I'm singing in the rain, just singin' in the rain What a glorious feeling, I'm happy again
Мюзикл «Поющие под дождём»
*** — Вы не понимаете, — выдохнул Ризли и улыбнулся — шало, пьяно, каждой клеточкой тела ощущая в себе пружинистое терпкое счастье. От свежести воздуха, от переплетëнных ароматов земли и дождя, от огней городских улиц. От ощущения, что рядом не преступники и не охрана — обычные люди, живущие свою жизнь, которая его, Ризли, совершенно не касается. Люди, которые его даже не видят. Он так давно не был на поверхности, что уже и забыл, какого это — дышать полной грудью. — Вы не понимаете… Они и правда не понимали. Оба. Всë вокруг для них было обыденностью, ещё одним днëм затянувшейся вечности. Звуки, запахи, сердечные ритмы сумасшедшего города судов и актëров — почти такие же, как были вчера, почти такие же, как будут завтра. Они были до невозможности другими. Но им нравилось видеть в глазах Ризли что-то, что они там видели — он не знал, что именно. И они честно пытались его понять. Ризли очень любил эту их черту. И просто их любил, но эту черту, общую на двоих, — особенно. — В таком случае, расскажи нам? — улыбка Фурины была полна азарта. И интереса. И предвкушения. Открытая, совсем человеческая улыбка, если не считать того, что люди в городе всеми силами этикета и прочих правил запрещали себе улыбаться. Впрочем, богиня Ризли не была похожа ни на людей, ни на других богов. Ну, не то чтобы он хорошо знал остальных архонтов, но что-то внутри подсказывало ему, что так оно и есть. Она была солнцем Фонтейна — и его, вернее, их с юдексом личным солнцем. Вот только если городу доставался еë неизменный ослепительно-звенящий зенит, то Ризли и Нëвиллет встречали рассветы и закаты — каждый раз неповторимые. Честно говоря, он искренне гордился тем, что имеет право видеть еë другой, не такой, какой она показывает себя всем остальным. И тем, что ему она не боится задавать вопросы, разбивая маску всезнающей, всевидящей сущности. И тем, что он вообще еë интересует… во всех планах. Стоило признать, у Ризли было много поводов для гордости. — Объяснить… это сложная задача, — он задумчиво облокотился на ещё мокрые после прошедшего дождя перила городской лестницы, — Как описать цвета слепому от рождения. Уж не обижайтесь. Ответом ему были одинаково нежные усмешки. Они не злились на дерзость смертного, каждый раз встречая фамильярности и грубоватые фразы, как нечто прекрасное. Порой это сбивало с толку. Но неизменно и отчаянно вдохновляло на новые сумасбродства, достойные романов. И ни с кем иным Ризли не чувствовал себя настолько же свободным, как с ними. С теми, кто мог одним движением лишить его всего — от чересчур длинного языка до самой жизни. — Мне казалось, тебе нравятся вызовы? — Нëвиллет прищурился. Юдекс у Фонтейна — и у Ризли с Фуриной — тоже был уникальным. Сама сдержанность, таящая в себе бездну невысказанного, неуловимого, всплывающего, как чудовища из глубины, и прячущегося обратно. Понять его было нелегко — по крайней мере, Ризли. Фурина справлялась играючи, но за ней было почти пятьсот лет форы. Однако вот сейчас, например, Нëвиллета тянуло дразниться. И получить ответы. И он сам не мог определиться, чего желает больше, а потому заходил так аккуратно, оставляя себе возможность безболезненно повернуть диалог в другое русло. Ризли покачал головой, с чистой совестью игнорируя подкол. Ему было тепло и спокойно, и внезапно хотелось чуда. Как в детстве, которого у него не случилось. — Наверное, можно сказать, что это похоже на момент, когда