превращение

Сегодняшним утром — ранним, как водится, часов в девять или аж в полдевятого — Тони проснулся экспериментатором. Ладно бы, если его естественно-научные замашки прекратились к полудню, после небольшой перестановки в зале кафе, но нет. Весь вечер в Тони буйствовал восставший дух безумного ученого, подтолкнувшего его достать одну свежепридуманную настойку, от которой меня развезло теперь до прозрачности и потери способности видеть окружающую реальность в мало-мальски привычном ключе. Мир расплывается монохромными пятнами под воздействием настойки на моём упрямом лбе — чтобы получить бутылку этой благословенной влаги, я сподобился как-то раз весь вечер сидеть, прислонив к челу бутылку водки, покрытой постепенно испаряющейся испариной. И я иду, потерянный в родном городе, блуждаю меж светящимися кругами и изредка всплывающих перед глазами пустыми пятнами, ищу нечто, способное утяжелить мой взгляд, наполнить разум хоть чем-то. Пока же призрачный город, полный, кажется, толпами полуночников-прохожих, уходит из поля моего зрения, как это произошло с Нёхиси, Тони, его кафе, толпой подвыпивших снов и полными сверкающими наливками рюмками с полчаса назад. Как исчезли одна за другой все улицы, по которым я проходил. Сначала, узнавал их, конечно, — примерно до третьего поворота. Ноги нещадно мёрзнут — я это замечаю, когда осознаю, что уже около вечности пялюсь на красный круг светофора. Не так. В какой-то момент я просто осознаю, что есть и я, и мое тело, у которого есть замерзшие ноги, и окружающий мир, и этот долбаный светофор, и странным образом подвешенная к нему шапка с вращающимися глазами и лиловыми рожками, и убегающая фигура в длинном пальто… …На меня всё ещё пялится шапка. Вид у неё натурально демонический, и я всеми силами пытаюсь устрашиться, но внезапно срываюсь в прозрачную лёгкость и смех, растекаюсь по всему городу стаями мыльных пузырей и, в то же время, сжимаюсь до крохотной точки, а потом лечу, лечу ухватившись за отороченный мехом капюшон чьего-то пуховика неприглядного цвета. Я почти забыл.

***

Весь вечер Жанна провела на улице, подставляя кусачему февральскому ветру сначала щеки и нос, под конец — ещё и уши. Упиваясь внезапно нахлынувшей свободой — дочка уехала на пленэр! на неделю! в Ниду! — она гуляла уже пятый час, согреваемая от пят до са́мой зеленой челки внутренним огнём. Теперь на каждом углу, где она прошла, остались бесшабашные словеса, светящиеся звёздочки и силуэты ангелов из медной проволоки, а на последнем углу, самом близком к дому, на светофоре висела шапка, за вязаным отворотом которой ещё с ноября были приклеены развеселые глазки со свободно перекатывающимя по белому полю кружочками зрачков. Жанна оставила её там, зацепленную за какой-то винт, несколько минут назад, предварительно провозившись чуть ли не четверть часа, прицепляя к ней фиолетовые рожки, как у юного чёрта. И, хоть уши уже целую вечность мёрзли, цепляемые ветром, Жанна вдруг почувствовала тепло, даже жар — наверное, такого эффекта не достигнешь и после горячего душа, крепкого алкоголя и шерстяного пледа. Ветер словно стал газированным, щекотал её, бессовестно забираясь под пуховик, и Жанна уже почти бежала домой, почти смеялась вслух — где-то, кажется, она читала, что, когда совсем уж замерзаешь, неожиданно становится так тепло, что аж на пот прошибает, и это называли признаком скорой смерти. “Нет уж, — смеялась Жанна, почти перелетая через смутно освещённый двор, — не умру — сейчас мой день, и я выигрываю!” Горячие пальцы коснулись кнопок домофона на двери подъезда, дернули за ручку, нащупали в кармане ключ. Через