~
На предложение встретиться Минхо привычно морозится. Говорит, что подумает, потом отмахивается уже знакомым «не знаю» и в конце концов обещает ответить, когда им пришлют точное расписание пар на следующую неделю. Феликс ловит его через два дня после их очередного «пошли»—«не знаю» за две минуты до официального окончания пары. Сначала из-за двери в аудиторию показываются огромные синяки под глазами, а уже после — сам Минхо. Феликс задавливает неловкость широченной улыбкой и простым «ну что?» — тоже довольным, потому что знающим: Минхо согласится. — Прости, Ликси, забыл ответить: меня мурыжат тут, как… — Он осекается, бросает на препода беглый взгляд через плечо. — Короче, я с удовольствием, только если в воскресенье. В пятницу меня, кажется, будут ебать нещадно, так что всю субботу я буду восставать из мёртвых. Окей? В воскресенье с утра Феликс драит свою крошечную квартирку, продумывает разговор сначала с Хёнджином (чтобы мягко попросить его не ругаться хотя бы час после прихода Минхо), затем с Минхо и в целом запаривается так, будто готовится к спецоперации. Всё должно пройти хорошо — он в этом почему-то уверен. Хёнджин всё поймёт, Минхо скажет, что любит их обоих больше жизни и будут они жить долго и счастливо. А потом Хёнджин опаздывает, заваливается к нему в квартиру взъерошенный и злой, и Феликс мысленно развевает на ветру прах своей надежды на лучшее. А затем вспоминает о фамильном кладбище своей семьи и свободном местечке рядом с умершей от рака прабабушкой, потому что уже пару минут спустя приходит Минхо. Феликс теряется: план, при котором «всё должно пройти хорошо», рушится слишком быстро, а фантазии об этой встрече явно разнятся с тем, как она воплощается в жизнь. Наверное, поэтому тогда же начинается полный бардак. Минхо ищет какой-то определённый фильм на вечер, описывает его красоту какими-то абстрактными несвязными образами, жалуется на холод и игриво пихает Хёнджина пяткой. Спрашивает, как у него дела. Хёнджин вместо привычной дурашливости отвечает жутким молчанием — Феликс напрягается так быстро, что не замечает, как подбирается поближе к Минхо; как, предостерегая, прихватывает колено Хёнджина. Пальцы врезаются в склон под чашечкой сами собой. По одним только губам и выражению глаз он понимает: в ход пошла его ужасная, просто отвратительная манера стратегического игнорирования. С Минхо она работает безотказно. Господи, думает Феликс, взрыву быть. — Ты че такой кислый? — игриво тянет Минхо. Клацает мышка, ярко-белый экран ноутбука туманит новая вкладка браузера. — Хёнджин-а-а, что случило-ось? Хёнджин молчит. Феликс с ужасом рассматривает в нём хищника, выжидающего момента, чтобы напасть. Крепче впивается пальцами в легко ощутимые кости под кожей, тянет на себя. Выговаривает одними губами: «Прекрати». Хёнджин почти сожалеюще жмёт губы в ответ. — Эй, — Минхо оборачивается, — что происходит? Его взгляд слабо мажет Феликсу по лицу, такой мягкий и ласковый; тот успевает только покачать головой. — Ты вообще хочешь с нами общаться? Холод окатывает всего Минхо целиком, случайно задевает и Феликса. Кожу щиплет мурашками, неприятное предчувствие колет под рёбрами. Он слышит, как дыхание Минхо сбивается возмущением. Краем глаза улавливает поворот головы. — Чего? Хёнджин встречает его взгляд уже насупленный и готовый нападать. Феликс вспыхивает как облитая бензином спичка. — Он имеет в виду, что мы о… — Хватит, — рявкает Хёнджин. Его обычно мягкий голос бьёт по ушам рычащим басом. Он переводит колючие глаза на Феликса: лезвие ножа, лениво карабкающееся по коже, холодит разогнавшееся сердце. — Прекрати разжёвывать ему очевидное. Он и сам всё понимает. Минхо густо хмурится; улыбка сползает с его лица растаявшим воском. Феликс чувствует его взгляд на себе, чувствует, как он юлит вокруг глаз, допытывает зрачки и щекочет щёки. А затем — как соскальзывает на Хёнджина и впивается в него, будто когтями в мясо. — И что я, по-твоему, знаю? Тихий голос печёт затылок зажжённым фитилём взрывчатки. Точки, которых коснулись глаза и Минхо и Хёнджина, сцепляются молнией: внутренности пронзает паника. — Ты специально отстраняешься от нас, избегаешь. Минхо вскидывает брови. Молчит. — Никогда не говоришь, что у тебя происходит. Вздыхает — тихонько, едва перебирая звуками в давящей тишине. Феликс старается вникнуть, прислушаться к тону разговора, понять, к чему всё идёт, правда старается, но проваливается при первом же взгляде на Минхо — на напряжённые плечи, ровную линию челюсти и носа, усталые, но выразительные глаза, сухие губы. Они составляют картину, больше напоминающую учебные наброски влюблённого художника. Чётко обозначенные границы и тени, объём и насыщенные цвета. Темнота зрачков и будто случайно высветленных радужек, бледный румянец потрескавшихся губ. Когда они размыкаются и роняют первый нестройный звук, Хёнджин перебивает снова. — Даже Феликс подтвердит: он тоже заметил, что ты отстранился. Передние зубы глубоко впиваются в кровавую мякоть. Феликс впивается ногтями в ладонь. Минхо впивается ожидающим взглядом в его глаза. Господи. Слова вываливаются на язык нехотя и почти случайно. — Да, я заметил, что мы отстранились, но… — Продолжение теряется среди кучи нестройных мыслей и стягивающей их, как нитка бусины на браслете, тревоги. Феликс сдувается. Минхо уводит взгляд, кивает; к напряжению на его лице присоединяется задумчивость. Спустя три бесконечности тишина вспыхивает усталым вздохом. — С чего вы взяли, что я отстранился специально? — Ты увиливаешь от встреч, а в универе даже не здороваешься. — Хёнджин подаётся ближе. — Что нам ещё думать? Минхо вздыхает громче. — С чего ты взял, что я делаю это нарочно? Я что, мало говорю о том, какое ублюдское расписание и нагрузка на пятом курсе? Хёнджин случайно ловит его зрачки слишком прямо и открыто — его передёргивет, как от удара током. Он растерянно тупит глаза. — Нет, но… — Ну и заткнись тогда, если «нет», — выходит, кажется, громче, чем следовало. Феликс отшатывается: грубость Минхо бьёт прямо под дых. Дикий взгляд прижигает что-то внутри. — Эй, ты… Минхо вскидывается: — Хотите сказать, что не знаете, как я вас люблю? А? Я что, никогда не говорил об этом? Молчание вдруг оказывается слишком красноречивым. — Вы серьёзно? — Минхо подаётся вперёд; его лицо, вытянувшееся в таком явном возмущении, уставляется как-то сразу и на Феликса, и на Хёнджина. — Вы же в курсе, что вы мои самые близкие люди? У меня даже семья не знает столько, сколько знаете вы. Думаете, я с вами от нечего делать общаюсь? Феликс устало горбит спину. — Минхо, откуда нам знать, почему ты с нами общаешься, если ты про это и правда никогда не говоришь? Ты и с Чанхи возишься, хотя нам говоришь, что он мерзкий. Минхо моргает оторопело, почти что обиженно. Молчит. — Это… — Хёнджин смущённо чешет висок, словно прячется за ладонью. — Это не значит, что ты плохой, просто… — Просто по-вашему я двуличная тварь, да? Хёнджин закатывает глаза так выразительно, что Феликс по привычке улавливает его фантомный тяжёлый вздох. Минхо роняет внимание себе на ладони, словно измотанный руганью. Феликс сам не замечает, как оказывается рукой у него на бедре; как мягкие пальцы накрывают сверху, невесомо гладят костяшки. — Хорошо… Хорошо, да, — начинает Минхо; задумчиво кивает, — я понял. Тогда что мне сделать, чтобы вы поняли? Феликс хмурится, потерянный. — Поняли что? — Ну, — Минхо жмёт плечами, — что я люблю вас? Феликс смотрит на него долго, кажется, даже дольше обычного; прихватывает тревогу в глазах, нервозность в губах и понурую усталость в плечах. Общая картина, до этого смазанная будничной суматохой, проявляется восковыми шипами на гладкости молочного тумана-молчания. Однобокие