***
Яги — надо же, как странно думать о нём не как о Номере Один — заваривает себе чай, когда Шота устало вваливается в учительскую с огромной стопкой листов: промежуточная аттестация класса А всегда заканчивалась каким-то цирком, потому что Каминари вечно дёргал Бакуго в надежде получить подсказку, но получал лишь яростные искры. К сожалению, не метафорически. На этот раз волосы Каминари чуть не пострадали, и, конечно, об этом тоже необходимо написать в отчёте, потому что Шота в качестве наказания отправил их обоих в кабинет директора, а теперь жалел об этом, ведь, если бы он проигнорировал неподобающее поведение, сейчас бы было меньше работы, и… — Мидория, Бакуго или Мина? — спрашивает Яги, делая глоток. — Каминари, — вздыхает Айзава, присаживаясь на диван рядом, и меняет мнение насчёт отчёта. Голова сейчас слишком забита бумажной волокитой, так что игнорировать ускорившееся сердцебиение становится проще, чем обычно, и Шота с благодарностью кивает, когда Яги берётся за ещё одну кружку, чтобы налить чай и ему. — Но и без Бакуго не обошлось, — зачем-то добавляет Шота, обвиняя во всём затуманившийся от усталости мозг, — эти дети… — Просто невероятные, — хмыкает Яги. — И вредные. Яги чуть посмеивается, хотя в такой форме это получается с попеременным успехом, ведь лёгкие, оказавшиеся под слишком большим напряжением, могут снова подвести — и тогда не избежать ни кашля, ни крови, но, кажется, он научился находить свой предел (или, что будет более уважительно, научился выходить за предел без последствий), поэтому его костюм не пострадал, как десятки до этого. — Они ведь совсем юнцы, — это похоже на оправдание, но Шота знает, что дело лишь в отеческой любви Яги к всему классу А, и он хорошо понимает, — разве ты не был таким же? Шота качает головой. — Что, уже родился скучным взрослым? — вытянувшиеся в улыбке кончики губ натягивают впалые щёки, и больше всего на свете сейчас хочется коснуться этой бледной кожи. — Пожалуй, — не пытается отрицать Шота, — но и о тебе от Гран Торино много всякого можно узнать. Кто бы мог подумать, что Символ мира, человек, спасающий людей с улыбкой на лице, в молодости был далеко не таким жизнерадостным. — Я лишь был серьёзен, это вовсе не значит, что я не умел шутить, Айзава. — Ты только что принизил моё чувство юмора. Шота прячет за простенькой издёвкой сбившееся на секунду дыхание — Яги не впервые называет его по имени, но каждый раз всё равно как в первый. — Что ты, — отмахивается Яги, когда Шота берётся наконец за листы, чтобы начать проверять, пока совсем не увлёкся их тихой перебранкой, — уверен, в глубине души у тебя характер не хуже, чем у Мисс Шутки. Шота тихонько усмехается себе под нос.***
Шота на грани потери сознания, но даже в таком состоянии он слишком хорошо ощущает стискивающие его сильные руки: Яги — теперь Всемогущий — держит его крепко, но бережно, потому что такими мышцами можно с лёгкостью пережать даже человеческое тело до сломанных костей. Всемогущий всегда был повсюду: от экрана телевизора и до фотографий на газетах, но впервые за всё время Шота искренне восхищается его телом — и не только телом. Умением контролировать его даже в таких ситуациях. Перед тем, как позволить себе потерять сознание, Шота одними губами говорит «спасибо», хотя знает, что никто его не услышит; ему просто необходимо поблагодарить Яги за спасение всех этих детей. Теперь-то понятно, что они в надёжных руках.***
Проводить время у чужой койки становится привычным делом, когда ты ступаешь на дорожку героев: Шота всегда был рядом с Миком, если тот вёл себя слишком неосторожно и попадал под раздачу, никогда не забывал навещать Немури, потому что ей доставалось не меньше, и в ответ они тоже были рядом — не только они, конечно, но Шота привык к очень ограниченному кругу людей, которым позволял быть рядом. В этот круг уж точно не входил Всемогущий, зато Яги он впустил неожиданно легко. — Сколько? — хрипит Шота. Яги, сидящий в кресле около койки, которую обычно занимал Мик, вздыхает. — Беспокоишься о других, когда надо бы подумать о себе, — уклоняется от ответа. Плохой знак. — Просто скажи. Я же всё равно узнаю. Яги отводит взгляд. — Час. — Вот как, — Шота устало откидывается обратно на подушки, осознавая внутри огромную тревогу, которую испытывал разве что за Мика, Немури и его безрассудных детишек. Он не лишён эмпатии, просто испытывает трудности с эмоциями, поэтому новая привязанность становится целым открытием. — Будь осторожен. — Попробуй как-нибудь обратиться с этим к самому себе, Айзава, — тёмные глаза Яги, кажется, впадают ещё больше, чем обычно. — Можешь звать меня по имени, — Шота непременно пожал бы плечами, если бы не вселенская усталость от кучи обезболивающих, — думаю, теперь мы достаточно близки, чтобы отбросить формальности в сторону. — Не удивлюсь, если ты ведёшь таблицу с градацией близости твоих знакомых, — сухая улыбка выглядит более искренней чем та, что Шота наблюдал на экранах, — но я рад, что ты считаешь меня другом. Это взаимно, Шота. Вот бы и чувства были взаимными. Шота не имеет никакого представления о том, каково это — состоять в романтических отношениях, но ради Яги он бы постарался сделать всё возможное, чтобы сохранить то, чего у них даже нет — и вряд ли когда-то будет. И всё же… Мечтать не вредно, да? Даже в тридцать.***