лестничные пролёты (под слабой лампочкой стоящие на окнах жухлые цветы превращались в полуночные джунгли) Жанна добежала до квартиры. Разувшись, она удивленно вскрикнула: пол был натурально ледяной — оставила открытым окно в дочкиной комнате. Растяпа. Стараясь касаться холодного линолеума как можно реже, она добежала в пару прыжков до окна и закрыла его. Собрав с подоконника нанесённый с улицы снег, Жанна приложила холодные пальцы к вискам и засмеялась. Пузырчатый ветер — да-да, она нечаянно пронесла его под пальто, — тоже. Комната наполнилась едва слышным эхом. Жанна скинула пальто в коридоре, протанцевала в спальню, чуть не вмазалась в зеркало и снова расхохоталась. — Данс Макабр какой-то получается, — заметила она громко и прислушалась. Тихо. Значит, чужой голос, вторящий её смеху, просто почудился. Температура поднялась? Лёгкий сквозняк коснулся зелёной чёлки, пробежал по макушке, нырнул за воротник свитера и пропал. Жанна совершенно машинально сняла свитер — он колючий и слишком жаркий — и растерла затёкшую после долгого прямохождения шею. Дышать стало приятнее, а прохлада недавно опустевших комнат ласково обволакивала кожу. Жанна стащила платье из толстой мягкой ткани (приятно носить одежду, которую можно легко снять в одиночку) и легла на жесткое покрывало кровати. Ветерок — тот самый пузырчатый, с улицы, — пробежал по её рукам и лбу, устроился между ключиц и мелко задрожал, как урчащий котёнок. Жанна лежала, раскинув руки, боясь пошевелиться. На тело навалилась сладкая усталость, зато голова была лёгкой — хотелось петь или просто говорить без умолку, о чём угодно и с кем угодно, да хоть бы и с этим еле заметным кучерявым ветром, который, к слову, покинул ложбинку меж ключиц и растекался вверх и вниз по телу, захватывая шею сантиметр за сантиметром, подбираясь к груди щекотными нежными потоками. Через несколько минут он, тёплый и одновременно свежий, уже свернулся на животе, будто перепрыгнув плотно прилегающий спортивный лифчик. Жанна приподнялась на локтях, вгляделась туда, где, по её прикидкам, был неизвестный ей поток воздуха, и увидела под отблеском города, просвечивающем сквозь лёгкие шторы, мягкие рыжевато-зелёные очертания, неясные и постоянно движущиеся, будто ищущие собственные контуры.. Она медленно протянула руку, коснулась прозрачной оранжевой искры, погладила, будто кота — на ощупь ветерок и правда напоминал мех, странно, по-знакомому тёплый. Чувствовала она когда-то именно такую осязательную гамму, отдающуюся в душе яркими всполохами тоски и жизни. Её кожи сейчас касалось что-то концентрированное, известное ей и дорогое, как сам город. И, кажется, только что Жанна достигла какого-то взаимопонимания с существом. Нежно она погладила полупрозрачные завихрения, стараясь провести пальцами по границе между существом и воздухом. Потом спина Жанны натурально совершила подвиг, позволив изогнуться так, чтобы женщина стянула лифчик через голову. “Колготки,” — пронеслась в голове мысль, но Жанна спугнула её, дернув зелёной чёлкой, не опустившейся на лоб после резкого движения: померанцевый ветерок — теперь он был хорошо виден, — заметался беспорядочно над нею, мелкими волнами опускаясь и приподнимаясь, испуская кусачие электрические искры, постепенно разрастаясь и покрываясь мелкой рябью в тех местах, которых касалась Жанна, выводя пальцами замысловатые трехмерные узоры. И чем дольше, тем смелее становилась женщина, видя реакцию смутно знакомого существа на её прикосновения; жесты становились всё отчётливее и уже напоминали чувственную лепку из глины, да и искрящиеся очертания словно прибавляли в весе и