И он прекрасно помнит то, что его сломало…
Золотая орда…
Воспоминания не пропадают. Они остаются с человеком навсегда… И они всегда могут вновь пронестись у него в голове болезненным отголоском прошлого… Или настоящего, будущего. Именно воспоминания и ломают человека. Он не может забыть того, что с ним произошло. Однако…Они также делают человека живым.
И Михаил Московский мог считаться «живым», раз уж помнил каждое мгновение, каждую секунду и каждый день, проведенный рядом с Золотой Ордой…А было всё просто.
Просто, но очень болезненно.
Верёвка, шея, пожар, Есугей… Достаточно мерзкий порядок вещей. Однако их забыть нельзя. Михаил Московский, юный город Руси… Он отчётливо помнил, как мерзкие, жёсткие руки Золотой Орды накинули на его шею толстую, крепкую верёвку. Как он на раненных, изнывающих от боли ногах бежал за конём Есугея, лишь бы его не волокли по разоренной, холодной земле княжества. Так было бы ещё более страшно… И противно… Многие другие княжества Руси были сожжены. И Московский об этом знал… Знал, и это знание ещё больше добивало его. «А мог ли я помочь другим княжествам? Спасти их?» — этот вопрос застрял в его голове… В его юной, ещё мало чего понимающей голове. Тогда он ещё не знал… Что выживает только сильнейший. В памяти Миши навеки застрял тот день, когда его сожгли… И тогда в нём сгорели остатки души…Да.
Остатки.
Не полноценная душа.
Ведь то, что осталось после первой же встречи с Золотой Ордой, уже нельзя назвать »душой»…
Остался лишь пепел… Пепел, который Есугей планировал сдуть, уничтожая последнее, что осталось у Москвы… Как воспоминание, осталось куча ожогов… Ожогов, которые каждый день бы могли напоминать Мише о том, что с ним произошло… Которые могли бы вновь его добивать. А после сожжения.? После сожжения было ещё хуже. И в те моменты, вероятно, Московский думал, что лучше бы он сгорел полностью… Был бы уничтожен. Главное, чтоб не было сознания… Чтобы не приходилось это чувствовать. Тогда грубые приспешники Золотой Орды, не церемонясь, затолкали Мишу в какую-то комнату. Он упал на холодный деревянный пол, и несколько заноз сразу вонзилось ему в пальцы. Мише страшно. Мише больно. Миша хочет уйти… Его раны и ожоги так и не обработали. Его привели в эту комнату сразу же после пожара, не думая о его здоровье. С лица стекала алая кровь, пачкая подбородок и падая на руки и пол.Больно…
Москва смотрит в пол, не в силах даже поднять голову. На его шее всё ещё натянута верёвка, сильно натирая бледную кожу, душа этого ребёнка. Московский пытается выбраться из удушения, сорвать верёвку со своей шеи, но все попытки тщетны. И самый главный вопрос… А что он вообще сделал Золотой Орде? За что всё это.? И тут резко открывается дверь… Миша оборачивается, и его глаза тут же наполняются страхом. Перед ним Есугей… И его животные, мерзкие, жестокие глаза, смотрящие прямо на мальчика. Московский пытается отползти назад, шепча себе что-то под нос. Перед ним не город, столица или страна… Перед ним животное, которое хочет его растерзать… Животное в том смысле, что пощады не будет знать. Его итак больные ноги всё больше бьются об жёсткий пол. В глазах Золотой Орды можно понять; ему это не нравится…И тут обрывается последняя надежда.