Среди всей этой волокиты мыслей о том, насколько Шота стар для подростковых влюблённостей, он позабыл кое-что не менее важное: Тошинори почти в два раза старше. Может, Шота и не стал бы об этом думать, но пришедшее уведомление от Эми с напоминанием поздравить Всемогущего резко выдернуло в реальность. И теперь он в такой реальности: вертит в руках телефон, думая, как стоит поздравить человека, который слышал не меньше миллиона различных поздравлений. Да он, наверное, уже и не замечает их, поэтому Шота со своим совершенно неуместным простым «с днем рождения» окажется лишним, но что-то не даёт отпустить ситуацию, поэтому Шота продолжает думать о подарке не меньше двух часов. Это оказывается выматывающе. Немного позже приходит и напоминание от Мика, заставляя Шоту вздохнуть и ответить коротким «знаю». Да, Шота знает о дне рождения, но он не знает главного: что говорить. В конце концов… Он ложится спать — наверное, даже дремать — ещё на час, а после, вылезая из кровати, берётся за телефон и набирает номер, который внёс в контакты не так давно. Гудок, второй, третий… Шота почти успевает передумать и нажать отмену вызова, но вдруг на том конце раздаётся знакомый голос. — Шота? — Доброе утро. Тошинори смеётся. Сухо и коротко, но Шота точно знает, что дело не в наигранности, а в том, что после травмы ему стало сложнее даже дышать, что уж говорить о смехе. Он бы не стал попусту сотрясать воздух — это был искренний смешок. — Пятый час, — говорит он, — это для тебя утро? — Самый рассвет, — серьёзно отвечает Шота, понимая, что хочет улыбнуться. — Это объясняет многие вещи. — Например? — Твой сбитый режим сна. — У меня-то режим сна нормальный, это весь мир его сбил, а теперь набрасывается на меня. Приходится прогибаться под систему, — болтовня ни о чём заставляет забыться, но Шота решительно начинает: — с праздником. И заканчивает… Что ещё можно добавить? — Каким? — голос Тошинори искренне удивлённый. Шота даже думает, что чертовка Эми подговорила Мика разыграть его и сказать, будто день рождения Всемогущего сегодня, но он наспех проверяет дату по телефону — приходится отстранить экран от уха, — но нет. Десятое июня. Половина пятого вечера. Может ли быть такое… — Ты что, забыл о собственном дне рождения? Долгое — минуты в две, не меньше — молчание намекает на правильный ответ. — Черт возьми, точно, — выдыхает Тошинори, — вот откуда этот подарок от Мидории. Я-то голову ломал, зачем он отдал в пятницу коробку… — Как ты мог забыть? Весь мир взрывается поздравлениями. — Ну, может, оно и так, но ты первый, кто мне позвонил, а сообщения я проверяю редко. Думаю, Мидория тоже хотел позвонить, но постеснялся. Надо будет поблагодарить мальчика… — Я первый? — Да. — Вот как. И что же делать с этой информацией? Забавно выходит: Символ мира — один из популярнейших людей если не планеты, то Японии точно, оказался в полном одиночестве в свой день. — Не хочешь сходить куда-то и отпраздновать? — спрашивает Шота, понимая, что больше ему нечего предложить. — Хочу, — неожиданно легко и быстро соглашается Тошинори, хотя Шота не мог бы сказать, что его компания — это такой уж хороший подарок, чтобы принять его. — Только никаких… баров или ресторанов. Давай я заеду за тобой и отведу в место, где нас точно никто не потревожит? — Решил сделать из этого свидание? А вот это не планировалось: полушутка-полуправда вырывается сама, но Шота решает, что, если уж он облажался, то краснеть и паниковать уже будет лишним. — Только если ты не возражаешь. Серьёзность в голосе Тошинори не может оставить и каплю сомнений, поэтому Шота сразу понимает, что это не шутки и что его действительно приглашают на свидание. Боже, да он даже не был на них никогда, потому что не хотелось, а сейчас в голове происходит настоящий переполох — настолько радостно от предложения Тошинори. — Жду тебя. Тошинори мягко и хрипло выдыхает перед тем, как прощается, а затем оставляет Шоту наедине с ужасающей дилеммой: как вообще надо вести себя на свидании и что надевать?***
