Коварный план Старейшины Илина

Вэй Усянь прошмыгнул в кабинет Цзян Чэна и огляделся. Внутри никого не оказалось. Ни слуг, ни дотошного помощника Цзян Чэна, ни даже самого хозяина комнаты. Вэй Усянь облегченно выдохнул. Он рухнул на невысокую софу за ширмой, где Цзян Чэн порой засыпал, если засиживался за бумагами, отбросил отвлекающий талисман и принялся отрывать с лица накладную бороду. Та отходила с трудом. Вэй Усянь изготовил ее сам и, видимо, не рассчитал стойкость клея. Ему удалось оторвать клоки бараньей шерсти лишь с шеи и подбородка. К щекам те будто приросли намертво. Вэй Усянь дернул за вредный клок посильнее и тут же взвыл от боли — отходить от его лица накладная борода оказалась согласна только в компании кожи Вэй Усяня. Вэй Усянь вздохнул, откинулся на подушки и вынул из рукава кувшинчик с вином. Может быть, если он выпьет побольше, это подействует как обезболивающее и позволит справиться с мерзким клеем? Он как раз опустошал третий кувшин, когда входная дверь скрипнула. Судя по раздраженному шипению под нос да потрескиванию Цзыдяня, в кабинет зашел не кто иной как Цзян Чэн. Вэй Усянь почти собрался его поприветствовать, но в этот момент как раз набрал полный рот вина. Он проглотил вино, затем отпил еще, еще и еще. Вэй Усянь открыл новый кувшин, Цзян Чэн в гневе сбросил что-то со стола, напомнив о своем появлении. — Чэн-Чэн, — Вэй Усянь высунул голову из-за ширмы, — а давай три поклона отобьем? Цзян Чэн, не оборачиваясь, зарядил в голову Вэй Усяня фарфоровой тушечницей, схватился за Цзыдянь, поднялся из-за стола, да так и замер. — Что это у тебя с лицом? — уточнил он, присмотревшись. — И как давно ты за ширмой болтаешься? — А что у меня с лицом? — Вэй Усянь, успевший позабыть о своих злоключениях с бородой, провел ладонью по физиономии, наткнулся на клок шерсти и с силой его потянул, чтобы тут же вскрикнуть. — Ах это. Маскировка. — Ты похож на Старейшину Илина с деревенских плакатов. Такой же всклокоченный и неопрятный. И зачем маскарад? Опять разгуливал по Пристани Лотоса? Вэй Усянь пожал плечами. Он уже жалел, что пришел к Цзян Чэну, не потрудившись избавиться от бороды. Теперь от занудной лекции на тему безопасности и Суйбянем не отмашешься. — Я аккуратненько. Клянусь Чэньцин, меня никто не заметил. — Ты в прошлый раз так же говорил, а потом мне пришлось объяснять тем пьянчугам, что ты не живой Старейшина Илина, а его мрачный призрак. — По-о-омню! — Вэй Усянь хохотнул. — Я ещё тогда парил и истошно выл. Было весело! — И вовсе даже не весело! — Цзян Чэн достал откуда-то новую тушечницу и снова запустил ей в Вэй Усяня, на этот раз тщательно прицелившись. — Мы столько сил потратили, чтобы убедить заклинательский мир в том, что Старейшина Илина — мертв, а ты, спустя три луны, норовишь попасться на глаза какому-нибудь Цзиньскому соглядатаю. Сколько тебе раз повторять: «Не выходи из усадьбы»? — Ну, Чэн-Чэн, мне ску-у-учно! — Зато в темницах Башни Карпа ты повеселишься, я уверен! — Цзян Чэн закатил глаза, а Цзыдянь, едва успокоившийся, снова заискрил. Вэй Усянь обиженно надулся и нырнул обратно за ширму. Он начинал подозревать, что Цзян Чэн спас его из Безночного Города, только чтобы уморить в Пристани Лотоса скукой. Наверняка мстил за ту штуку с Золотым ядром или за то, что Вэй Усянь едва ли не на год переехал на Луаньцзан. А может, он и вовсе наказывал за щенков, от которых ему пришлось отказаться в детстве. С него-то станется! Цзян Чэн обидчивый… хотя и хороший. Вэй Усянь, только что перебиравший в памяти воспоминания об обидчивом Цзян Чэне, плавно переключился на воспоминания о Цзян Чэне хорошем. Смешном, верном, бесстрашном. Готовом бежать пять дней до Пристани Лотоса, чтобы привести помощь; уводить за собой Вэньских псов; выделывать самоубийственные трюки на глазах у всех заклинателей, собравшихся в Безночном Городе на показательную казнь. Вэй Усянь прикрыл глаза. Перед смеженными веками замелькали картинки недавнего сражения: благородные господа с мечами наголо, поднятые по указке Чэньцин мертвецы, Цзян Чэн на