются в его морду, разрывают бледно голубой глаз, выпуская наружу фонтаны крови, и все это оглашает ещё один громогласный рёв. Это не птица. Это дракон, дракон цвета горького шоколада, дракон с пылающими сине-зелеными глазами, дракон с крыльями, что могучими взмахами разгоняют туман вокруг. Зрелище, исполнение такой дикой ярости, которую я не смог почувствовать даже перед лицом смерти, ярости глубинной и почти священной. Блеклое тело упруго ударяется о Стену, и, в брызгах новых порций крови исчезает из моего поля зрения. Дракон с тем же оглушающим ревом устремляется за ним. Я разом остро ощущаю боль во всем теле, запоздалую боль от удара, и меня словно выворачивает на изнанку. С большим трудом поднимаюсь на локтях и переваливаюсь на бок. Меня тут же вырвало. Стало совсем чуточку легче, и с горьким привкусом рвоты во рту сквозь толщу боли стали проступать и другие чувства. Поворачиваю голову, и замечаю, прежде чем меня накроет головокружение, что чудом не перелетел через стену - лежу на самом её краю. Тогда моя песенка была бы спета. А сейчас, у меня, кажется, даже ничего не сломано, и со второй попытки выходит сесть. Пару минут вслушиваюсь в доносящиеся звуки битвы. Мысли решают оформиться вокруг моего спасителя в лице крылатой твари, и я покладисто позволяю им плести свой рисунок. Дракон напал на Змея. Они хоть и разных видов, но обоих можно отнести к драконьим. Виверны, драконы, змеи, дрейки - все крайне агрессивны, когда речь заходит об их территории или же яйцах, а вот сами без причины не нападут на того, на чьей территории находятся. И уж тем более, если у них нет преимущества. А поскольку разные их виды обитают в разном климате, то пересекаются в основном похожие особи и на территории, на которую претендуют оба. Никогда я не слышал, чтобы виверна, которой в принципе на этой пустоши делать нечего, напала на гигантского змея, обитателя подземных пещер. Так почему?.. На нетвердых ногах дохожу до противоположного края Стены, попутно подняв отлетевший сюда клинок. Повезло, он не сломан, тогда как второй раскололся на несколько частей при падении. Наконец, смотрю вниз. Битва, кажется, заканчивается - змей почти полностью укрылся уже в разворочанном ещё больше проломе, а дракон вьется над ним, рваными махами крыльев удерживает себя над истерзанной плотью, камнем устремляется к ней, выдирает куски, рвёт когтями, но гигантский хвост изгибается, бьётся о скалы и продолжает заползать взияющий пролом, заливая его края вёдрами крови, а дракон снова бьёт воздух крыльями и яростно ревёт. Когда мягко белеющий конец изтерзанного хвоста растворяется в темноте, слышится отчаянно-яростный вопль побежденного на этот раз чудовища. Вместе с ним пропал и весь туман. Дракон, опираясь лапами-крыльями на каменную глыбу на краю зияющего пролома тоже ревёт, и этот вопль тоже наполен отчаянием, обидой, почти детской и такой же первобытной, как и яростный громогласный рокот несколько минут назад. Потом он становиться на две другие ноги, поднимая все тело вверх, вытягивает шею, раскрывает крылья, делает ими несколько взмахов, словно вот вот снова ворвется в звёздное небо над ним, но только бьёт хвостом о землю и снова ревёт. Поглядев на это зрелище с минуту, я решаю больше не испытывать судьбу. На той площадке внизу, за Стеной, куда я уже спускался, можно прикорнуть на пару часов и восстановить силы. Если этому существу не вздумается восстановиться перекусив мной, разумеется. На рассвете продолжу свой путь к столице. Заодно и доложу обо всем, может, тогда Эрвин поторопится со своим решением отправить сюда хотя бы небольшую группу. Ведь с первого появления этой твари, уничтожившей мой отряд, прошло целых три недели, а ей по прежнему никто не мешает в любой момент переползти под землей в катакомбы любого из близлежащих городов. Такое нельзя оставлять в живых. Надо либо закрыть ему путь на земли людей, либо уничтожить. Воспоминание вспыхивает в голове неясно, будто обывок сна. Но я давно уже не вижу снов. И вряд ли я столько выпил или так сильно приложился головой, что мне померещился пацан на вершине башни, в исступлении выкрикивающий угрозы прямо в глаза громадной смертоносной твари. Точно, он ведь был здесь ещё до этого, был в башне, когда оно напало. Человек, которого я принял за сына моей подруги и теперь ещё не был до конца уверен, что ошибся. Тогда где же он теперь, этот человек..? В ответ слышу только очередной вопль существа внизу.