Доброта не безвозмездна

      На пол тяжело упало тело. Пиковый лорд Шень, Владыка Цинцзин, позволил себе совсем не изящно распластаться по полу, с грохотом захлопнуть за собой дверь непослушной ци, и глухо застонать от боли себе в кулак. Они едва отбили атаку демонов на школу. Как назло, никого из сколько-нибудь боеспособных лордов не было на месте, когда демоны атаковали Цюндин. Шэнь Цинцю тогда только вышел из пещер Линдси, истощённый в край, ведь едва-едва сумел откачать своего непутевого шиди, и тут же оказался перед демонессой в ранге Священной. Она не представляла бы угрозы для здорового и сильного совершенствующегося, вот только Цинцю таким никогда не был.       Меридианы горели огнём, даньтяни выли от перенапряжения, а там, в груди, где он тщетно пытался создать золотое ядро, зияла жадная темная пустота, куда утекали и так немногочисленные силы. Несмотря на всё это, он смог выступить против демонов, не посрамив честь школы, согласившись на три показательных поединка. Цинцю обладал чудовищным самоконтролем, мастерски манипулируя теми крохами ци, что у него были, так как не смогли бы и лекари Цянь Цао. Но от внутренних повреждений это не спасло.       Битву завершил, наконец оклемавшийся Бог Войны, в ярости уничтожив большую часть подчиненных демонессы. Вот только на демонов эта ярость была направлена лишь косвенно. Как только демоны скрылись в портале, а ученики начали расходиться и уносить раненых, Лю Цингэ развернулся и с силой ударил своего шисюна в живот. Защититься Цинцю не успел, а потому непроизвольно все же согнул всегда гордо прямую спину. "Не знаю, что тебе помешало меня добить, но ты об этом пожалеешь. Я долго пытался найти в тебе хоть что-то хорошее, но ты оказался лишь жалкой крысой, вырядившийся в перья феникса", – прошипел тогда шиди, прежде чем покинуть Цюндин.       – Крысой, ха... Аха-ха... Надо же, шиди наконец понял с кем имеет дело, – истеричный смешок просто не мог не вырваться у лорда Цинцзин, несмотря на то, что ему от него было ужасно больно. Ци становилась всё беспокойнее, пустота в груди жадно впитывала её, дышать становилось всё сложнее. Доброта не бывает безвозмездной, он это знал как никто другой. Так почему же он сам вечно бросался на помощь этому глупому зверю с Байчжаня, без поиска выгоды, зная, что его не поймут?..       "Так я и умру", – подумал было Цинцю, однако мысль прервал внезапный скрип. С трудом повернув голову, мужчина увидел в стене своей хижины крохотную дверь. Её там раньше не было, да и не могло быть, за этой стеной была улица. Однако вот она, прямо перед его глазами, приоткрытая. Из-за двери доносился нежный женский голос и запах чего-то вкусного. Рядом с дверкой на полу лежала кукла, так похожая теперь на него самого.       Эту тряпичную куклу заклинатель забрал у своей драгоценной племянницы, дочери его милой цзе-цзе из Красного павильона, пару месяцев назад. Цинцю тогда почувствовал от куклы сильную тёмную энергию, и обменялся с ребёнком, купив ей другую игрушку. Тогда кукла выглядела как его племяшка, и девочка не могла вспомнить кто ей дал её. Мужчина хотел уничтожить странный и явно опасный тёмный артефакт, однако что-то каждый раз его останавливало. А кукла тем временем с каждым днём всё больше меняла черты, чтобы в итоге, стать точной копией лорда Цинцзин.       Кукла не шевелилась, дверь больше не скрипела. Только тихий, едва слышный голос продолжал напевать там, по ту сторону этой загадки. Очевидно, это была ловушка. Стратег Цанцюн лениво подумал, что кукла видимо лишь следящий артефакт и ключ, нужная чтобы выбрать момент и открыть портал к своему настоящему владельцу. В здравом уме, он бы уже обнажил Сюя, но... Он умирал. Он действительно чувствовал как ускользает сознание, как боль разрывает тело и душу. Он знал, что никто за ним не придёт. Ему никто не поможет, его не будут оплакивать. Может даже его исчезновение не сразу заметят. Лишь предатель Ци-гэ, придя его проведать, найдёт разлагающийся труп. Нет, этого он точно не хотел, как бы сильно не ненавидел брата за то, что тот его бросил.       Собрав остатки воли и сил, мужчина подполз к двери и заглянул внутрь. Там обнаружился красивый туннель, обитый мягкой тканью, похожей на простыни Красного Павильона. Не давая себе ещё времени на раздумье, Шэнь Цинцю пополз по этому туннелю, явно узковатому для взрослого. Дверь за ним с тихим скрипом закрылась, оставив куклу, с зелёными глазками-пуговками лежать на полу Бамбуковой хижины.