моменты прошлых месяцев обрывками втискиваются прямо под только-только взорвавшиеся красками мысли-слова. Из статного и всегда собранного Минхо вдруг обрисовывается тяжёлыми тенями и пустотами внутри. Феликс рассматривает в нём столько усталости, что непроизвольно жмурится — крепко, до временны́х вспышек под веками. — Перестань, мы просто… — Поцелуешь меня? Невесомый воздух тяжелеет на коже. Феликс реагирует не сразу: давится застрявшими в горле словами, трясётся от заколотившего по рёбрам сердца и только потом обнаруживает себя в настоящем, а не абстрактном и безвременном. Настоящий Минхо оторопело пучит глаза, случайно приоткрывает рот. Выдыхает на тихом: — Что? Хёнджин почти беспечно жмёт плечом. — Поцелуешь меня? Ну, если всё-таки любишь. Минхо тяжело набирает воздуха в грудь. — Тебя?.. — А, Феликса тоже, если он не против. Феликс встречает взгляд Минхо, удивительно серьёзный. Оценивающий. Хёнджин внимательно щурится — Феликс знает: так он проверяет, прощупывает почву, продавливает неудобные ему границы. — Или слабо? Минхо хмурится. Насупленный Феликс распрямляется. — Так, может, хватит глупостей, а? Вы взрос… — Почему это? Если кому и слабо, так это тебе. — Эй, вы… — Серьёзно? Спорим? — Хёнджин склоняется ближе к Минхо; Феликс завороженно прослеживает за тем, как его руки впиваются в широкие штанины ровно по шву. — На нашу дружбу. Феликс давится вдохом. Минхо мнётся всего секунду, пока переваривает этот абсурд. Его голос величавым хлопком выстреливает по затихшей квартире: — Спорим. Они сцепляются друг с другом так резко, что Феликс чудом не слышит стука зубов — зато отлично рассматривает за уголком губ Минхо сразу два языка.~
Когда Минхо заползает к Хёнджину на колени, Феликс забывает вдохнуть. Когда Минхо роняет первый дрожащий вздох, Феликс пристаёт взглядом к его лицу так крепко, что забывает моргать. Когда Хёнджин расплывается пальцами по его заднице, Феликс забывает все мысли. Когда Хёнджин подтягивает Минхо ближе к промежности, Феликс забывает, что имеет физическое тело. Когда Минхо ёрзает на Хёнджине так, что тот стонет ему прямо в губы, Феликс забывает себя. Красивые, какие же они красивые. Дрожащие ресницы, переменчивые в своей форме губы, пальцы в волосах, открытая шея. Поцелуй топит личности, стирает границы и спор: остаются только Минхо, Хёнджин и Феликс, давящийся духотой из открытого окна. Он ловит себя рассматривающим их лица чересчур пристально, когда вдруг сталкивается с глазами Минхо. Тот отстраняется; его и без того обычно розовые губы, облитые слюной, вырисовываются вельветовыми цветами в свете усталой лампы. Ладони Хёнджина переползают выше, на талию. Их пястные кости роняют тени вдоль мнимых вен и белёсых костяшек. — Достаточно? Шёпот Минхо тонет во взрыве, дробящем Феликсу кости и плавящем мозг. Глаза Хёнджина мерещатся ему заплывшими отсутствующим сознанием. — Ага. Только для меня. Когда Минхо зовёт Феликса одним только небрежным жестом, Феликс думает, что он слабый, слабый человек. И именно поэтому не задумываясь бросается к Минхо на четвереньках, как самая верная псина. Поцелуй на губах распускается цветами по венам. Мягкий, тёплый, будто ласкающий — такой Минхо с Феликсом обычно; такой Минхо с Феликсом сейчас. Он гладит щёку, невесомо, кажется, обводит скулу, и Феликс крепко жмурит глаза, опасаясь реальности. Того, как быстро лопнет ощущение горячей кожи и как долго ему придётся ползти до своего угрюмого настоящего в одиночку. Вместе Минхо и Хёнджин выглядели боголепно: всегда недосягаемые, но настоящие. И в этой действительности им было бы позволено всё. Феликсу кажется, что для него эта действительность больше напоминает мираж — и одиночество, всегда ограниченное чужой красотой. Щёку обжигает дыхание, спина вздрагивает под горячим касанием. Феликс чувствует, как проминается матрас, слышит, как