Мужчина подбирает конец верёвки, что мечется по полу, и, намотав на кулак, резким движением тянет на себя. Москва вскрикивает от боли, ведь его начинает душить эта верёвка, а сильные руки Есугея тащат его на себя. Мишу волочат по полу, и вскоре он уже оказывается перед ногами Золотой Орды. Из глаз Московского текут слёзы, смешиваясь с кровью, всё также текущей с лица. Он не смеет поднять взгляд… Ему страшно. Страшно увидеть животные глаза его мучителя вновь. — Подними голову, отродье, — командует Есугей, сразу же переходя на славянский. Он и не думает говорить на своём родном монгольском языке, ведь знает, что его жертва явно не знает «язык варваров». Мише страшно. Он боится исполнить приказ… Но и ослушаться не имеет права. Ведь будет только хуже. Москва дрожит, не смея поднимать голову от страха. Смотря на него, Золотая Орда чувствует лишь отвращение… Перед ним слишком жалкое для него существо. — Мерзость… — с ненавистью сквозь зубы шепчет он, продолжая сверлить мальчишку взглядом. Мужчина тянет за верёвку, чтобы приподнять голову Миши, и, как только удаётся, ногой бьёт его по подбородку, заставляя поднять голову выше. — Москва, ты, видимо, не понимаешь, в каком ты положении… — Есугей снова тянет за верёвку, дабы глаза Москвы смотрели в его очи. — Ты же понимаешь, что потерял свободу, отродье? Теперь ты должен делать то, что я скажу… И не смей сопротивляться. — Но… — полу-убитым голосом прохрипел Московский, вцепившись в верёвку, дабы хоть как-то отгородить её от шеи. — Никаких возражений, ничтожество, — озлобленным голосом проговорил мужчина, вновь натягивая верёвку, дабы она ещё больше душила его жертву. И тогда Миша потерял последнюю свободу… Ему страшно. Ему больно. Ему хочется уйти, но он не может… Он хочет больше ничего не чувствовать. Он хочет перестать быть живым… Он хочет… Смерти? Возможно, и так. Но он не умрет… Не умрет, пока его не убьют. Он не может наложить на самого себя руки, ведь он просто город… Просто город, которому суждено вечно страдать, пока его не уничтожат. Но это было ещё не самое страшное… Дальше было ещё больше страшно. И больно. И мерзко. Золотая Орда намотал верёвку на кулак получше, костяшками пальцев чувствуя её. Он знал, что этот глупый мальчишка перед ним не пойдет за ним сам… Состояние шока ведь. Поэтому он направился к постели в своих покоях сам, волоча за собой парнишку по полу. «Что сейчас произойдет.? Что он хочет сделать.?» — не доходило до Миши, что попытался приподняться на больных ногах и сам пойти за своим мучителем, ведь было больно волочиться, как труп, ударяясь об деревянный пол, внедряющий в его ноги и открытые на них раны всё новые заносы. Дойдя до постели, Есугей взглянул прямо в глаза своей жертвы, как будто бы спрашивая, сам тот поднимется или нет. Ответа не последовало. Тогда мужчина схватил мальчишку за руку, ведь верёвка тут уже плохо поможет, и, подняв, кинул того на кровать. — Не смей сопротивляться, отродье… Будет только хуже, — пусто сказал он, внедряя страх в разум своей жертвы.И вот, разрушился глупый, слабый мир мальчишки…
Московский навсегда отчётливо запомнил каждую минуту. Ведь невозможно забыть то, что когда-то сломало человека. Есугей невежественно впился в его губы, зарываясь в них так, как будто бы мечтая съесть рот мальчишки. Со стороны мужчины последовал неаккуратный, сильный укус в чужую нижнюю губу, из-за чего даже немного пошла кровь. Во рту юноши смешался вкус алой жидкости вместе со слюной. В голове Миши был только один вопрос… Что делает его мучитель? И что ему от него нужно? Из-за столь мерзкого и невежественного поцелуя у мальчишки даже появился рвотный рефлекс, однако он кое-как смог подавить его. Из глаз лились слезы. Было страшно. Невыносимо страшно. Как только монгол отцепился от губ Московского, слизав его кровь с собственных, русский сквозь слёзы выдавил из себя вопрос: — Что… Что Вы хотите от меня.? — Просто заткнись. Иначе будет хуже, — пусто, совершенно без эмоций проговорил Есугей, смотря дикий, злым взглядом в глаза своего раба.Да… Свободы уж точно больше нет и не будет у Москвы.
Мужчина болезненно вдавил чужие плечи в кровать, из-за чего послышался вскрик. Вновь словив на себе недовольный взгляд своего мучителя, Миша тут же зажал самому себе рот. Да… Так будет лучше для него же самого. Казалось, что воздух стал тяжёлым и вязким, иначе нельзя было объяснить то, что юноше становилось тяжелее дышать… Как ни как, верёвка валяется где-то на полу, и её уже не держит Золотая Орда, однако она всё ещё красуется на израненной шее Москвы. Есугей, не церемонясь, зубами впился в бледную кожу мальчишки под собой, всё больше нависая над ним. Из глаз Московского сильнее потекли слёзы, а в глазах отразился немой крик вперемешку со страхом. Миша зажимал себе руками рот, боясь издать хоть малейший звук, пока его мучитель оставлял красные укусы на его теле, на которых виднелась кровь. Сердце юноши бешено колотилось от страха, как будто бы желая сломать рёбра владельцу. Оторвавшись от кожи мальчишки, Золотая Орда одним уверенным жестом сорвал с него чуть ли не полностью сгоревшую рубаху, а после и штаны. Обуви на Мише вообще не было, так что это ещё больше упрощало задачу. Обрывки ткани полетели на пол. Продолжать прелюдии мужчина уже не хотел, да и не было особо смысла… Поэтому он снял с себя свои дорогие одеяния, отложил их в сторону и, вновь глянув на свою жертву оценивающим взглядом, прошептал: — Не смей сопротивляться, Москва… Или мне придётся сделать с тобой то же самое, что было с другими княжествами. — Д… Другими.? О чём Вы.? — дрожащим голосом, еле как осмелившись на слова, спросил Московский. Да… Было страшно. До невозможности страшно. Однако ему нужно было узнать, что случилось с другими… С его семьёй, друзьями… Или даже врагами. Нужно было знать всё. — Слишком много вопросов, отродье, — не ответил на поставленный вопрос Есугей, поняв, почему мальчишка осмелился на голос, хоть и сквозь слёзы. Золотая Орда, вдавив плечи юноши в кровать, дабы тот не рыпался, одним грубым толком вошёл в него, из-за чего раздался болезненный, истошный крик, который Москва не смог сдержать, как бы того не хотел. Ещё один толчок — и слезы на глазах мальчишки выступают всё больше… Они смешиваются с кровью, и эта смесь стекает с подбородка юноши, капая на голое тело Миши, а с него уже на постель.Больно.
