Астроном верен звездам

Сенджу, не моргая смотрит на свое отражение. Как зачарованная, наблюдает за переливами изумрудно-зеленого на свету, когда глаза то темнеют, то становятся пугающе прозрачными и пустыми, когда сверкающий блик возникает на радужке, и приходится зажмуриться. Ее губы плотно сомкнуты, на нижней виднеется запекшаяся кровь, которую уже просто лень смывать. Ее длинные гладкие волосы собраны в идеальный хвост на затылке, ничуть не растрепавшийся, без единого «петуха». В ее правом ухе два хеликса. По бокам ее губ, на щеках, два крестообразных старых шрама. Они уже не кровоточат, но ужасно болят в дождь. Ужасно портят прекрасное молодое лицо. Наконец, отражение моргает, словно в глаз попала вредная мошка, щурится, утирается рукавом. И двигается совсем не так, как положено зеркальному близнецу. Харучие лениво зевает, прикрыв искореженный рот ладонью. — Так и будешь молчать? — интересуется парень с нескрываемой долей раздражимости. Сестра мало того, что задержала его на самом пороге дома, так еще и не объясняет, почему. Только пялится в лицо неживыми рыбьими глазами. — Мне нужно идти. Курокава не любит, когда важные люди Поднебесья опаздывают. Конечно, Харучие не упустит момента похвалиться, показать разницу между ними. Напомнить, что больше не член Свастики, не товарищ, а враг, не предатель, а всего лишь выбравший свою сторону человек. На Сенджу — черная косуха с золотой свастикой. Хару весь в ало-красном, с плеч до щиколоток будто перепачкан кровью. И между братом и сестрой не просто воздух, не просто вытянутая рука расстояния. Между ними разверзшаяся твердь, где не видать дна. Но Сенджу это сейчас мало волнует, пусть хоть завтра они сойдутся один на один. Драка на кулаках — плевое дело. Проиграть на любовном фронте — вот что действительно страшно. — Ты, правда, расстался с Майки? — голос у нее удивленный, надрывный, точно дело касалось ее сокровенного, вдруг нечестно раскрытого кому-то. Харучие хмурится, желваками под маской играет, взгляд отводит. Молчит. — Теперь ты язык проглотил? — поддразнивает сестра, хотя и самой не до смеха. Старший раздраженно сплевывает себе под ноги. Черт с ним. — Ага, — запросто отвечает, — разошлись где-то неделю назад. Взгляд у Сенджу хищный, орлиный, детективский. Точно рентген, который определяет, кому чье сердце принадлежит. Девушка щурится, точно не веря ему, точно ожидая момента, когда брат сведет все в шутку. И с болью в груди надеется, что так и будет. — Ты нашел другого? К кому ты ушел? На кого променял Майки? — Да ни на кого! — обрывает ее брат, раздраженно всплеснув руками. — Просто так бывает в жизни, что ты остываешь к человеку, не видишь с ним будущего и уже не хочешь настоящего. Я сейчас совершенно свободен. Вовсе необязательно, что я полюбил кого-то другого. Я всего лишь разлюбил Майки. Слова — как застрявший в брусчатке каблук: ни в одну сторону шагнуть не получается. Младшая чувствует, что сейчас готова вогнать его еще глубже, так, чтобы остановиться в этом разговоре, чтобы сломать ногу, и стало больно. Потому что боль Майки — это ее боль. — Но он же любит тебя пиздец как, — напоминает очевидно ненужное и ненужно очевидное Сенджу, — сам так говорил. И он, и ты после ваших гулянок. А потом еще добавлял, что любишь его дольше и сильнее, что ваш стержень из стали. — А сталь-то хрупкая, — с легкой усмешкой напоминает Харучие и уже собирается развернуться, уйти из дома, как младшая хватает его за локоть, не пускает никуда, только по-волчьи скалится и глядит исподлобья. — Я же отдала его тебе, — зубы трутся о зубы, Акаши буквально разжевывает слова, пытаясь вдолбить в эту глупую розовую головку, как отвратительно он поступил. — Я доверила его тебе! Свою главную ценность! Я плакала, много плакала, и ты это знаешь! Я просила сделать его счастливым! Сенджу срывается на крик, но ей все равно, кто может услышать. Нет, она хочет, чтобы слышали все, какой ее брат. Сенджу давно смирилась, что Майки ее не полюбит. Что при практически идентичных лицах, он выбрал ее брата. Сенджу этого не понимала, старалась выбить толику внимания днем и раздирала маникюрными ножницами запястья ночью, когда не получалось подобраться к нему близко, ближе Харучие. Слезы, истерики, кровь, горсти таблеток, после которых желудок промывать, и последующие разговоры с психотерапевтами не дали результата. Майки ее не выбрал. Майки подъезжал к их дому на байке и встречал ее брата поцелуем, после чего они улетали с глаз долой. Ненависть к Харучие она тоже переработала давно. Мечты о том, чтобы ночью всадить ему в горло те же ножницы, принесшие ей столько боли и незаживающие