***

      Шэнь Цинцю думал, что не доберется до обладателя нежного голоса, умрёт в этом мягком, красивом тоннеле, и уже его труп станет пищей для неизвестного демона. Однако чем дальше он полз, тем меньше становилась боль. Ци успокаивалась, будто засыпая под чарами песни, раны и синяки прекращали ныть, а сознание становилось чище.       Волшебная музыка забирала всю его ненависть и горечь, все обиды и сожаления. Неуважение и чёрная неблагодарность братьев и сестёр лордов, издевательства его шисюнов во время его обучения, позднее начало совершенствования, предательство Ци-гэ, странствия полные крови с У Янцзы, пожар в доме Цю, его жизнь на улице... Всё это уходило куда-то на задворки сознания. Туннель становился шире. Или... Нет, это точно он становился меньше.       На ковёр в красивой, богато обставленной парадной, вывалился уже совсем ребёнок. Кроха лет шести-семи, совсем маленький, тощий и грязный, в ободранных лохмотьях, босой. Шэнь Цзю, маленький Девятый, каким он был многие годы назад, до становления возвышенным бессмертным. Уставший и голодный, он робко пошёл на пение и перезвон посуды, на запах вкусной еды. Где-то на задворках сознания голос взрослого уже Цинцю, шептал об осторожности, и ребёнок был с ним согласен, ведь от этот мир жесток и не ведает пощады. Только в животе так ужасно громко урчало и сосало, а пахло так вкусно, что беспризорник просто не смог себя заставить выйти из дома и убежать прочь.       "Может я мог бы выпросить объедки у доброй госпожи за помощь на кухне", - как-то лениво и текуче пронеслась мысль в крохотной голове, когда Цзю вышел на такую же богатую кухню. У печи, пышущей жаром хлопотала прекрасная молодая госпожа. Высокая, тонкого стана, она сильно сгибалась, чтобы удобнее было готовить. Облачена она была в алые шёлка, а чернильно-черные волосы её были убраны в простую косу.       – Ты как раз к ужину, баобей. – сказала женщина, обернувшись. У неё оказалось премилое юное лицо, вот только вместо глаз были грубо пришитые пуговицы. Почему-то ребёнка они совсем не удивили. За свою жизнь на улице он повидал многое, от того как у старого раба чуть ли кожа не слезала с костей, до того, как хлестала кровь вперемешку с чем то белым, у бедной изнасилованной служанки. Пуговки и пуговки, это не самое страшное что он видел.       Уличный крысенок не мог себе позволить запачкать эту красивую кухню, а потому не решался полноценно зайти и уж тем более сесть за стол, но госпожу будто бы вообще не волновал его внешний вид. Она чинно подошла к нему и осторожно ухватила за плечики тонкими, даже костлявыми руками, и увлекла за стол, усадив будто дорогого гостя.       Для пикового лорда Шэня разнообразие и роскошь на столе не были чем то удивительным, но маленький Девятка, был поражен. От вида множества разнообразных яств живот свело ещё сильнее, а во рту начала скапливаться слюна. Женщина села рядом, так близко, что было почти неприлично, так можно было подсаживаться только к собственному ребёнку. Она неспешно наполнила его тарелку ароматным наваристым супом, положила в него несколько кусочков мяса, придвинула ближе блюдо с чесночными булочками и кубок с чем то алым, будто кровь.       – Ешь, милый. Тут всё для тебя, и никакой отравы, честное слово. – сказала госпожа и в подтверждение, зачерпнула ложку супа, которую съела сама. Выращенный улицей ребёнок недоверчиво проследил как она глотает, и честно, боялся начинать есть, ведь доброта этой явно богатой госпожи не могла быть бескорыстной. Но здесь было так странно тепло и уютно, всё так вкусно пахло, что мысли текли лениво, приглушая вечную тревогу и чувство небезопасности. Поняв, что даже через несколько минут с женщиной от супа ничего не случилось, кроха набросился на угощение с невероятной жадностью, позабыв про все свои страхи. А госпожа лишь улыбалась, да ласково поглаживала его по грязным волосам костлявыми пальцами.       Наевшись, ребёнок начал сонно потирать глазки. Голова стала совсем чугунная и никаких сил на какое-либо недоверие и сопротивление не осталось совсем, усталость взяла свое. Цзю начал зевать и позволил взять себя на руки, невольно прислонившись тяжёлой головой к женскому плечу.       – Этот презренный раб потом всё за собой почистит, госпожа. – сонно пробормотал ребёнок, боясь, что его побьют за грязь на таком дорогом и красивом ханьфу, на что получил только очередное нежное поглаживание.       Женщина сама принесла его в купальню, где раздела и опустила в бадью с тёплой водой. Цинцю где-то на задворках сознания блажено вздохнул. В детстве он никогда не купался в тёплой воде, лишь в ледяной реке и то если повезёт. Госпожа позвала двух молчаливых служанок. Они споро отмыли ребёнка дочиста, привели в порядок его волосы, обработали избитые дорогами стопы, после чего, уже в чистом, хлопковом халате привели в спальню, уютную, явно детскую, судя по висящей над кроватью детской игрушкой в виде летящих друг за другом по кругу стрекоз. Как только кроху оставили одного, он почти было уже привычно лёг спать на пол в углу комнаты, как вдруг рядом вновь появилась госпожа и уложила Цзю в постель. Кровать казалась мягким облаком, из уст женщины вновь полилась та волшебная песня. Ребёнок сам не заметил как заснул, полностью очарованный этим местом.

