Кораблекрушение

      Четвёртый выпуск отснят. Все вымотанные, выжатые, кислые безумно. Все готовы по уютным домам своим разъехаться, однако Краснов, сделавшись идейным, предлагает коллегам заглянуть к нему в гости. Посидеть, выпить малость, поболтать на беседы непринуждённые. В двух словах — расслабиться и сплотиться. Предложение, несмотря на усталость, принимают все, за исключением Саманты с Патрицией, мол, делать им нечего, ну и Левина, который, впрочем, приглашение не получает вовсе.       Евгения, отдохнуть любительница, соглашается охотно весьма, хоть и конфликт сложившийся насторожил добрую половину по отношению к ней. Разумеется, её это отнюдь не волнует, к таким «междоусобицам» издавна привыкшая. К тому же, знать теперь будут, что ведьма потомственная в гневе из себя представляет. Взрывоопасная. Яростная. На язык острая, словно тот — лезвие мастерски заточенное, которым только глотки и резать. И всё же, все на том условились, что о взаимоотношениях накаленных забыть стоит на одну интригующую и весёлую ночь.       Владиславская удивилась крайне, как одобрение идеи и принятие «столь милого и неожиданного приглашения» до ушей долетает с губ прорицательницы. Обыденно совершенно, словно мероприятия такие посещает еженедельно, если не ежедневно. Вроде с первого взгляда непримечательная и обычная совсем, а на самом деле столь необыкновенная, что сердце удары пропускает, если взглядом своим пронизывающим и небесным одарит. Голос её с нотами ласковыми обволакивает, разум и тело в гармонию приводит, жизнь красками нежными наполняет. Ведунье и радостно становится, что Елизавета присоединяется, и тревожно вместе с тем. С самого первого выпуска чувства неординарные ясновидящая вызывает, что девушку настораживает, но и приятно наполняет одновременно. Имея крепкую и устойчивую волю, на женщину не засматривалась бы даже, но она наводнение в сердце ведьмы поднимает. И кажется, кораблекрушение неминуемо. ***       Музыка по стенам загородного дома бьёт, приглушая пьяные и не совсем разговоры, в которых языки развязались доверчиво, выдавая всё, что на поверхности и не совсем лежит. Мистический проект, благодаря которому всем довелось повстречаться, ни в одной беседе не упоминается, отложенный на дальний угол запыленной полки. Им это и не надобилось. Под градусом, кажется, большинству ничего уже не надобится, только периодически в бокалы пойло алкогольное подливать, да и разговоры хмельные всё свободнее делать, словно присутствующие знакомы с пор давних и в прошлых жизнях руки друг-другу пожимали. Конечно, высока вероятность, на утро они позабудут о происходящем и к старым-добрым отношениям вернуться, конкуренцией и жаждой победы одурманенные. Сейчас же всем плевать хотелось с Кремля Московского.       Шулик на кровати широкой разместилась в громко хохочущем и разгоряченном кругу, состоящем из Артёма во все тридцать два улыбающегося, Арти саркастического и фразы колкие пускающего при любом удобном и нет случае, Николь масло подливающей в и так разговоры горячие. — Кузнецова, ты припизднутая! — Вампир лоб запотевший ладонью протирает, смеясь безудержно от очередного словесного выпада ведьмы белой. — Заяц, я ещё хуже, чем тебе кажется. — Да вы оба друг друга стоите. Один от смеха задохнётся, если ему палец сейчас показать, вторая этот самый палец оторвёт. — Артём, впрочем, возможности пять копеек вставить не упускает.       Лиза же глазами искрящимися, как газы в шампанском, наблюдает по большей части, улыбаясь снисходительно. Слово вставляет редко, но до того метко, что сердце ведуньи насквозь пронизывает и той кажется, что вся уже кровью заплылась собственной. Петрова будто и тут, и далеко где-то. Высоко-высоко. Неземная абсолютно. И Женя желанием горит, чтобы ясновидящая ей руку протянула, но та лишь изредка взгляд свой чуждый всего земного бросает на ведьму потомственную, в душу ими постучится тихо, заглянет и, даже на порог не ступив, испариться.       