шуршит постель. Глаза Хёнджина мелькают пугающей осознанностью. Минхо отстраняется. Разговор, повисший над ними несвершившимся громом, тает, как конденсат на одежде. Хёнджин подаётся ближе — Феликс едва успевает вдохнуть. Поцелуй выходит ленивым. Хёнджин расстёгивает рубашку, когда Минхо раздвигает ноги. У Феликса закатываются глаза. Он тянется к Минхо так сильно, что, увлёкшись, забывает о действительном, а не увеличенном воспалённым мозгом втрое расстоянии между ними — случайно сталкивается подушечкам пальцев с горячей кожей на бёдрах. Прикосновение пускает ток вдоль костей и ломает искажённое ощущение пространства вокруг. Кадык на шее Минхо пружинисто ныряет вниз — всего на секунду, но Феликс чувствует, как от одного только этого вида остро прижаривает где-то в груди. Хёнджин целует Минхо, когда подтягивает руку Феликса к его члену. Феликс легонько гладит головку — Минхо взрывается раскатистым стоном, натужно вздрагивает бёдрами. Хёнджин прихватывает у основания, спускается к яйцам; сочащийся член вздувается венами-проводками, почти ровный: плавный изгиб, едва заметный, клонит румяную головку к лобку. Минхо втягивает живот, впивается пальцами в тыльную сторону его ладони, а взглядом — Феликсу в глаза. Точно специально. Феликс сам не замечает, как берёт в рот. Минхо стонет не прекращая: сначала в воздух, рассыпая удовольствие пылинками по углам квартиры, затем Хёнджину в губы, обмазываясь собственной слюной, а после и Феликсу — в ухо, шею, рот и ширинку (потому что та заела в самый неподходящий момент). Конструктор из тел, поначалу растерянный в своей новизне, наконец собирается в причудливые фигуры так складно, что Феликс начинает забывать, в каких плоскостях общался с Минхо и Хёнджином до этого. Особенно когда Минхо всё-таки справляется с его ширинкой. Минхо, раскрасневшийся и напряжённый, реагирует на любое прикосновение особенно остро — Хёнджин, пристроившийся сзади, наглаживает его задницу, проходится губами по пояснице, периодически ныряет пальцами между ягодиц и смотрит, смотрит, смотрит. Феликс случайно мажет взглядом по Минхо, облизывающему его член, и останавливается на Хёнджине, облизывающем его целиком. Так голодно и открыто, как никогда до этого. Сердце подскакивает к горлу, губы Минхо — к лобку, пальцы Хёнджина в нём — к простате. Минхо стонет, протяжно, закатывает глаза и врезается ногтями в задницу Феликса; звонкий голос вибрирует по члену яркими вспышками. Феликс жмурится и замирает на полувдохе, пальцы сами находят затылок Минхо, ерошат мягкие волосы. Когда Хёнджин делает что-то, от чего Минхо вскрикивает и замирает на два долгих выдоха и один крошечный вдох, Феликса окатывает тревога. Голос давится на хриплом: — Хён, ты в порядке? Минхо быстро-быстро кивает, смаргивает слёзы и подтягивается выше. Феликс с удовольствием встречает его губы своими. Звякает пряжка ремня, Хёнджин возится, кажется, с брюками; Минхо прогибается глубже, Феликс снова находит его член ладонью и вздрагивает, когда он касается его в ответ. Губы плавит от жара и влажности, грудь сдавливает телом, навалившимся сверху. Феликс теряется в ощущениях и пространстве; внутренности пульсируют в кипящей крови — член пульсирует тоже. Минхо не отстраняется, даже когда перестаёт отвечать на поцелуй. Его брови, изломанные графичной волной, сходятся вместе так же резво, как жмурятся глаза. Приоткрытые губы дрожат в напряжении, роняют горячий выдох Феликсу на язык. Рука на члене знающе замирает у самого основания. — Хён-а, — тихо тянет Хёнджин; сухие ладони шелестят по открытой коже, как по бумаге, — выдыхай. Минхо замирает так мертвенно, что почти теряет дыхание. Феликс выглядывает у него из-за плеча: Хёнджин возвышается над ними, такой разгорячённый и почти что разобранный по частям в напряжении — их общем. Его тяжело вздымающаяся грудь словно нарочно