Иб

Горячий песок под ногами слегка жжёт стопы. Сайно к этому привык, а потому не обращал внимания. На коже уже сказались сотни тысяч, если не миллионы, пройденных по раскалённой поверхности пустыни шагов. Она огрубела, привыкла к обжигающе горячему песку, иногда с жадностью пытающемуся проглотить его ноги. Жаркий воздух проникает в лёгкие, осушая организм изнутри. В поле зрения нет ничего, кроме бесконечных дюн. Ветер в пустыне похож на невидимый огонь. Жар бьёт в лицо, обжигая глаза и кожу. Сухость бывает ощутима настолько, что напоминает прикосновение к наждачке. В пустынном воздухе многие километры может не быть запахов. Запах источает лишь путник, перебирающий ногами по песку, оставляя за собой следы. По ним сейчас и шёл генерал. Они были старыми. Это было легко понять по глубине и чёткости отпечатков - со временем их заносило песком снова, пустыня возвращала себе природную мёртвенность и безмятежность. Сайно был подготовлен к условиям пустыни, в отличии от большинства несчастных, которых ему приходилось выслеживать и преследовать. Необходимой в этих условиях воды ему приходилось всегда брать с большим запасом, дабы отпаивать глупцов, не сумевших оценить свирепость природы по достоинству и решивших, что рассказы о её звериной, жадной сущности лишь преувеличения и страшилки для пугливых. Оказавшись наедине с безжалостной пустыней они быстро понимали, насколько они ошибались. Сайно приходилось находить людей в самых разных состояниях. Догнать будущего подсудимого совсем скоро, когда тот ещё не успел ощутить на себе все ужасы пребывания в окружении песчаных дюн было удачей. Обнаружить в панике забывшего обо всех мерах предосторожности человека когда тот едва двигался, покрытый ожогами и с растрескавшейся от сухости кожей было ещё большей удачей. Сайно не нравилось находить едва живых людей, но сохранение чужой жизни всегда приносило чувство облегчения. Не позволить пустыне проглотить легкомысленного беглеца было для него так же важно, как исполнение долга перед правосудием. Ему всегда удавалось успеть вырвать жертву из пасти природы в последний момент. Но когда-то череда побед над стихией должна была прерваться поражением. В пустынном воздухе многие километры может не быть запахов. Но самый частый запах в пустыне - запах разложения. Множество раз генерал находил мёртвых животных, к телам которых слетались стервятники и жадно разрывали найденного ими бездыханным соседа по среде обитания в клочья, пачкая перья в крови, оставляя лишь обглоданные кости. Это вызывало в Сайно странное чувство, не поддававшееся описанию, сравнимое с тем, что испытывает верующий, обнаружив божий знак. Благоговение, трепет, словно душа дрожала от волнения. Почти всегда, обнаружив такое зрелище, он не мог оторвать глаз. Он смотрел и смотрел, как прозревший слепой, как жаждущий на воду. Он долго думал о том, почему это так его завораживает, пытался найти корень этой одержимости, берущей над ним верх каждый раз, когда в ноздри бил запах гниющего мяса. Нашёл он оправдание себе в том, что в глубине души считает этот акт оказанием чести погибшему существу. Быть пищей, получить продолжение, дать жизненные силы другому - это ли не достойнейшая судьба для останков умершего? Возможно, нет. Но это было самым разумным оправданием, что у него было. Самым разумным оправданием, что повторялось в его голове из раза в раз, когда по горлу текла кровь. В пустынном воздухе многие километры может не быть запахов. Но самый частый запах в пустыне - запах разложения. Он почувствовал его издали, ещё прежде чем разглядеть кружащих в небе стервятников, ещё прежде чем точка вдали стала напоминать человека. По мере приближения к телу, с усилением запаха, от которого должно было тошнить, который должен был сворачивать желудок в болезненный узел, стремящийся вытолкнуть своё содержимое наружу, внутри Сайно что-то трещало и ломалось. Громко, болезненно громко оглушая его изнутри. Самодисциплина. Самоконтроль. Сайно считался сильным и волевым человеком, даже он сам таким себя считал. Сейчас эти черты растерзывало в клочья что-то другое, что-то жуткое и чуждое, что-то запечатанное глубоко внутри, что-то жестокое и хищное, что-то первобытное. Что-то, чему человеческая сила не могла противостоять, ни физическая, ни духовная. Разложение это отвратительный процесс. В пустыни он происходит особенно быстро - среда способствует размножению бактерий и активному гниению, затрудняя процесс установления времени смерти покойного. Тот, кто