Недосягаемое

Анакин таял и уплывал в относительной темноте своей комнаты. Время утратило всякий смысл. Единственным его признаком служили просачивающиеся сквозь жалюзи на окне полосы света, переползающие с потолка на стену. Анакин осознал, что не может переживать ни о чëм: ни о том, сколько прошло часов, ни о чём бы то ни было вообще. Он так долго и безнаказанно провалялся в кровати только потому, что Оби-Ван был на собрании. Скоро он вернётся и разбранит за впустую растраченный день, и, возможно, раньше выговор причинил бы Анакину боль — ему прежнему, которому было не наплевать. Хорошо, что теперь ему всё равно. Только и хотелось, что закрыть глаза и раствориться в небытии. Золотые полоски достигли вершины дверного проёма, когда Оби-Ван наконец вернулся. Анакин ощутил его замешательство, ощутил, как учитель стоит за дверью ещё до того, как тот постучал. И ощутил своё имя у Оби-Вана на губах ещё до того, как тот его произнёс. — Анакин? Плотнее натянув на себя одеяло, Анакин свернулся в клубок. Он не ответил и едва ли не с жадностью приготовился ощутить на себе гнев Оби-Вана за неуважение. Он любил ярость учителя, его раздражение, лёгкую досаду и то, что только он один и мог хотя бы немного сдвинуть с невозмутимого лица джедайскую маску безмятежности, увидеть человека под ней. Но и тогда ему доставались только фрагменты и никогда — полная картина истинной личности Оби-Вана. И всё-таки отчасти Анакину хотелось позвать учителя и пожаловаться, чтобы тот всё исправил. Вот только исправлять было нечего. С ним же всё хорошо. По крайней мере, с телом. — Анакин, — позвал Оби-Ван снова, на этот раз с нотками укоризны в голосе. Анакин съёжился под одеялом. Гнев Оби-Вана он любил, а вот его разочарование… Оно разъедало душу, и Анакин всеми силами старался его избежать. Ему казалось, что боль от едких ран утихнет, когда он пообвыкнется в Храме, но даже пять лет спустя он всё ещё чувствовал себя в нём чужаком, а ненависть к разочарованию Оби-Вана только усилилась. Ведь теперь он познал тепло его гордости, сладость скудных, мимолётных похвал и гнался за этим теплом и сладостью, как изнывающий от жажды пёс. Невзирая на эту жажду, он всё же не смог заставить себя подняться, так что просто отпер замок Силой и позволил двери приоткрыться. В тëмную комнату хлынул свет, показавшийся сквозь одеяло тусклым, едва различимым свечением. К кровати приблизились плавной, размеренной походкой. Матрас сдвинулся и прогнулся под весом Оби-Вана, и одеяло сползло с Анакина ровно настолько, что обнажилась макушка, и копна его взлохмаченных волос, должно быть, выглядывала, как трава, пробивающаяся сквозь тротуар. Замешательство Оби-Вана обострилось до беспокойства, и он коснулся разума Анакина своим в нежном, умасливающем прикосновении. — Что-то случилось? — Анакина взяли за лодыжку — наверное, её контур легче всего просматривался под одеялом. — Нет, — хрипло ответил он. — Верится с трудом. — Мне просто лень встать. Или лениться запрещено? Оби-Ван хмыкнул. — Вот уж каким угодно, а ленивым тебя точно не назовëшь. С минуту они сидели в тишине, касаясь друг друга ладонью и лодыжкой, а потом Анакин наконец признал: — Понятия не имею. Не так со мной что-то. Но что, я не знаю. — Заболел? Джедаи обычно ничем не болели, по крайней мере, после того, как начинали обучение, когда Сила по-настоящему в них пробуждалась. Хотя разболеться всерьёз джедай всё же мог, об аллергиях или простудах беспокоиться не приходилось. Если бы Анакин и впрямь занемог, значит, подцепил тяжёлую хворь. Вот только больным он себя не чувствовал. Хотя откуда ему было знать, он же ни разу ничем не болел. — Это… Вряд ли. — Тогда в чём дело? — Оби-Ван скользнул ещё ближе и положил ладонь Анакину на