***

      Проснувшись утром, Цзю какое-то время лежал, глядя на кружащихся на ниточках стрекоз над кроватью. Сейчас, когда он наконец мог ясно мыслить, он костерил себя на всё лады. Никогда этому Цинцю не доставалось таких благ просто так. К нему всегда был добр лишь Ци-гэ, да и тот бросил его при первой же возможности. И хоть сейчас всё воспоминания взрослого оказались покрыты пылью и он не мог злиться из-за них, он всё ещё знал, доброта не безвозмездна. И чем то за всё это придётся расплачиваться.       От мысли, что его вновь могут подложить какому-то старику, стало дурно. И лежащее рядом с кроватью простое, но красивое одеяние его детского размера, будто бы эту мысль подтверждало. Такие мерзкие люди любили, чтобы их игрушка выглядела хорошо и опрятно, ведь так удобнее притвориться, что всё происходит по взаимному согласию. Одевшись, мальчик вышел из комнаты и вновь пошёл на перезвон посуды, морально готовясь встретить расплату за полученные внимание и ласку. Ведь в этом доме с ним так хорошо обошлись, и может даже ещё покормят, если он немного потерпит, верно?       На кухне вновь оказалась сама госпожа, видимо она не допускала слуг до готовки. В этот раз её песня была более ритмичной и жизнерадостной, мягкий голос красиво отражался от интерьера и стен.       – Доброе утро, баобей. Садись. Тебе нужно поесть, а мне тебе кое-что рассказать. – нежно сказала женщина, вновь повернувшись к нему и уставившись своими глазками-пуговками. Ну точно демон. Возможно оно и к лучшему, лучше умереть быстро в её когтях, чем вновь пережить насилие. Цзю тихонько сел за стол. Госпожа вновь села рядом с ним и вновь наполнила его тарелку, и не заговорила, пока он не начал есть.       – Видишь ли, Цзю-эр, у каждого в этом мире есть две мамы. Да-да, милый не удивляйся. Эта достопочтенная знает, что свою кровную мать ты не знал. Эта твоя Другая мама. И эта очень рада наконец увидеть своё дорогое дитя здесь. – сказала "мама", вновь подкладывая ему в тарелку вкусные кусочки то одного, то другого блюда. Мальчик молча ел, но недоверчивый взгляд красноречиво говорил о том, что он не верит ни одному её слову. Как у него может быть какая-то другая мать, если даже свою родную он не знал? Как у него может быть близкий человек если он никогда никому не был нужен, оставленный и брошенный в канаву? А даже если это и правда, то где она тогда была столько лет? Почему объявилась сейчас? Нет, байку про "другую мать" это существо явно использовало давно, Цинцю это понимал. На ребёнке, коим являлась его племяшка, что изначально получила куклу, это может ещё и сработало бы. Но Цзю ребёнком не был никогда. Улица безжалостно заставила его очень быстро повзрослеть. Однако мальчик не стал озвучивать свои догадки. Он всё ещё не знал для чего он нужен этому существу, и помнил, что за пределами этого иллюзорного мира, он находится при смерти. Поэтому не в его интересах было злить эту "мать" кем бы и чем бы она не являлась. Женщина тяжело вздохнула.       – Хорошо. Эту достопочтенную зовут Бэльдам. Можешь звать эту мадам Бэль. Понимаю, что тебе сложно свыкнуться с мыслью, что не весь свет против тебя. – сказала Бэльдам, и её слова словно плетью прошлись по сердцу Цзю. Не весь мир против него, ага, как же. Доброта не бывает безвозмездной.