скидывает с себя взгляд Феликса ниже, к лобку. От осознания, что член Хёнджина уже внутри Минхо, больно выстреливает в паху. Феликс сдерживается, чтобы не заскулить. За него отлично справляется Минхо. Рваные поцелуи мажутся по щекам и подбородку. Руки гладят везде — по двое, трое и иногда четверо. Феликсу кажется, что он сходит с ума. Хёнджин выцеловывает плечи — Минхо наглаживает грудь. Ощущения, остро выделяющиеся только на коже, путают бесконечные мурашки внутри и включают только определённые части тела — другие, ватные, забываются Феликсом до самого конца. Тихие шлепки вторят сбивчивому дыханию Минхо и его тонкому голосу, продирающему густое молчание. Феликс снова смотрит на него и чувствует, как последние крупицы рассудка ускользают почти играючи. Минхо красивый, и в своей красоте он напоминает божественное создание даже больше, чем любой образ с иконы. Феликс впервые видит его так открыто — обнажённого, разморенного близостью и громкого. Феликс впервые чувствует его так открыто — близко, горячо и прямо. Он заползает ладонями на бёрдра Минхо, оглаживает контур напряжённых мышц. Твёрдая мякоть под пальцами чувствуется приятно; Феликс скидывает сосредоточенный взгляд на руку — всего одну и всего на секунду — и тут же безвольно поддаётся дрожи, рассыпавшейся внутри живота острыми иглами. Минхо утыкается лбом ему в грудь, обессиленный, и мягко утягивает его ладонь обратно на член. Там Феликс уже привычно пересекается с Хёнджином. Когда Минхо вдруг слезает с его члена и усаживается на Феликса, Феликсу кажется, что он ловит приход. Минхо, повёрнутый к нему спиной, подбрасывает себя с колен легко — так, что член с первого раза входит полностью и, кажется, находит простату. Феликс не замечает, как его несдержанный стон вываливается наружу — впервые за сегодня. Впервые за всегда. Минхо крепко стискивает его внутри и замирает снаружи. Хёнджин перед ним каменеет тоже. Задыхаясь, Минхо задушенно шепчет: — Сделай так ещё раз. И присаживается резче — до самого основания. Феликсу ничего не остаётся, кроме как застонать снова. Он гладит спину Минхо пьяным взглядом: обводит покосившиеся в напряжении плечи, зубья позвоночника в особо тонких местах, мышцы под кожей, тонкую шею, талию, ягодицы. Иногда вместо его щеки показывается целый профиль, божественно красивый профиль. Руки, словно в неверии, обводят его контуры совсем невесомо. А после спускаются к заднице и подхватывают на стыке с задней стороной бёдер. Минхо крепче впивается пальцами в его ноги, скулит. Хёнджин кончает первым: с ладонью Минхо на члене и взглядом, выхватывающим каждую линию Феликса, которая только показывалась из-за Минхо. Феликс чувствует это так остро, словно и правда имеет какие-то чёткие грани. Следующим не выдерживает Феликс и взрывается прямо в Минхо. Вместе с цветными кругами под веками вспыхивает ещё и низ живота: Минхо сжимается сильнее, словно нарочно, присаживается медленнее, но глубже; крутит задом. Так, что Феликс скулит. Минхо доводит себя сам. Губами Хёнджина и пальцами Феликса — а может, и просто их присутствием рядом. Он реагирует на всё и сразу — на поцелуи на пояснице, на плечах и на животе, пальцы между ягодиц, руки на члене; и Феликс, потерянный в послеоргазменной истоме, не может выцепить из этого что-то конкретное. Мгновение — и Минхо снова стонет, ломко и протяжно, валится спиной на Феликса, утягивает за собой Хёнджина. Ничем не удерживаемый конструктор из тел распадается на отдельные детали. Феликс боится думать, что они сделали и что будет после. Тревога захватывает понемногу и изнутри. Каша в голове пугает больше всего. Когда Хёнджин впадает в лёгкую дрёму, Минхо почти приходит в себя. Он ёрзает на постели, его припухшие губы растягиваются в сытом довольстве. Феликс прижимается к нему почти сердцем. — Ну что, — Минхо потягивается, — всё-таки дружим?