Владиславской мало-помалу мерещиться начинает, что с ума сходит. Перед собой видит только глаза голубые со стрелками накрашенными, делающие женщину роковой такой, таинственной, сексуальной. Безумно. Алкоголь нещадно в глотку заливаемый сказываться начинает, образы расплываются медленно, но верно, очертания лиц теряются, голоса далеко-далеко звучат вязко совсем. И только глаза, утопиться в них принуждающие, стоят перед взором пьяным. Ведьма пощёчин себе надавать решительна, только бы от морока сладкого и зазывающего избавиться, да ослабла чрезвычайно. И не от алкоголя вовсе. — Я курить.       Впрочем, вниманием никто не одаривает и православная ясновидящая незаметно прокрадывается на двор задний, звёздами и луной освещаемый. Иронично, конечно. В Бога верит усердно, однако пачка Винстона виноградного всегда при себе. Сигарету вынимает аккуратно, в губы вкладывает, капсулу раскусывает и кончик поджигает, раскуривая постепенно. Затяжки томные делает, под ноги себе смотря и дым выпуская облаками небольшими, озадачиваясь. Виноград химозный сглатывает, хмурясь навстречу образу в голове вставшему.       Ведунья, нетрезвая абсолютно, всё время на ясновидящую смотрящая, покоя не даёт. Елизавета в глазах чужих теряется, леса дремучие напоминающие, в которых ни одной тропинки наставляющей на путь истинный не протоптано, выход отыскать отчаянно пытается, только заходит всё глубже и глубже, заколдованная будто. Изначально ответы найти хотела. Почему который день облик чернушницы не выходит? Почему всюду запах её окутывает, где не ходи? Почему во снах приходит? Только вот никаких подсказок женщина не получила, запуталась сильнее, в лианы скованная, ведьмой созданные. Видимо, персонально для прорицательницы.       Петрова окурок на землю бросает, подошвой тушит и тут же понимает, что так на чужом дворе делать не стоит. Сама не своя, на уме с девушкой этой треклятой. Бычок поднимает, в дом шумом наполненный заходит, до ближайшего ведра мусорного доходит и выкидывает. Ловит себя на том, что до черноволосой идти надо. Чувство такое. Навязчивое до невозможности. А Лиза предчувствиям своим доверяет, даже если это означает найти Шулик, которая образом своим, красивым до жути, в сердце громко и требовательно бьётся. Возвращается к коллегам, страстей не теряющих, и сразу же глазами блестящими и обеспокоенными черноволосую разыскивает. Не находит. Брови к переносице сводит, от выражения душевного спокойствия ничего не оставляя. Осточертела, честное слово. — Где Женя? — Жертвой допроса стал Краснов, который уже мало что соображал, но всё же к вопросу отнёсся со всей серьёзностью, брови озадаченно хмуря. А Лиза смотрит испытующе, стараясь ответ в глубинах чужих найти, побыстрее лишь бы. — В комнату ту ушла. Одна побыть хочет.       Ясновидящая благодарно кивает, мысленно все молитвы вампиру воспевая, который еле как ответ долгожданный вымолвил, в собственном языке путаясь. Елизавета под хохот безудержный уходит, направляясь двери указанной. Всё как в тумане. Невозможно вязко. Кажется, выпитый в малом количестве алкоголь только сейчас решается в голову ударить, от всех мыслей лишних избавляя. Женщина не замечает, как до двери доходит, чуть ли лбом не врезается. Дышит тяжело, старается предугадать события дальнейшие. Визуальные образы в голове путаются, в коктейль чувств и ощущений необъяснимых смешиваются, заставляют ручку дверную опустить и обнаружить, что дверь закрыта. Петрова, ни на миг не задумываясь, стучится тихо, но до того требовательно, что шорохи по ту сторону долго себя ждать не заставляют. — Открой, Женечка.       Владиславская стоит ошарашенная, не веря, что за дверью ясновидящая топчится. Пальцы на замок опускает, задумывается, надо ли ей это — тет-а-тет с женщиной вести, при взгляде на которую внутри всё ходуном ходит и переворачивается бесконечное количество раз. Ведунья кости себе ломать сей же час готова, только бы ощущений таких скручивающих и рвущих не допускать более, даже если это означает от прорицательницы отдалиться. Даже если это означает от теплоты всеобъемлющей избавиться, чьим источником является Петрова.

Открой, открой, открой.

      Женя, над собой не совладая, замок в сторону прокручивает. Щелчок характерный раздаётся. Ручку дверную крепко сжимает, до побеления в костяшках, с чувствами сейчас резко обострёнными борется, волнами сейсмическими по голову захваченная. Без шанса вынырнуть, воздуха желаемого вдохнуть и спастись. Цунами ебучее. Цунами, ниспосланное самой Елизаветой персонально для ведьмы природницы.