ты влюбляешься. Или на битву. Или на музыку… Последнее сравнение, пожалуй, вышло самым удачным. И самым универсальным — всë же битвы в Меропиде отличались от битв на поверхности. Что уж говорить о любви дракона, архонта и человека? — Музыку? — Нëвиллет озадаченно осмотрелся по сторонам, прислушался, — Битву? Фурина подошла к Ризли и бесстрашно перегнулась через перила, вглядываясь во что-то на другой стороне окутанной мраком площади. — Мне кажется, я понимаю, — протянула она, — В этом определëнно есть смысл. Даже больше, чем кажется на первый взгляд. По форме Кур де Фонтейн напоминал вывернутую наизнанку музыкальную шкатулку. Таким его видели приезжие — городом механизмов и театра. Игривым, торжественным, наряженным в стеклянные переливы фортепиано и скрипичные кружева классических вальсов. Состоящим из валиков, молоточков, пружин, и невидимых шестерëнок, управляющих декорациями на сцене. Но у шкатулки было не одно дно. За пределами туристических взглядов минорно и сумрачно гудел Флëв-Сандр, иногда выплëскиваясь на поверхность попытками бунтов. В ритме строгого марша сталкивались клинки и гремели выстрелы на тренировках жандармов, дуэлянтов, агентов Сумеречного двора. Пуантилистским сочинением стрекотали пишущие машинки чиновников и журналистов. — А когда-то давным-давно здесь звучала золотая симфония короля Рема, — тихо произнесла Фурина. — Не совсем здесь, — педантично уточнил Нëвиллет и смягчился, когда его богиня закатила глаза, — Но в целом, да, на этой земле. Ризли не особенно интересовался историей, не до того было, но теперь в его памяти появилась ещё одна зарубка — прочесть хоть одну книгу о том периоде. — Ты всё ещё не понимаешь? — Фурина подпорхнула к Нëвиллету, провела ладонью по его плечу, — Наш милый герцог не перестаëт удивлять. Я и не думала, что струны его души так восприимчивы к ритмам Фонтейна. Юдекс кивнул. — Я понял концепцию, — ровно сказал он и накрыл лежащую у него на плече ладонь Фурины своей. А потом поднял взгляд на Ризли, — Но не совсем уловил чувства. И по заговорщицким искрам в его глазах Ризли понял — это приглашение. Завуалированное. Вполне способное сойти за чудо, если правильно им воспользоваться. — В таком случае, я покажу иначе, — он окинул взглядом бесстрастное лицо Нëвиллета, отмечая подрагивающие в улыбке уголки губ, и нацепил на себя вид галантного кавалера, — Окажете мне честь, месье Нëвиллет, леди Фурина? На раскрытую ладонь, протянутую двоим бессмертным, упали первые капли стихшего было дождя. — Это не я, — Нëвиллет, мгновенно очутившийся на перекрестье встревоженных взглядов, поднял глаза к тëмному небу, — Я, надо признаться, счастлив. Но такая уж сегодня погода. — Словно в том мюзикле, получается? — Фурина широко улыбнулась и вложила свою руку в протянутую ладонь Ризли, — Поëм и танцуем под дождём? — Выходит, что так, мидеди. Спасибо трюкам одного дракона, что мы можем себе это позволить, — Ризли аккуратно привлëк еë к себе, приобнимая чуть ниже положенного, — Потрясающе осознавать, что нас никто не видит и не слышит. Нëвиллет едва уловимо усмехнулся и сложил руки за спиной, принимая вид непринуждённо прогуливающегося джентльмена. — И спасибо тому, что мы выбрались на прогулку лишь ночью, — заметил он, старательно не выглядя польщëнным. Ризли неловко кашлянул, вспомнив, чем они занимались весь день — первый и единственный за полгода общий выходной. Хотя иного никто и не планировал… Вернее, никто из них в кои-то веки вообще ничего не планировал — всë было чистейшей импровизацией, от начала и до конца. Но