У Шоты всего один классический костюм на все случаи жизни, но он решает, что это будет слишком, поэтому просто… Просто джинсы и свитер, да. Неплохо. Тайминг совпадает: как раз в тот момент, когда Шота решает, что готов, в дверь звонят; он делает три коротких вдоха, а затем идёт открывать, даже не потрудившись проверить, кто же это мог быть, в глазок, хотя в любой другой ситуации он бы непременно так и сделал. На его счастье, за порогом стоит Тошинори: на нём тоже джинсы и обыкновенная бесформенная футболка, которая висит мешком, и Шота давно подозревает, что он выбирает такие вещи не потому, что они хорошо тянутся в случае чего, а потому, что под ними так сразу и не определить, насколько исхудал вчерашний Символ мира. Но даже в этой форме он выше Шоты. — Я не подготовил подарка, — признается Шота, — понятия не имею, что стоит дарить Всемогущему. — Того, что ты решил позвонить, уже было достаточно, — кивает Тошинори, неловко шаркая за порог, пока случайный прохожий не заметил в подъезде снующегося у квартиры Сотриголовы человека, издалека похожего не то на наркомана, не то на ракового больного. Шота не то чтобы стесняется, по большей части… ему плевать. Пускай видят, что ж, но у Тошинори явно другое мнение, и спорить сейчас будет лишним. — Но ты ещё и согласился на… — Свидание, Тошинори, — подсказывает Шота, угадывая в голосе смущение, которое непременно позабавило бы, не будь оно так хорошо знакомо, — это свидание. — Да, — сухой кашель прерывает попытку что-то сказать, а кровь едва не пачкает чистую футболку, висящую на костлявом теле, но Тошинори успевает прикрыть губы рукой, — да, это свидание. Прости, не уверен, что не испорчу нашу одежду к концу дня. — Уверяю, этот свитер видал и не такое. Ну так что? Куда ты хотел нас отвести? — О, да, там внизу такси. Пойдём.***
— Крыша? Правда? — Здесь всегда пусто. Идеальное место. — Что-то мне подсказывает, — Шота проходится по бетону, оглядывая вид, который открывается с такой высокой точки. Что ж, действительно красиво. — Что дело не только в этом. В Токио сотни людных мест и две сотни — пустующих. Так почему именно эта крыша? Именно этот дом? Тошинори подходит ближе, прислоняясь своим плечом к плечу Шоты, и это лёгкое, но долгое касание сквозь одежду дарит какое-то совершенно новое чувство, о существовании которого Шота ни за что не догадался бы, не встреть он Тошинори. — Ты невероятно проницателен, — замечает он. Шота хмыкает. — Здесь я сказал юному Мидории, что иногда стоит отпустить мечты, что он не сможет стать героем, если родился без причуды. Ты ведь в курсе об Один за всех? — Догадывался, — Шота даже не удивлён. Может, он не знал, как называется квирк Всемогущего, но поразительная схожесть с квирком Мидории навевала определённые мысли, а уж когда Шота взялся за его личное дело, где значилось отсутствие причуды вплоть до пятнадцати лет… Неприспособленность тела, особое отношение Тошинори, безумный фанатизм Мидории. Объединив все эти факты вместе, Шота давно получил в голове решение простенького уравнения, и он искренне не понимал, как другие ещё не раскрыли эту тайну. — Ты передал свою причуду пацану? — Да, — голос Тошинори как-то поникает, — но до этого я не разглядел в нём героя, я практически разбил ему сердце, а он всё равно полез в пекло спасать Бакуго, хотя после моих слов мог решить, что это не его дело. Думаю, это место напоминает мне о том, что я часто совершаю ошибки, даже чаще остальных, но главное — это вовремя их исправить. — Ни одна крыша не видела столько драматизма. — Ты невыносим. — Просто мне нечего сказать. Кроме, не знаю, спасибо? Ты поделился со мной этой историей и привёл в такое место, хотя я должен делать подарок. Нет, дело даже не в подарке или дне рождения, я лишь… Я знаю, что тебе не нужна жалость или поддержка, по крайней мере, словами — такое точно не для тебя, поэтому я не пытаюсь делать из этого что-то особенное или печальное. Мы оба понимаем, насколько это бессмысленно, но это вовсе не значит, что я не ценю твоё доверие. Чем старше становишься, тем сложнее открываться людям, не так ли? Шота всё это время задумчиво смотрит вперёд, на закатное солнце, облизывающее Токио и делающее из города розовый пожар, так что, когда он всё-таки поворачивает голову к Тошинори, видит прикованный к себе взгляд — абсолютно зачарованный и влюблённый, никто никогда не смотрел на Шоту так, и он вдруг понимает, что прямо сейчас пялится не менее заворожённо: просто не может оторваться от горящей голубизны радужек Тошинори. — Ты такой романтик, Шота. — Уж кто бы говорил, мистер Первое Свидание На Крыше. — Могу я поцеловать тебя? Шота сам притягивает Тошинори к себе; его губы оказываются сухими и измученными, в точности как глаза, но от этого целовать их почему-то только приятней. Едва ли Тошинори в этой форме позволял себе такую вольность, как поцелуи, а Шота в принципе раньше никем не интересовался, так что на долю секунды можно представить, что они — просто неловкие подростки, что всё геройское сообщество не стоит на пороге войны и что они не потеряют друг друга в ближайшую сотню лет. Пожалуй, Шота готов привыкнуть к этому.