ясности, и их прикосновения становились уместными. Поглаживания и напоминающие поцелуи прикосновения к шее, груди и рукам вселяли в Жанну тлеющий огонёк, который сам собой разгорался до масштабов пожара. Его было невозможно сдерживать — Жанна столкнула почти овеществившийся вихрь на кровать рядом с собой, резко села и быстро сняла колготки и бельё, стараясь не обращать внимания на бегающие по спине нежные искры — поцелуев ли? Просто ласк? А через секунду она подмяла под себя уже принявшую антропоморфные черты фигуру, принялась зацеловывать рыже-зелёные разводы, покрывавшие вытянутое тело, то ощущая запах живой кожи, то проходя носом сквозь недоовеществившуюся материю. В таких случаях смеялась, конечно, и одновременно ощущала, как крепнут на её талии чужие пальцы, как реальнее становятся прикосновения и ласки. Её партнёр с обострившимися и почти узнаваемыми чертами лица пристально глядел на неё, будто не понимая, что происходит. Жанна улыбнулась, поняв, что интуитивно была права, почти сразу догадавшись, с кем имела дело, и, повинуясь всё той же интуиции (или уже инстинкту?) настойчиво поцеловала светящиеся цветными узорами губы, пока ещё очень мягкие и слишком тёплые. — Ну же, — прошептала Жанна, — соберись, — и снова поцеловала. Почувствовала, как открывается навствречу её языку чужой рот, как выгибается под ней чужая спина, как опускаются ниже чужие руки, как волна — своего — возбуждения захватывает её. Ещё один короткий поцелуй, в шею, и Жанна спустилась ниже, прикусила кожу над явственно-твёрдым ребром. Провела языком по наливающемуся зелёным светом следу собственных зубов, оставила дорожку влажных поцелуев, спускаясь к животу: ещё не совсем определившаяся материя реагировала сумасшедшими завихрениями цвета и степени овеществлённости, с каждым касанием, правда, становясь всё реальнее. Жанна уже ощутила твёрдо выпирающие косточки таза под губами, когда чужие пальцы совершенно отчетливо коснулись её волос, провели по щеке и нежно потянули её вверх за подбородок. Приподнявшись, она встретилась взглядом с ярко-зелёными, всё ещё светящимися на полностью сформировавшемся лице, глазами Иоганна-Георга. Медленно, чуть неловко он нагнулся к ней и коснулся её губ своими, сначала осторожно, будто исследуя свои и её возможности, а потом более чувственно, проникнув языком и жаром собственного тела в её рот. Через несколько мгновений — Жанна только начала входить во вкус — он внезапно разорвал поцелуй, слабо улыбнулся, кивнул и бессильно опал на простынь. В задумчивости женщина провела рукой по его животу, поцеловала около пупка, нежно массируя покрытый рыжими завитками волос лобок, подняла глаза. Кадык Иоганна-Георга подрагивал, пальцы цеплялись за ткань, но свечение материи было теперь едва заметным, цветные сполохи и завихрения непрозрачности сошли на нет, только очертания фигуры в темноте читались не совсем чётко. С нежностью улыбнувшись, Жанна коснулась губами головки налившегося члена, стала вбирать его, дрязня лёгкими прикосновениями зубов и языка, ловля нужный ритм и чувствуя, как движутся чужие бёдра. Руки её поглаживали светлую кожу, доводя до иссступления. Когда она поднялась, напоследок проведя языком по нежной плоти, эакулят выплеснулся на низ живота и простынь. Жанна, нащупав на тумбочке салфетки, осторожно промокнула влагу с окончательно овеществившейся кожи — никаких световых эффектов, даже полузакрытые глаза не горят, — собрала разбросанную ею одежду и вышла, тихонько прикрыв дверь: рассудила, что лучше не беспокоить человека после таких экспериментов. Она же, в отличие от некоторых, в постоянной форме находилась.