каким-то неудивительным образом их стремления совпали на сто процентов. — Ну же, начнëм урок любви к родному городу, — в реальность Ризли вернули пальцы Фурины, щекотной лаской пробежавшиеся по его щеке, — Ведите, герцог! Покажите мне ваш взгляд на эту каменную обитель бюрократов. И Ризли повëл. Танцевать с Фуриной было легко. В конце концов, когда-то именно она из какой-то прихоти взялась учить молодого правителя крепости Меропид первому вальсу прямо на балу, и все его движения до сих пор были интуитивно ориентированы на еë возможности. Только тогда Ризли отчаянно цепенел внутри от каждого лишнего прикосновения к архонту под тяжëлым взглядом наблюдающего за ними юдекса. А сейчас — любил их обоих и знал, что они оба любят его. Ночной Кур де Фонтейн сиял вокруг, преломлялся в каплях дождя, отражался в глазах своей богини. Таких же сияющих. Мир вокруг стал маленьким и удивительно живым, сомкнулся до пределов одной блестящей от дождя мостовой. Драконьи чары глушили для всех случайных прохожих и стук каблуков, и голоса, и Фурина не сдерживала заливистого смеха, когда Ризли поднимал и кружил еë в воздухе, среди капель и фонарных лучей. Величественные здания смотрели на них из-за полузакрытых ставен, полузадëрнутых штор и ничего не видели. Ливень барабанил по стëклам, трепал идеально шарообразные кусты и подстриженные по последней моде живые изгороди. Город дышал, и Ризли дышал вместе с ним — отрывисто, резко, задыхаясь от любви и внезапного восторга. И отчаянно старался поделиться дыханием с богиней в своих руках. А потом Фурина вдруг отпустила его руку и стремительным пируэтом влетела в объятия Нëвиллета. — Твоя очередь, — сказала она, как только перевела дух, и легко подтолкнула уже изрядно промокшего юдекса к замершему герцогу. — Вы оба были прекрасны, — шепнул Нëвиллет Ризли на ухо, прежде чем переплести свои пальцы с его и чопорно отодвинуться на приличествующее расстояние, — Как сказала одна небезызвестная нам леди, ведите, герцог. Для Ризли в своë время стало неожиданностью знание о том, что верховный судья Фонтейна спокойно танцует и мужские, и женские партии. Фурина хохотала, пока Нëвиллет, пламенея кончиками ушей, рассказывал о проигранном ей споре, условий которого ни один из них уже не помнил. Но с тех пор танец с юдексом в роли ведомого был у Ризли чем-то между мечтой и эротической фантазией. И теперь эта грëза становилась реальностью. — Ну? — Нëвиллет добро улыбнулся, будто услышал его мысли. Ризли отмер и сделал шаг. Потом второй, третий. Осторожно, бережно, пока только примеряясь к новому партнëру. Подстраиваясь, привыкая. Танцевать с Нëвиллетом оказалось… по-другому. Не лучше и не хуже, чем с Фуриной, просто не так. Юдекс не казался лëгким, в его движениях не ощущалось мягкости. Он был драконом, и в танце это чувствовалось неожиданно остро. Ризли скользнул ладонью по его спине. — Смотри, — тихо проговорил он, отбросив обычно царившую в их трио наигранную вежливость, — Постарайся почувствовать. Простой и старый ритм, стаккато дождевого вальса. Стремительного, как сам дракон, элегантного, как его человеческая оболочка, а оттого так ему подходящего. Нëвиллет и правда смотрел. Куда-то сквозь Ризли — блуждая взглядом по его лицу, но не видя. Он словно растворился в шëлковом шелесте ливня, кожей впитывая смываемые водой истории. Ризли не стремился вернуть его в реальность. У юдекса были свои способы познания мира, и их стоило уважать. Драконья сила плескалась вокруг, порой замедляя движение капель. В эти моменты мир застывал в янтаре