Страшно.
Мерзко.
Унизительно.
Как жаль, что Москва — город и умереть не может, пока от него не избавятся люди… Если бы он мог умереть, он бы предпочёл смерть, а не все эти страдания. Он бы предпочёл никогда не появляться на свет, чем видеть Золотую Орду хоть секунду… Он бы предпочёл не жить. Не жить никогда. Московский запомнил, как Есугей спустя мучительные 30 минут закончил над ним издеваться. Он вышел из комнаты, оставив мальчишку одного в комнате, перед этим привязав его за конец верёвки к постели, дабы тот не убежал… Мерзко. Он весь в крови, ожогах и ранах. И никто ему не поможет. Ведь теперь навеки он раб… Раб, жизнь которого не стоит ни гроша.Его мир был разрушен в тот день.
Спустя какое-то время, где-то через несколько дней после Тверского Восстания, успешно подавленного с помощью Московского… Миша держал в руках кинжал. И было лишь одно в голове: «Может, стоит.? Может, стоит уже подняться и доказать, что я тоже чего-то стою.? Убить… Убить Есугея.?» Конечно, он не мог. Есугей сильнее и явно убьет его… Однако в руке Москвы всё равно был кинжал. «Он придёт… Придёт… И тогда я убью его… Просто одно резкое движение… И он будет мёртв…» — лишь это было в его мыслях. Больше ничего. Он как будто бы был помешан… Помешан на мести своему мучителю. И вот… Отворяются двери. Но в комнату входит не спаситель, как могли бы написать в библии или мифах, а чертов мучитель. Миша тут же бросается к его ногам, не смея поднять взгляд на Есугея. Он был обязан встречать его именно так... Золотая Орда, ничего не сказав, потрепал своего раба по голове и прошел дальше в свою комнату. И тогда Московский смог решиться... Он встал с пола, а в его руках засверкало лезвие кинжала. «Я должен... Должен это сделать!» — твёрдо решил он, сквозь страх покрепче хватая рукоятку своего оружия. — Москва... Не думай, что я не знаю о твоих намерениях, — сказал Есугей, поворачиваясь лицом к мальчишки. Он с самого начала знал про кинжал. Золотая Орда не медлит... Никогда не медлит. Он подошёл к подчинённому и грубым движением вырвал из его рук кинжал. — Е... Есугей! Я клянусь, ты не так всё понял! — закричал Миша, уже в мыслях представляя расправу над собой. Он опустил взгляд, зная, что своими «уродскими» глазами может лишь взбесить мужчину. — Посмотри на меня, ничтожество. — сказал, сверля собеседника взглядом, Есугей, одной рукой до боли сжимая запястье Москвы, а другой держа кинжал. Добившись дрожащего, полного страха взгляда Миши, он покрутил оружие, переплетая рукоятку между пальцев. — И этим ты собирался меня убить? Как жалко... Наверное, ты и сам понимаешь, что не смог бы. — Е... Есугей! Я не собирался, честно! — один лишь взгляд Золотой Орды заставил его заткнуться. — Лучше уж просто зарежь себя. Этот исход более реален, — его мучитель провел острием кинжала по чужой шее, оставляя красную полосу крови, а после бросил кинжал в раскрытую ладонь юноши. — Ты жалок, Москва. Та девчонка, Тверь, была права, когда назвала тебя «монгольской подстилкой»... Ты достоин только этого звания. И не думай, что теперь у меня есть доверие к тебе.Всё кончено.
Миша понимал, что ему реально будет лучше умереть... Но он город и не может. Он вечность будет страдать...Однако попробовать можно.
Точнее, он не хотел пробовать... Однако его тело как будто бы не слушало его самого. Юноша отчётливо запомнил, как схватил тот кинжал и вонзил себе в руку... В ту самую раскрытую ладонь. Пепел его сгоревшей души улетучился окончательно. Он сдаётся... Сдаётся. Сам Московский сдался сейчас. И Миша запомнил, что Золотая Орда, смотря на то, как его собственный подчинённый режет себя, а из его рук хлещет кровь, даже не шелохнулся. В его глазах не было ни удивления, ни злости, ни сожаления... Он как будто бы и ожидал этого. А вот Москве было больно. Москве было страшно. Москве было мерзко... До безумия мерзко. Он потерял последнюю надежду... Он потерял даже свободу над собственный телом. Он потерял всё.