побег -
21 апреля 2024 г. в 17:33
Примечания:
квашеная - туманный взгляд
алая рябь хищных глаз дарует предзнаменование конца: михаил трясся от злости до дрожащих костяшек утопленных в крови кулаков, его воля – узник темницы сгнивает в земле в непозволительной тесноте с телами своих последователей. лучиано ловит на себе обозленный взгляд, натягивает в ответ лживую улыбку скорби. его страсти христовы длились чрезвычайно мало в сравнении с новоиспеченными союзниками. со всей его уж слишком долгой жизнью.
- благодарю за эту возможность, москва, – ломанный русский из уст итальянца звучит убедительнее, чем речи на языке его главных конкурентов, упрямо держащих руку на кнопке ядерного оружия. детские игры.
рим проходит в холодное, плохо отапливаемое помещение. в воздухе ощущается едкая сырость, смешанная с гнилью – еще пару лет и от мягких стен останутся лишь продавленные разводы. на кровати, более походящей на койку давно заброшенного тюремного учреждения, сидит он, изучая зазубренный пол. здесь нет ни стола, ни стульев, ничего, кроме поникшего берхарда и отчаяния. он связан широкой больничной рубахой, будто кандалами, судя по незажившим отметинам на ослабших руках победители не гнушались и ими. лучиано – первый посетитель за несколько лет. самый ненавистный и одновременно с этим самый желанный. в тесноте клетки мысли – это единственный досуг, они были полны рассуждениями о прошлом и будущем, мольбами об освобождении и погибели, его словами и предательством. лучиано не опасается сесть рядом, хотя внутренне очень брезгает окровавленного постельного белья. источник крови, родившейся среди мягких стен, ему неизвестен, хотя он слышал отдаленные разговоры на мировой арене о содержании берлина, но не предавал им значения. ходили слухи, что все ныне используемое фашистом отголоски погибших солдат: постель с военных госпиталей, постная каша из опилок и несколько грамм застывшего сухарями хлеба.
- зачем ты здесь? – берхард подает осипший голос, говоря с ним на итальянском, выученном однажды на волне восхищения.
вместо ответа итальянец аккуратно раскрывает застежки на ремнях хлопчатобумажного одеяния, высвобождая некогда любившего его юношу из оков.
- это были твои идеи, – не обвиняет, констатирует, наконец имея возможность перехватить чужие ладони. сжать до синяков не выйдет, - предатель.
- мои, - беззлобно улыбается, расправляясь с последним узлом по мере ограниченных движений, - но ты не станешь меня обвинять.
не станет. берлин помнит, какими глазами смотрел на порождение юпитера, узнавал о нем из уст старших коллег и грезил о долгих прогулках по вечерним садам. его любовь смешалась с восхищением. его любовь смешалась с войной, превратив в войну все вокруг. слова лучиано, скорбящего по временам империи, о превосходстве одних и недостатках иных привели берлина в мир фашизма. его советника, кажется, все устраивало. для рима это стало удачной игрой, в которой он не стал ни победителем, ни проигравшим. он шептал берхарду на ухо такие вещи, за которые должен был быть расстрелен на месте. ради забавы.
и самое страшное – они вернутся домой вместе.