фонарного света — Ризли ощущал себя муравьëм, влюбившимся в кристальную бабочку, и вместе с ней упавшим в смолу безвременья. Нëвиллет смотрел. Ризли вëл его по булыжной чешуе мостовой, обвивающей город блестящим мокрым уроборосом. Мимо проплывали магазины квартала Набонэ. Свет в витринах давно был погашен, но очертания предметов всë равно восставали из теней. Ризли думалось, что перед глазами Нëвиллета так же восстают образы, о которых ему шепчет дождь. Сцены дня и ночи. Люди, мелюзины, смешно разодетые собаки. Меки на подзарядке. Грабители в костюмах пухленей… — Осторожнее! Из танцевального транса их вывел окрик Фурины. Они… чуть не врезались в жандарматона. В последний момент Ризли успел дëрнуть Нëвиллета на себя, предотвращая встречу металлической руки и драконьего виска. Приличествующее расстояние было потеряно мгновенно. Теперь юдекс вжимался в него всём телом и… клокотал? Спустя секунду до Ризли дошло, что это смех. Нëвиллет искренне хихикал ему в плечо. Подошедшая Фурина вторила юдексу, уперев руки в собственные голые колени. — Ночные вандалы оставили на жандарматоне отпечатки своих физиономий, Сумеречный двор проводит расследование, — выговорила она, отсмеявшись, — Я уже практически видела эти заголовки в утренних газетах. Даже жаль, что у тебя такая отличная реакция, господин герцог. Нëвиллет тихо фыркнул. Отрываться от удобного плеча он, кажется, не собирался. Ризли снова провëл ладонью по его спине и распахнул объятия для насквозь мокрой, но ещë весëлой Фурины. Теперь они стояли втроëм. Прискорбно точные карманные часики архонта показывали без двух минут пять утра. До выключения фонарей и возвращения мира в условно дневное состояние оставалось сто двадцать долгих секунд. Им всем было пора возвращаться — в Меропид, во дворец, к горам бумаг, судам и расследованиям, подданным и подчинëнным. К маскам — у кого с улыбкой, у кого без — и невозможности даже дышать так, как хочется. К обычной жизни, где между ними лежала бездонная пропасть договора о невмешательстве властей Фонтейна в дела крепости. — Спасибо, — отчего-то Ризли хотелось сказать это первым, — За то, что были здесь, со мной. И что поняли меня. Выходной неумолимо заканчивался, а следующий предвиделся не раньше, чем ещё через полгода. Фурина вздохнула. — Я люблю вас, — негромко проговорила она и спрятала лицо на груди юдекса, скрывая наверняка слишком человеческое, по еë мнению, отчаяние от очередной разлуки, — Вы одни напоминаете мне, что я всё ещё жива. Нëвиллет промолчал. Только ткнулся мокрыми губами в такие же мокрые губы сначала Ризли, потом Фурины. Едва касаясь, скорее обозначая поцелуй, чем целуя. Ризли не знал, почудился ему лëгкий привкус соли или нет. Думать об этом в любом случае не хотелось. — Давайте что-нибудь споëм? — шепнул он, чтобы заглушить мысли. — Что же? Никто не удивился предложению, хотя петь из них троих умела только Фурина. — Есть одна идея… Старый мюзикл, в котором Ризли когда-то впервые увидел на сцене архонта, был совсем не о том, но песня… Песня была о том. О том, о чëм они пока могли только мечтать. — Я пою под дождём, — голос Фурины немного задрожал, но выправился, — Просто пою под дождём… — Восхитительное чувство, — Нëвиллет скорее говорил, чем пел, но никто его за это не винил. — И я снова счастлив, — Ризли улыбнулся, старательно растягивая слова. Никем не увиденные и не услышанные, они пели, в который раз расставаясь под уже не подсвеченным, не волшебным, а вполне обычным серым фонтейнским ливнем. И очень, очень хотели верить тому, о чëм пели.