имбирь и корица

Акааши вяжет кукол ритуальных из пахучих кедровых веток, пока завыванья ветра среди лесных деревьев загробными песнями кажутся, треск влажных веток в костре вплетается в мертвецкую песнь, а топот копыт чьих-то слышится из-за каждого ствола древесного. Ветер несёт на своих вихрах запахи соли морской, перьев птичьих и солнца ясного, лучи которого сквозь густые хвойные ветки всё пробиться не могут. Ветер поёт замогильные напевы, ветер в спины духов злых и добрых подгоняет, чтобы скорее к костру шаманьему приходили. Кейджи духов не боится, у него на шее мантры и заклинания, у него в руках тлеет кисть сушёных трав, отчего вокруг разносится запах жжёной корицы и имбиря. Кейджи духов не боится, он их в мёртвый мир возвращает, чтобы людям они жить не мешали и скот деревенский не морили. Акааши читает снова заклятье древнее, замечая, как сильнее тлеть начинают сухие травы, как дым стелиться по земле вокруг. Он слышит, как где-то рядом топчет траву пара копыт, как фырчит олений нос и как шуршат на рогах длинные ленты. Он знает, чьи это ноги и чьи рога. Кейджи легко улыбается, снова глаза закрывая и продолжая читать мантру, словно ничего не произошло. Он будто бы не обращает внимания, как прямо напротив него кто-то на траву садится, локтями опираясь о свои колени. Как белые волосы гостя треплет иномирный ветер. Шаман вдыхает носом примешавшийся к травянисто-хвойному аромату запах замшелого булыжника, звёздчатых холодных водопадов и странной неизвестности. Слушает мерное дыхание с беззвучной улыбкой на лице. Старается держать мысли в узде. Он почти закончил, ему осталось немного. Кейджи бросает в костёр дотлевающие травы вместе с хвоистой куклой, с кроткой улыбкой провожая взглядом всполохи вмиг разбушевавшегося в опасной красоте пламени. Он ещё не смотрит вперёд, где на траве восседает рогатый хранитель леса. Разносятся вокруг перезвоны колокольчиков. Акааши выдыхает наконец, выпускает из лёгких приторный привкус коричного дерева и, обойдя кругом буйный огонь, усаживается на траву рядом. — Здравствуй, хранитель Бокуто, — шаман позволяет уложить на свои колени рогатую голову, запуская в снежистые волосы пальцы. Он только замечает, как они похожи на горные вершины. А глаза, внимательно глядящие в его собственные, словно бы луна и солнце — жёлтым нефритом блестят в лесном сумраке, отражают пламенные всполохи безумные. — Здравствуй, Акааши-сан. Их личный ритуал, мантра, молитва. Шаман дышит прозрачной ледяной дымкой эфирного мира, пока на его коленях сопит хранитель хвойного леса, касается неизвестного, непонятного и страшного, но отчего-то такого близкого и родного. Знает, что никто больше не увидит Бокуто. Только избранным дано видеть мир ёкаев. Кейджи касается чужих губ невесомо, и они кажутся ему мягче кукушкиного льна, связывает себя с таинственным, непостижимым и далёким, на вкус пробует туман зеркальных невидимых озёр и завывания ветра, в которых слышатся песни хранителей. Один из хранителей всегда поёт об Акааши.