***

      Старая ведьма с интересом наблюдала за мальчишкой в окно. Забрав куклу у девочки этот заклинатель, очень сильно спутал ей карты. Однако в самой глубине этого сурового, холодного мужчины, оказалась душа ребёнка, невинного, но такого обиженного и раненого, что несмотря на всю опасность для себя Бэльдам не смогла удержаться от соблазна. Душа Шэнь Цинцю была полна противоречий, и имела просто невероятную внутреннюю силу, которой она планировала напиться всласть. Она знала, что получить её будет не просто. Этот ребёнок смотрел волчонком на всех вокруг, не видя ничего кроме черноты чужих сердец. Но ведьма была готова пытаться.       Сейчас малыш-Девятка нехотя играл во дворе внутреннем дворе её Розового павильона с "соседскими" детьми, которых Бэльдам кропотливо сшила специально для него. Этот ребёнок не имел детства раньше и играть не умел, ему всё это казалось придурью, но невольно он всё же начинал втягиваться, ведь и игры ведьма бережно выбрала для ещё не полностью окрепшего тела и очень любознательного ума Цзю-эра. Любой намёк на образ Ци-гэ в своих марионетках Бельдам отбросила. Пока кроха спал она проверила реакцию его души на этого человека и поняла, что её планам эта какофония чувств не подходит. Стоило появиться хоть намеку на одного конкретного Юэ, как душа Цзю тут же окрашивалась желтовато-зелёной горечью обиды (не пришёл, забыл, бросил) и в то же время розоватой нежностью и преданностью (мой глупый-глупый старший брат). Этого розового ей нужно было добиться для себя, а не распылять его на какого-то брата мальчишки.       С каждым днём Бэльдам наблюдала, как ребёнок всё охотнее начинает играть с новыми друзьями, как постепенно начинает доверчиво подставлять голову под поглаживания, как перестаёт просматривать на еду из под её рук с опаской. Будь Цзю обычным мальчишкой, ведьма уже перешла бы к следующему этапу своего плана, но Цзю обычным ребёнком не был. Она была уверена, предложи она ему пуговицы сейчас, он не согласился бы. Ей нужно было добиться абсолютной любви и доверия.       "Ничего, я подожду ещё"

***

      Ухаживать за этим ребёнком было до смешного просто. Если многих других детей она заманивала дорогими подарками и трудно выполнимыми, затратными чудесами, то Цзю хватало вкусной еды, мягкой постели, нескольких друзей и немного её внимания. Он часто подсаживался к ней и молча наблюдал как она вышивает, иногда просил научить и его, а после послушно отрабатывал разные стежки и техники.       С каждым днём ребёнок всё меньше вспоминал жизнь за пределами иллюзии ведьмы, всё меньше походил на того взрослого, которым и являлся. И когда однажды вечером, он наконец назвал её мамой засыпая, Бэльдам поняла, что время пришло. Душа крохи окрасилась в такой нежный розовый по отношению к ней, что у ведьмы едва не потекли слюнки.       Завтрак на следующий день был особенно роскошным, сонный мальчик с непониманием рассматривал праздничный стол и коробку на нём.       – Баобей, так как ты провёл достаточно времени в этом мире, но не знаешь когда родился, я взяла на себя смелость, назначить этот день, днём твоего рождения. У меня есть для тебя подарок.       После завтрака, Бэльдам подвинула коробку к мальчишке и жадно наблюдала за его реакцией, когда крышка оказалась откинута. И даже здесь, этот кроха её удивил. Впервые за столетия у ведьмы заныло где-то за грудиной, в той чёрной пустоте, что заменяла ей сердце.

***

      Цзю какое-то время молча смотрел на пуговицы в коробке. Зелёные, точно того же оттенка, что и его глаза. Глаза – это зеркало души, ученый-заклинатель не мог этого не знать. Его мама, его мадам Бэль, изначально была демоном, которому что-то было от него нужно. Доброта не бывает безвозмездной. Он это знал. Но впервые, он не чувствовал горечи предательства на языке, не чувствовал боли в сердце. Там за грудиной вновь расползалась пустота. Не злая. Наоборот, она будто мягко обнимала его крохотное, тысячу раз раненое сердце, обволакивая в непроницаемый кокон. Демон перед ним сделал для него то, что не смог никто другой. Эта женщина подарила ему столько тепла и любви, сколько не дарил даже Ци-гэ. И если его чёрная, гнилая душонка – это всё, что она хочет в качестве платы за это, он готов ей её отдать.       – И глаза, и душу забирай. Я надеюсь тебе будет вкусно... мама.

***

      В реальном мире, в тишине бамбуковой хижины тем временем, был слышен лишь тихий плач Главы Цанцюн. На кровати лежал труп самого дорогого ему человека. Тот будто бы просто мирно уснул, вот только кожа была холоднее снега. А на полу, в самом тёмном углу, наблюдала за Юэ Цинъюанем кукла, сверкая зелёными глазками.       Цзю в последний раз сбросил личину и начал новую жизнь. Доброта не безвозмездна, но может всё же иногда это правило не так нерушимо, как он думал, а?