Женечка, Женечка, Женечка.

      Ручка опускается, будто сама по себе, а Шулик смотрит на неё глазами заколдованными, не понимая абсолютно, что творит. В голове только голос её эхом звучит, обволакивает, всё здравое и рациональное уничтожает. В голове только её образ, все дыхательные пути перекрывающий. В голове только она. Прорицательница, ожидающая когда её пустят. И Шулик более не хочет, чтобы та ждала. Открывает дверь несчастную, двух женщин с желаниями общими отделяющую.       И последнее, что ведунья трезвым взором видит — это глаза, в котором штормы бушуют. Дальше — наводнение, всё на своём пути сносящее. И перед тем, как окончательно с ума сойти, приходит отчётливое осознание, всё существо девичье будоражащее. Кораблекрушение неминуемо.       А Петрова вовсе о своей извечной осторожности позабыла, одной рукой Владиславскую за талию хватая. Отбрасывает здравый смысл куда подальше, в губы чужие впиваясь, вином пропитанные, и дверь тут же закрывает за собой, посторонних глаз остерегаясь. Вторая рука тоже за талию тонкую цепляется, пальцами её хищно сжимает и поглаживает сразу же. Заботится. Елизавета ведь человек светлый, тьмой и пороками людскими не запачканный, безукоризненный. Бред собачий.       Женечку целует жадно, пылко, чуть ли не яростно, к себе ту притягивая, слияния тел желая добиться. Понимает, что от своего образа благонравного ничего не оставляет, с каждым мгновением поцелуй раскаленный углубляя и языки путающиеся сплетая. И нисколько не жалеет. Впрочем, не главное это сейчас. Главное, а вернее, главная — ведьма, которую в сети рук захватить удалось.       А у Шулик ноги уже подкашиваются, из последних сил стоит. Пальцы в волосы пушистые и мягкие запускает, роясь в них буйно и хоть каплю спокойствия стараясь найти в ритмах столь страстных и неожиданных. Только вот поцелуй жгучим настолько выходит, что ведьма ни то чтобы успокоиться не может, а попросту воздуха хоть малость вдохнуть возможности не имеет. Отстраниться выходит только тогда, когда сама прорицательница губ и языков единение останавливает, дабы на кровать переместиться и ведьму к себе на колени усадить. Ясновидящая к шее приступает, как к десерту заветному и долгожданному, кожу нежную прикусывает и зализывает тут же, запах очаровывающий вдыхает и хищнее начинает по телу стройному руками бежать, ткань платья мешающего сжимая. От неё пахнет сливой и орхидеей, кажется? Хотя, это и не важно вовсе. Запах то прекрасный.       Владиславская руки ватные на плечи женщины кладёт, кожу бархатную царапает, оттягивает малость, чтобы прорицательнице не повадно было. Стонет искусительно, губу прикусывает вожделенно, шипит относительно сердито, большего требуя. В спине выгибается под напором рук по телу странствующих, шею со всех углов подставляет, к укусам и поцелуям открытая совершенно. Открытая, только если кусает и целует ясновидящая рыжая. — Тише, тише, — Лиза от шеи одурманивающей отстраняется, на девушку снизу вверх как-то строго глядит, пальцем большим по губе нижней проводит, искусанной во всю. — Тише, Женечка.       И Женечка, добровольно в женские руки сдавшаяся, замолкает покорно и в ответ взглядом затуманенным испепеляет. Вернее, хочет испепелять. Сейчас она полностью бессильна перед глазами, синим огнём полыхающим. Замечает, как на лице Петровой ухмылка самодовольная появляется и не подозревает, что та задумала. И ощущает тут же, как пальцы ловкие под ткань платья узорчатого прокрадываются, внутренней стороны бедра касаясь испытующе. Голову назад запрокидывает, мысленно рыжую умоляя, чтобы разорвала уже это платье треклятое. — Будешь тихой девочкой? — вторая рука себя долго ждать не заставляет и тоже под ткань надоедливую проникает, до другого бедра притрагиваясь. Более напористо. Более требовательно. Более жадно. — Ну же, взгляни на меня. Привстань немного, милая.       