Саньду, скрытый отвлекающим талисманом. Талисман специально для этой цели изобрел Вэй Усянь. Он же отыскал и свежий труп, который Цзян Яньли лично нарядила и причесала под Старейшину Илина. Но весь этот рискованный план — подменить Вэй Усяня чужим телом, бросить его на глазах сотен свидетелей на съедение мертвецам и скрыться в Пристани Лотоса — принадлежал Цзян Чэну. Он же сумел и забрать в Юньмэн Вэней. Кажется, на Цзинь Гуаншаня и других глав великих кланов подействовала сказка, что тот делает это в память о погибшем названном брате. Вэй Усянь наблюдал за речью Цзян Чэна глазами бумажного человечка в его рукаве и не расплакался от умиления лишь потому, что боялся погубить слезами свое временное бумажное тело. Он и подумать не мог, что значит для Цзян Чэна так много. Впрочем, умиление продлилось не долго. Стоило Цзян Чэну получить разрешение на переселение Вэней и покинуть главный зал Башни Карпа, как он вынул из рукава бумажного человечка и безжалостно его смял. Но на этом его жестокости не закончились. Едва вернувшись домой, Цзян Чэн в буквальном смысле проклевал Вэй Усяню мозг лекциями о том, насколько тому опасно в каком угодно виде показываться другим заклинателям на глаза. Не будь в этот момент на пальце Цзян Чэна Цзыдяня, Вэй Усянь бы подумал, что в его тело вселился Лань Ванцзи, до того тот был зануден. — Ты чего затих? — Цзян Чэн дошагал до ширмы только для того, чтобы швырнуть в Вэй Усяня очередной тушечницей. — Опять глупость какую-то задумал? Вэй Усянь на этот раз увернуться не успел и теперь оскорбленно потирал ушибленное плечо. И вот с этим грубым метателем тушечниц — кстати, зачем они ему в таком количестве? — он делил свою жизнь? Ради него пожертвовал Золотым Ядром, девственностью, свободой? Последняя мысль затормозила поток внутренних стенаний Вэй Усяня, что большой камень тормозит крохотный ручеек в горах Облачных глубин. Словно тот самый ручеек, придавленный камнем, рассуждения Вэй Усяня тут же потекли в другом направлении. Пьяный мозг услужливо напомнил, для чего его хозяин вообще пожаловал в кабинет Цзян Чэна и о чем пару цзы* назад начал с ним говорить. — И ничего я не глупость задумал, — Вэй Усянь демонстративно надул губы, — я задумал очень даже умность. Нам с тобой надо отбить три поклона! — А я надеялся, что мне послышалось. — Цзян Чэн тяжело вздохнул, сел рядом с Вэй Усянем на софу, отобрал у него кувшин и длинным глотком осушил наполовину. — И зачем нам это делать? — Как зачем? Чтобы я стал твоим мужем! — А это нам нужно для того чтобы… — Цзян Чэн воспроизвел руками некий вычурный жест, который, по-видимому, должен был побудить Вэй Усяня к дальнейшему рассказу. Вэй Усянь залип на плавные движения, едва не позабыв, о чем говорил. В реальность его вернул тычок в плечо. — Да что ты за человек такой! Чуть что — сразу дерешься! — Вэй Усянь взвыл, а Цзян Чэн замахнулся снова. — Ну хорошо-хорошо! Это нам нужно для того, чтобы я смог спокойно перемещаться по Поднебесной без маскировки и нестабильного отвлекающего талисмана. Цзян Чэн непонимающе моргнул. — Поясни-ка… Вэй Усянь сел поудобнее, достал из рукава новый кувшин вина, откинул с лица челку — вышло не очень удачно, прядь запуталась в проклятой бороде, и Вэй Усяню пришлось потратить пару мяо,** чтобы выпутать собственные волосы из бараньих. Цзян Чэн закатил глаза, но все же принялся помогать. Лишь высвободив несчастную челку из плена искусственной бороды, Вэй Усянь начал рассказ. — Как ты правильно заметил, сегодня я был в Пристани Лотоса. — Вэй Усянь сделал глоток вина. — Я бродил туда-сюда, украл пару лепешек с лотков торговцев, съел танхулу. Чтобы промочить горло, мне пришлось зайти в одну таверну. Я купил вина и принялся слушать разговоры. В зале было довольно много людей. Путешественники из Дунъина, местные рыбаки, весенние девы… — Вэй Усянь! — оборвал Цзян Чэн. — Переходи уже к сути! — Я и перехожу! — Вэй Усянь надулся, но почти сразу же про свою обиду забыл. — Весенние девы обсуждали между собой городские сплетни и слухи. Недавнюю историю об