бок. Сам-то он наверняка думал, что всего лишь коснулся холмика из одеяла, но для Анакина прикосновение вышло невероятно интимным, намёком на то, каково было бы ощутить ладонь Оби-Вана на груди. — Мне просто… Всё равно, — пробормотал он. — Даже встать не могу. Хочется, но никак себя не заставлю. И мне всё равно. — Я могу тебе как-то помочь? — Пожалуйста… — Голос Анакина дрогнул, и он начал сначала: — Пожалуйста, обними меня. Оби-Ван молчал так долго, что раскрасневшимся Анакином мало-помалу овладевало смущение, но он и не думал идти на попятный, не стал сбивчиво брать свои слова назад. Стиснув зубы, он ждал, когда же Оби-Ван ему откажет. — Неужели… Неужели от такой малости тебе и вправду станет лучше? Не отказ, значит. Что-то другое. — Да. Кровать скрипнула, когда Оби-Ван вновь изменил своё положение. Он устроился позади Анакина и неловко обнял его одной рукой. — Так… Нормально? Анакина вдруг охватило такое счастье, что хоть помирай. Чувство не осушило его эмоциональное болото, просто мягко легло сверху, приглушая шум. — Д-да. Спасибо, учитель. По-прежнему напряжённый, Оби-Ван промычал что-то неопределённое. Хотя их разделяло одно только одеяло, тепло Оби-Вана Анакин чувствовал даже сквозь кокон из хлопка и наполнителя. Хотелось, правда, чтобы их вообще ничего не разделяло, даже кожа. Хотя близость учителя необычайно волновала, Анакин начал погружаться в полудрёму, веки его смежились. Он чувствовал, как напряжение Оби-Вана постепенно спадает, а рука его у Анакина на талии тяжелеет, успокаивает даже ещё больше. Вместе они вступили в тёплое сонное состояние между сном и явью, а в связи их воцарилось умиротворение, чего ей недоставало уже очень давно. Рука, обнимающая за талию, сжалась, притянула его ещё ближе. Анакин тихо, счастливо вздохнул. «Анакин?» — Оби-Ван нечасто обращался к нему по мысленной связи, но сейчас это показалось уместным, будто слова, произнесённые вслух, могли испортить нежность момента. «Да?» «Случилось что-нибудь, поэтому ты такой несчастный?» Анакин нахмурился. Он подумал об одиночестве, укоренившемся в животе, о ненависти к Корусанту, отчаянном желании стать джедаем и постоянных неудачах на этом поприще. Обычно он мог со всем этим справиться. Но теперь одна мысль о встрече с внешним миром вселяла в него такой ужас, что не получалось ни вдохнуть, ни шевельнуться. До прихода в Храм подобное чувство ещё ни разу его не душило. Если уж рассуждать объективно, он вёл куда более опасную жизнь ребёнком-рабом во Внешнем Кольце, но там он жил, не ведая страха. Всё было проще, когда все решения сводились к вопросам жизни и смерти, иметь или не иметь. Страх был роскошью. В Храме же роскоши хватало с лихвой. Он знал, что большинству посторонних образ жизни джедаев кажется аскетичным, однако же сам он видел в том все признаки величия — столько воды, что она служила украшением; бесконечный источник средств; статус, который дарил уважение, основанное не на поступках, а на одной лишь принадлежности к Ордену. И страх — страх просто лез изо всех щелей. Он боялся, что Оби-Ван в нём разочаруется, боялся высылки и того, что больше никогда не увидит мать — и страхи эти с каждым годом только росли. «Да не знаю я. Вроде ничего такого. По крайней мере, ничего...» — Анакин смолк, не в силах подобрать нужное слово. «Ничего?» — поднажал Оби-Ван. «Ничего такого, ну, настоящего. Как если бы Ферус сморозил какую-то глупость, или же я провалился на тесте, что-нибудь такое. Мне просто плохо. Я сам… плохой». «Вовсе ты не плохой, Анакин». Анакин повернулся, чтобы взглянуть Оби-Вану в глаза, и сдёрнул одеяло с собственного лица. — Да нет же, ещё какой плохой, — продолжал он упорствовать. — Ещё какой. И однажды ты меня за это возненавидишь.