был перед его глазами мог умереть и день назад, хотя выглядел так, словно разлагался неделю. Нет. То, что было перед его глазами могло умереть и день назад, хотя выглядело словно разлагалось неделю. Он поправил себя. Мёртвое тело уже не человек, не должно считаться человеком, в этом нет разума. Мёртвое тело. Руки сами бросают копьё. Он даже не заметил, когда это произошло. Ноги отказываются останавливаться, пусть и поступь его стала медленной и тяжёлой, каждая часть разума – здравого разума – борется с этим диким инстинктом, толкающим тело вперёд по обжигающему кожу песку. Мёртвому телу ни к чему почести, оно не думает такими категориями, оно вовсе не думает. Какой же тогда смысл их ему оказывать? Колени падают в горячий песок. Запах невыносимый. От него уже давно должно было стошнить, но рвотный рефлекс даже не собирается напоминать о своём существовании. Человеческая плоть. Под пальцами что-то мягкое, почему-то намного мягче живого человека. Он раньше не трогал мёртвых людей. Тело не холоднее него, в руках Сайно оно кажется даже слегка горячим. Пустыня приняла жертву в своё нутро, жевала добычу с удовольствием. Бессильный, безвольный человек в его руках больше напоминал мешок муки. Не человек, а тело. Он поправляет себя. Телу не нужны почести, телу уже неважно, но зубы жадно впиваются в плоть. Кожа, изжелта бледно-зелёная, отслаивается от мяса, гной смешивается с чернеющей кровью. Вязкая и липкая, во рту сразу становится сухо. Разум бешено мечется, стоящее перед глазами - безумие, недопустимое, мерзкое действие, осквернение, - что-то одновременно чужое и до глубины души родное и правильное, естественное для его существа. Руки сжимают мягкую плоть, зубы впиваются в кожу, в мясо. Свойственный привкус занимает рецепторы языка. Собственное тело оказалось предателем - игнорирует вопящее сознание, его занимающее, следуя воле чего-то другого, чего-то большего. Отчаянная, пусть и бессмысленная борьба с древним, попытки сопротивляться и взять своё обезумевшее тело под контроль. Запах бьёт в ноздри, зубы рвут сырую плоть. Пальцы разрывают рану, ногти царапают мясо, раскрывая внутренности его взгляду. Разложение сделало тело мягким, оно легко подаётся манипуляциям, легко отслаиваются друг от друга мышцы. Руки напрягаются. Треск. Человек не должен обладать такой силой, не может. Но в руке остаётся кусок кости. Отломленная от рёбер грудина. Взгляд приковывает обнажённое сердце. Сердце. Самая выносливая мышца сейчас обмякла, как и всё остальное тело, почти слилась в единое месиво с окружающими её тканями. Разложение добралось и сюда. Этот таинственный орган в легендах был вместилищем человеческого рассудка, он брал на себя вес человеческих поступков, его тяжесть сравнивалась с пером на последнем суде. Даже согласно этим древним легендам он совершал преступление, лишая покойного права на суд. Зубы вгрызаются в плоть. А быть может, останки божества лишь исполняли своё обязательство, следуя последним оставшимся у них воспоминаниям. Кровь сушит горло. Как иначе ему было получить к нему доступ, как взвесить, если не внутри себя? Жёсткое. Ощущалось совсем иначе. Жевать тяжело, оно тихо скрипит на зубах. Мысли мечутся, всепоглощающий ужас и желание противиться, остановить происходящее мешаются с дрожью. Не физической, но душевной. Благоговение, трепет, ужас, который испытывает человек, оказавшись перед чем-то древним и великим, чем-то, что находится за рамками того, что он способен воспринять и понять. Однако, вопреки ужасу, Сайно сопротивлялся. Отчаянно, всем своим естеством, каждой частицей здравого разума противился. Глотать тяжело, насыщения не чувствуется. Орган истекает кровью, запах разложения бьёт в ноздри, сгорбленная фигура жадно грызёт труп. Как дикое животное, как безумный зверь, как одержимый голодом, хотя желудок его был полон. Сердце. Вместилище человеческого рассудка, его судьбы и чувственности. Лишив покойника этой части тела, он чувствует себя как никогда целым. Правильным, естественным, словно поставил на место последний кусочек пазла. Тяжёлое дыхание, запах гнили режет глаза. Он чувствует себя исполнившим долг, вопреки здравому смыслу, вопящему, что совершённое им неправильно и преступно. Благоговение. Горячий воздух душит лёгкие, сушит кожу и липкую кровь на его руках. Бесконечные дюны песка плывут и плавятся перед глазами. В пустынном воздухе многие километры может не быть запахов. Но самый частый запах в пустыне - запах разложения. Сегодня им пропитался сам генерал.