белые полосы, исчезли. Да и были это скорее не мечты — так, фантазии. Все же мы рано или поздно желаем смерти даже близким. В жизни она бы так не смогла. Майки бы возненавидел ее. Но теперь… но теперь… Харучие бросил его, ушел в другую банду. Младшая Акаши воспринимала это как личный удар. За Майки. Хотела почувствовать его боль, хотела забрать ее, хотела Майки всего и полностью, самозабвенно и, что греха таить, сумасшедше. — Он же не вещь, Сенджу, — уже серьезно отвечает Харучие и перехватывает запястье сестры, демонстрирует свою силу, пока глаза лишь на мгновение застилает зеленой бурей. А затем он улыбается, заботливо отдергивает ее руку от себя (а ухватилась Сенджу сильно). — Просто так бывает в жизни: я свободен теперь, и он тоже. Так чего ты режим истерички включаешь? Давно уже пора бежать к ноге Майки. Это ты умеешь лучше всего. Под кожей разливается кипящая обида. Акаши-младшей возразить нечего, и она тихонько отпускает (кажется ей, тоже нового) брата по новым делам его новой банды. От злости хочется кричать и ломать кулаки о шины. Плакать нельзя. Майки слабых не любит. Не любит. Полюбит. Сенджу устало плюхается на ступеньку крыльца и глубоко задумывается: а ведь в чем-то Харучие прав… ___ Глубоко-зеленые глаза, похожие на драгоценные камни. Нежно-розовые космы волос, которые и Хару, и Сен старательно отращивали, следили за ними и ухаживали. А потом Майки сделал свой выбор, и Сенджу отсекла свои косы бабушкиными швейными ножницами. Они ей, на самом деле, мешали и совсем не нравились. Клишировано сказать, фарфоровая, светлая и по-детски мягкая кожа, хранящая лишь один изъян на двоих. Худосочное аристократическое телосложение. Брат и сестра Акаши были практически идентичны, за исключением пола, роста, возраста и шрамов на щеках. Но Майки нравились не только парни, рост, правда, подводил сильно, младше она меньше, чем на полтора года, а шрамы… шрамы — дело поправимое. Дома, как зачастую, никого. Харучие развлекается с новыми друзьями, наверно, уже замену Майки ищет. Такеоми где-то играет. Или бухает. Или ебет шлюх из своих последних, отнятых циррозом, сил. Или все вместе, Сенджу плевать! Ей, честно говоря, семья никогда не казалась семьей — ну, той, настоящей, из мультиков по телевизору. Каждый Акаши был сам по себе, даже имел собственную фамилию, которой пользовался чаще, чем родной. Жили вместе, в одном доме, но будто в чужие люди общежитии, пересекающиеся лишь на кухне, да в очереди в туалет. Сенджу чувствовала себя одной в этих стенах, даже когда меж них где-то бродили родные ей люди. И только с Майки она чувствовала себя не одиноко, только этот человек привносил в ее жизнь солнце и краски. Сен любила его столько, сколько только помнила себя. А может, и еще раньше, с этапа онтогенеза. Майки всегда был ей другом, но это дешевый суррогат — френдзона, модно говоря. Может, даже знал о ее чувствах, может, смеялся над ней вместе с Харучие. Все равно! Плевать на причины, обстоятельства, реалии и саму кривду. Майки любил одного из совершенно идентичных Акаши. И различало их лишь одно, нечто важное и памятное для него, как фотография на всю жизнь. Раньше Хару прятал свои шрамы, потом перестал. Сенджу же будет носить их как украшение, как свою любовь и преданность одному человеку — лидеру ее банды и сердца. Губы обкушены, и уже болят — а это лишь начало. Руки трясутся. Лампочка противно мигает в ванной. Голова уже идет кругом, зато решимость непоколебимая. Даже если Акаши рухнет на пол в агонии и с криком, она должна закончить свое дело. Потому что ей нужен Майки. А Майки нужен Хару. И все получат, кого желали. В руках — клинковая бритва старшего брата. Сенджу мнется, долго рассматривает свое чистое аккуратное личико, которому завидовали одноклассницы и которое привлекало к себе внимание даже старшаков. Но для нее все это было белым шумом, пока ее не замечал Майки. Мысль об этом болезненно ударила в затылок. А следом — острое лезвие с размаха прорезало тонкую щеку. На удивление, вошло оно глубже, чем она думала. Акаши нарочно открыла рот, чтобы не повредить зубы, поэтому видела там, в темноте рта, серебристую бритву, с которой стекала кровь, ее кровь. К счастью, боль была не такой сильной, получилось даже не закричать. Но когда острое лезвие пилящими движениями направилось к губе, Сенджу скривилась, прижимая язык к нижней челюсти. Вскоре бритва поравнялась с губами, разделив щеку на два болтающихся лоскута. Улыбка Глазго, только вот улыбаться больно. Акаши, пока в крови бурлил адреналин, наметила еще одну точку под скулой и осторожно проткнула ее, стараясь сделать развез крестообразным. К