невыносимая легкость бытия

голова у окна — как спичка обугленная, а он весь прямой такой, только прильнул боком к плюшевой спинке дивана. щуплая тень — словно ножичком выцарапали по белому листу окна. затаился, лицо опалено тусклым светом. слышит ли он меня? проводки наушников вьются лозой по оголенному предплечью. нет, наверное. облачно. молочная пена растеклась по темнеющему небосклону. слепой всякие там латте не любит, говорит, на вкус, как смекта, никакущий вкус. он любит, чтобы ешь — и режет по небу. остро, солено, горько. шаурма с аджикой, чипсы с сыром, эспрессо. хотя, если честно, сложно сказать, что он что-то любит. так, скорее, терпит. волосы его свалялись, как тополиный пух, прибитый тряпкой. высветленные. он, конечно, не знал, как выглядит, но по тому, как он подолгу забавлялся, пропуская волосы сквозь пальцы, я понял, что ему доставляет удовольствие безжизненная легкость его обесцвеченных волос. «иногда мне жаль, что во мне есть жизнь и я слишком тяжел, чтобы вспорхнуть со сквозняком.» его слова. мне, конечно, хотелось возразить, что трупы, вообще-то, потяжелее живых будут, но я отчего-то молчал. может, зря. у его босой ноги притулилась пепельница — глиняная штучка, словно подгнивший каштановый бочок, блестящая и чернявая. табаки смастерил. я прищурился. пять… нет, семь окурков. на лодыжке — кружочек ожога, словно медная копеечная монетка. «никого не было. было очень тихо. словно все исчезло. или я исчез. так тихо только в Лесу, я распахнул глаза. ничего. испугался, прижег. было больно, я успокоился.» — слепой? все также неподвижен. я шагнул, скрипнула половица. он крупно вздрогнул и обернулся. я скользнул к нему, нагнулся и прижался ухом к уху. «в действительности не хотят свободы, потому что она предполагает ответственность, а ответственность большинство людей страшит.» — фрейд? он кивнул. щелкнул по кнопке паузу, звук вспыхнул, взлетая по децибелам. промахнулся. слепой вздрогнул, шикнул и с силой нажал ногтем. — хочешь чаю? он скривился и впился ногтями в мое плечо. я поцеловал его, и он содрал зубами обветренную корочку с моих губ. — ты наказываешь меня? — я не люблю чай. я пью кофе. ты забыл? — уже полвосьмого. ты не заснешь. — какая разница? сейчас я хочу кофе. он медленно прикрыл глаза, ресницы опустились и дрогнули. слепой запрокинул голову, припал к моим губам, замер и поцеловал. распахнул губы, крепко прижался подбородком к подбородку и пил, пил мой удивленных выдох. отстранился. посидел, задумчиво поглаживая пальцами губы. затем зачем-то распахнул глаза и прильнул ко мне, смахнув пепельницу. она разбилась. он даже не поморщился. окурки, как всегда, буду собирать я. я откинулся на подушки, он пригретым змеиным телом приник к моей груди. — один раз я вынудил себя выпить чаю и теперь мне жаль, что я так крепко заснул. — глупо не желать взрослеть, когда ты уже вылупился из детства. он вздрогнул. на секунду я обрадовался, что слепой не понял, но спустя мгновение его лицо захлестнул румянец. он всегда уродливо краснел, хотя и почти никогда не краснел. слепой соскользнул с дивана, шагнул прочь. ругнулся. дернул ногой, взмахнул руками, затряс ступней. шальная, тощая цапля. окурок отлип от подошвы, но я не дал ему уйти. схватил граблей за запястье, бросил на себя, он вскрикнул от неожиданности, ловко извернулся и бросился мне на грудь, исцеловывая горло. — духи. женские. (?) — лордовы. — чертов педик. совершенно беззлобно. он впился поцелуем под челюстью. я вздрогнул — у него и дыхание не сбилось. — слепой? он замер. — ты меня ненавидишь? — нет. мне все равно. здесь мне все равно. он до боли врезал ногти в мое бедро, я вздрогнул. спаленные волосы волной захлестнули мое лицо, я задохнулся в едкой вони явы. слепой скользнул на мои колени, стиснул коленями бедра и принялся медленно целовать, кривя губы. я трепетал. внезапно он откинулся на руках и вперился в меня слепыми глазами. словно чего-то ждал. я не смел пошевелиться. слепой сжал губы, спрыгнул с моих колен и ушел прочь, на кухню. я остался напряженно вслушиваться в отголоски кухонного бормотания — хлопает дверца, щелкает чайник, бурчит и клокочет кипяток. кажется, слепой делал себе кофе. чайник затих. шаги, потом вскрик. приглушенная матерщина. мне хотелось броситься к нему — дуть на обожженную руку, прикладывать лед, шептать ласковые проклятия чайнику. но я остался. слепой не любил, когда обращали внимание на его нерасторопность. я представил, как он клюет мокрыми губами обожженную кисть, вздрагивает, стискивает пальцы. в спортивных штанах, босой, перья спутанных волос, привалился поясницей к столешнице и коротко-коротко дует на руку. шарканье по коридору. я вскинул глаза. слепой вошел в комнату, в руках по кружке. сделал ровно три шага, нагнулся, прямой, как палка, протянул руки и осторожно поставил кружку на тумбу. потом вильнул вправо, наткнулся на диван, подвернул ногу и плюхнулся. кружку прижал к груди, кипяток плеснулся ему на грудь, он ойкнул. я нагнулся к своей кружке, потом ткнулся в его. он принес чай.