ограблении торгового каравана, повышение налогов на зерно, призрака Старейшины Илина, что терроризирует город. Но все это интересовало их мало. Куда сильнее девы были увлечены романтической историей о том, как глава клана Цзян нашел где-то двойника своего погибшего шисюна и притащил его в Пристань Лотоса. Цзян Чэн непонимающе моргнул. Видимо, вино успело затуманить и его разум. — Что? Зачем бы мне это делать? — Как зачем, Чэн-Чэн? Затем, что ты не смирился со смертью этого самого шисюна, ведь ты так его любил! — Вэй Усянь демонстративно утер рукавом несуществующие слезы. — Чего-о-о-о?! — Цзян Чэн зарядил в него кувшином. — С чего они вообще это взяли? — То, что ты любил шисюна, или то, что ты притащил в Пристань Лотоса его двойника? — И то и другое! — Ну-у-у-у… — Вэй Усянь на всякий случай — вдруг Цзян Чэн задумает швырнуть в него чем-нибудь еще — прикрылся подушкой. — Кажется, главу Цзян и человека, как две капли воды похожего на его шисюна, видел Чин Ли — местный любитель выпить и посплетничать. Более того, он видел их целующимися. Цзян Чэн моргнул, выхватил у Вэй Усяня из рук спасительную подушку и со вкусом ей же зарядил Вэй Усяню в голову: — Это все ты виноват! «Нас никто не увидит, Чэн-Чэн», «Сейчас ночь, Чэн-Чэн», «Я устал томиться дома, пойдем прогуляемся, Чэн-Чэн», «Давай поцелуемся на этой крыше, Чэн-Чэн»! — Ну, Чэн-Чэн, погоди ты ругаться! — Вэй Усянь увернулся от очередной подушки. — Ты подумай, это же наоборот хорошо! Такие слухи нам на руку! Весенние девы ведь не думают, что ты Старейшину Илина скрываешь! Они уверены, что твой любовник — то есть я — его — то есть меня — двойник! Удобно, правда? — Удобно? Удобно?! Да теперь вся Пристань Лотоса думает, что я — псих и обрезанный рукав. — А это разве не так? Ну, то есть, ты же и вправду обрезанный рукав! — Вэй Усянь! — Цзян Чэн, перекидав в Вэй Усяня всеми подушками и одеялами, схватился за саму софу. — А еще ты и вправду немного псих… — Что ты имеешь в виду?! — Так и не справившись с софой, Цзян Чэн схватился за ширму. — Н-ничего! — Я тебе сейчас покажу «ничего»! Ноги переломаю! — Не надо, Чэн-Чэн, они мне еще пригодятся. На плечи тебе их закинуть, вокруг твоей талии обвить, на колени встать, когда мы три поклона отбивать будем. — Какие еще три поклона?! Не буду я с тобой ничего отбивать! — Но почему? Это же действительно отличный выход! Скажешь всем, что я — обычный простолюдин, похожий на Старейшину Илина. Ядра у меня как раз нет, имя новое придумаем, а еще, еще… — Вэй Усянь на мгновение задумался. — Чтобы уж точно никто и не подумал, что я — это я, попросим шицзе мне пудрой родинку под губой замазать! — Родинку под губой?! Ты что, издеваешься? — Цзян Чэн все-таки справился с ширмой и швырнул ее в Вэй Усяня. Тот поймал ширму и кинул обратно. Цзян Чэн разнес ширму Саньду. — Ах так! — вскричал он, схватив со стола четвертую — или уже пятую? — тушечницу. — Ну все, война! *** — Скажи честно, ты все это выдумал, чтобы обрядить меня в красное? — спросил Цзян Чэн, когда они, несколько кэ*** спустя, лежали в обнимку на софе обнаженными. Вокруг царил форменный бардак: после традиционной потасовки, перешедшей в настолько же традиционную игру тучки и дождика, целой в кабинете Цзян Чэна осталась разве что софа. И то только потому, что на ней любить друг друга было сподручнее чем на полу. — Что именно выдумал? — Сказку про сплетни весенних дев, собственного двойника и мое на нем помешательство… — Как ты можешь меня в таком подозревать, Чэн-Чэн?! — Вэй Усянь обиженно вскинулся. — Будто сам не знаешь, что я не способен на коварство. Цзян Чэн пожал плечами, а Вэй Усянь предусмотрительно спрятал в изгиб этих самых плеч — ладно, одного из них — пылающие щеки. Он действительно не соврал — про весенних дев Вэй Усянь рассказывал не ради того, чтоб обрядить Цзян Чэна в красное… …Ради этого он той памятной ночью поцеловал его на так удачно залитой ярким лунным светом крыше, прямо на глазах у Чин Ли — известного городского алкоголика и сплетника. *пять минут ** секунда *** пятнадцать минут