моменту, когда ей это удалось, Сенджу уже лежала на полу в собственной крови и кричала во все горло, точно зная, что никто к ней не придет. Последнее отчаянное движение повредило и десну. Девушка прижимала к лицу мокрое полотенце и рыдала от ужаса, от мысли, что нужно сотворить это еще раз. Как братец это перенес? Как Майки мог сделать это? Майки. Это все Майки. Все в нем и все на нем, центр всех сластей и кошмаров Сенджу. — Я не виновата… — сама себе прошептала она, глотая кровь. Затем трясущейся рукой подняла бритву и поднесла к другой, еще нетронутой, щеке. — Это все ради Майки! ___ Они стали идентичны, как разнояйцевые близнецы. Раны заживали, на удивление, долго. Пьяный Оми заметил не сразу, а когда спохватился, отвез сестру в больницу. Харучие навещал ее. Все время молчал. И только один раз развал чокнутой. А потом ушел из дома, и они совсем перестали общаться. Невыносимая боль преследовала ее еще долго, но куда сильнее мучила мысль, что она не может увидеть Майки, связаться с ним, показать, на какой подвиг пошла ради любимого. Прошло несколько месяцев, прежде чем Сенджу получилось уломать Манджиро на прогулку. Все прошло довольно… скучно. Акаши отказывалась от газировки и мороженного, от подвижных игр, предпочитая наблюдать, как Майки, словно щеночек, вливается в футбольную команду незнакомых мальчишек и выигрывает. Зато их разговоры… Майки болтлив. Он может говорить обо всем на свете вплоть до того, что происходит прямо сейчас. В противовес своему молчаливому и замкнутому брату, Сенджу была той еще хохотушкой и любительницей сплетен. И, боги, как хорошо, что движения губ даются ей без боли. Майки вел себя как обычно. Только время от времени грустнел его взгляд, когда направлялся на Акаши. Он просто еще не знал, что не все потеряно. Когда «свидение» было окончено, солнышко там мягко садилось за дома, птички стрекотали, Манджиро как истинный джентльмен из американских фильмов проводил свою даму, и уже было хотел улизнуть, к себе домой пойти. — А как же поцелуй? — с притворной обидой спрашивает Акаши. — Ты что, не собирался даже поцеловать меня на прощание? От таких вопросов Сано оторопел, искреннее не зная, как реагировать. Сенджу была сестренкой его бывшего, и сам он так ее и воспринимал, а в из прогулке не видел никакой романтики. — Ты, кажется, болеешь, раз в маске ходишь, — паршиво оправдывается Майки, в данный момент больше всего надеясь, что она пошутила, и неприятный разговор можно, как минимум, отложить. — И от холодного отказалась, и от игры. Тебе стоит прилечь и отдохнуть после такой прогулки. — Да нет, что ты! Просто подумала, что люди могут странно отреагировать. Я ведь впервые выхожу из дома так. — Как — так? — насторожился юноша, не понимая ее. Сенджу предвосхищенно улыбается под маской и медленно — ухо за ухом, — снимает ее с лица. И только теперь, через месяцы разлуки, месяцы страданий и боли, Майки видит эти крестообразные шрамы на ее щеках. Прямо как у Санзу. Зеркальное отражение. И Акаши столько ждала, чтобы доказать ему это. — Это… сделал я? — не своим голосом спрашивает Сано. — Я тебя ранил? Улыбка Сенджу мигом тускнеет. Не такой реакции она ждала — восхищения, удивления, счастье. Майки получил нового Акаши, такого же, как потерял. Но на его лице ужас, полнейший шок, и Сенджу сама шарахается: на брата он так никогда не реагировал. И почему он не знает, что никогда не вредил Сен? Почему его так трясет? — Да… — не успев подумать, отвечает девушка и трогает пальцами кривой разрез на щеке. А Майки на ногах едва стоит, все пораженно глядит в ее лицо, грубо трогает подбородок, рассматривает, точно не веря собственным глазам. В которых уже блестят слезы. Пальцы дрожат, но Акаши перехватывает их, пытается согреть. Манджиро быстро вырывается и опускается на колени, обнимает ее живот, лицом упирается, отчего ткань быстро мокнет. Сенджу, не зная, что делать, неловко опускает руки ему на плечи. — Вас обоих… вас обоих… — все повторяет Сано, утыкаясь лбом в ее реберную арку. — Как я мог?! Прости меня, прости… прости… Манджиро бы и на крик срывался, да только голос сразу же охрип. От веселого мальчишки с мороженым и футбольным мячом в руках не осталось ничего. Теперь он астроном. По три точки с каждой стороны — созвездие Улыбки. А астроном верен своим звездам. Сенджу гладит его волосы, щеки, сама целует в лоб и губы, в руки и плечи, но, кажется, Майки уже толком не осознает, что происходит. Получилось даже лучше, чем Акаши планировала. Сано был настроен на Харучие, но это уже давно неправильная программа. Майки нужно починить. А иногда, чтобы что-то починить, это что-то нужно сломать.