И ведьма слушается. И ведьме нравится такая игра, которую выдвинула Елизавета, что кажется удивительным. Совсем не подстать её образу. Видимо, решила рвать ненавистные шаблоны. Девушка одобряет такой ход мысленно, зеницы лесные к чужим небесным возвращает и кивает покорно, на что ясновидящая улыбается нежно и рвёт колготки капроновые, путь к белью нижнему себе освобождая. Внутри скручивается всё невыносимо от вожделения всеобъемлющего и крыше сносного. Умоляюще смотрит на прорицательницу, желания главного вслух не выдавая, стесняясь по причинам ей самой непонятным. В голове не вяжется ничего совершенно. В голове только цунами, рыжеволосой созданное. И ведунья уверена ведь, что утонет.       Лиза, не задерживаясь более, ткань белья в сторону отодвигает и пальцем клитора едва касается, в ответ тяжёлое дыхание улавливая. С ума сходит не меньше Владиславской. Вроде осознаёт прекрасно, что делает, но в тот же момент всё как в тумане. Обе друг другом заколдованные. Обе тонут друг в друге. Петрова пальцем по половым губам проводит, внимательно реакцию девушки наблюдая, а та и не протестует вовсе. Вот и славно. Проникает аккуратно, давая к новым, наполняющим ощущениям привыкнуть. Улыбается ласково в то же время. Следит, как ведьма потомственная извивается тихонько, глаза мечтательно прикрыв. Оценивает её старания не произнести ни звука, под ключицей нежный поцелуй оставив. Решается второй палец добавить, видит ведь, что не рано. Наслаждается тем, насколько Шулик готова. Готова довериться и отдаться сполна. И это ясновидящей башню сносит конкретно. — Тише, тише, — так, напоминание. Лишним не бывает ведь. Петрова бы с радостью стоны сладострастные послушала, да только обстоятельства для этого неподходящие. Послушает обязательно в следующий раз. А сейчас темп постепенно наращивает, заставляя девушку дышать сбивчиво и голову вновь назад запрокинуть. — Смотри на меня.       И Владиславская, вместо того чтобы просьбу выполнить, наклоняется немного и в губы чужие толкается требовательно, с виноградом встречаясь и морщась тут же от химозности сильной. Ноготками под рубашку Лизаветину прокрадывается, спину царапая, на что женщина в губы едва слышно шипит и Жене кажется, что черти все из тихого омута вылазку устроили. И Жене приятно безумно. Куда деть себя не знает, под контролем ясновидящей пребывая. Зато сладостно. Языки воссоединяются пламенно в танце страстном, и девушка в губы виноградные стонет тихо-тихо, от спины к волосам пышным переходит, пряди оттягивает, старается боль не причинить. Петрова скорости не убавляет, наоборот, замечает, что ведунья к пику близка совсем и пальцы внутри сгибает, кончить ей помогая. Шулик обмякла вся в мгновение, тело ватным ощущается, воздушным каким-то и покалывает всюду чертовски горячо и неугомонно. Губы и языки разъединяет и рыжеволосой в глаза смотрит, в тысячный раз уверяясь в том, что волны эти, во взгляде чужом бушующие, затянут её на дно самое. С добровольного согласия, конечно. Прорицательница руки из-под платья достаёт, на спину хрупкую ладони кладёт и поглаживает нежно, дожидаясь, когда ведьма, на колени её рухнувшая обессиленно, в себя придёт. — Поехали ко мне? — спрашивает, когда взгляд чужой прояснился. Ласково и мягко. — Ну поехали, чертовка. Евгения, помощью рук Петровой заручившись, с колен сползает и на ноги становится, платье и косы тут попровлять начинает, на что ясновидящая усмехается тихо. Чертовка? Впервые её так называют. Чер-то-вка. Смакует. Вроде как нравится. По крайней мере, из уст Владиславской прозвучало ведь. И не раз прозвучит за эту ночь, если сию же минуту такси вызовет, что и делает, пока ведьма в порядок себя приводит. Из комнаты выходят обе опасливо, в коридор прокладываются, желая незамеченными остаться. Елизавета косуху с крючка снимает и на Женины плечи накидывает заботливо, поглаживая тут же. В щеку поцеловать желание сильное и непреодолимое возникает, да только боковым зрением замечает сидящих за кухонным столом Певчую, Сакова, Виталика и Тамару, а у них глаза по пять копеек и рты удивлённо приоткрытые. Рыжеволосая под руку ведунью берёт, весь взгляд свой на компанию обратив. — Чего уставились?