Золото и киноварь

      Огромный аукционный зал, в большей части которого царит полумрак, холодные ржавые цепи и сотни, нет, тысячи голодных пар глаз, хищно следящих за каждым его вздохом. Страшно. Ему очень страшно.       — Стартовая цена — пятьсот тысяч золотых!       Нет.. Нет! Прекратите... Пожалуйста, хватит.. Хватит.. Хватит.. Хватит.. Хватит!..       — Шестьсот тысяч!..       — Семьсот пятьдесят!..       Нет.. Закройте рты, замолчите.. Заткнитесь все!.. Это всё сон. Просто страшный сон.. Это не может быть правдой.. Только не его правдой...       — Полтора миллиона!..       — Два миллиона...       — Пять миллионов золотых.       Отовсюду доносятся крики — атмосфера накаляется, ставки продолжают расти: десять, двенадцать, пятнадцать миллионов... Откуда-то доносится: "Шестьдесят.." И мир замирает. Сердце бьётся с бешеной силой, так и норовя вырваться из груди, по пути разбив рёбра в щепки. Вообще-то, подобный исход не кажется таким уж плохим. Во всяком случае, не ему — наверное, он был бы даже благодарен.       Один удар. Второй. Третий...       — Продано!       Конец.. Пожалуйста, пусть это будет конец. Пускай всё закончится.. Он не хочет видеть, слышать, чувствовать всего этого... Он просто хочет домой.. Домой... У него больше нет дома. Ни дома, ни семьи, ни имени... У него больше ничего нет. На самом деле, было бы здорово, если бы и его никогда не было. Тогда и этого момента тоже не было бы. Ни боли, ни потерь, ни страха.. Не было бы ничего, но чуть-чуть по-другому. Да, звучит действительно здорово...       К несчастью, только звучит. Резкая боль возвращает его в действительность — жестокую, беспощадную. Ставшую его перманентной реальностью, от которой ему не убежать, не скрыться. Только терпеть, терпеть, терпеть и терпеть, глотая обиду, ужас и слёзы. Хотя, слёз совсем уже не осталось — плакать он давно разучился. С тех пор, как не стало отца, матери.. сестры. С того дня он ни разу не плакал. Возможно потому, что умер тогда вместе с ними. И всё, что сейчас происходит, лишь плод его больного воображения, картинки из самого страшного его сна — кошмара, — прокручивающиеся друг за другом снова, и снова, и снова... До тех пор, пока он не задохнётся, уйдя в эту пучину отчаяния с головой. В его персональный ад.       Кровь... Да, в ту ночь её было очень много. Она пропитала всё — пески, ставшие ему домом, рубашку отца, которую чудом удалось сохранить, его собственную кожу... Въелась в неё настолько сильно, что уже не отмыться, и кажется, будто добралась до самой сути, до теплящегося где-то под рёбрами огонька. Залила его, практически затушила. Ещё чуть-чуть, самую малость, и не останется совсем ничего. Лишь бескрайняя всепоглощающая тьма — беспросветная бездна, падать в которую он будет обречён вечно.       Скорее всего, к тому моменту ему будет всё равно. Он будет сломан — он уже сломан, — будет разбит — он уже разбит, — будет втоптан в грязь, словно недостойный жизни отброс, запятнавший мир своим существованием.. Впрочем, горящая от боли метка уже является прямым тому подтверждением. Ногти больно впиваются в кожу, царапают, игнорируя сочащуюся из раны кровь. Ещё раз, ещё и ещё.. Лишь бы убрать, лишь бы только избавиться...       Он ведь не вещь, не чужая игрушка, не кукла, которую по чьей-то прихоти можно дёргать за ниточки, заставляя выполнять забавные трюки. Он... А кто он? После всего, что произошло, может ли он сказать, что остался прежним? Что он действительно никому не принадлежит, не живёт — существует — по чьей-то указке... Руки, до боли вцепившиеся в ставшую похожей на кровавое месиво шею, безвольно падают на пол. Он...       Шаги, эхом отдающиеся от высоких покрытых плесенью и его кровью стен, заставляют его немедленно сжаться — свернуться в клубочек, используя крылья на манер щита. Зажмуриться, задержать дыхание, стать как можно незаметнее и меньше... Он знает — ничего из этого ему не поможет. Однако страх, ставший неотъемлимой частью его нынешней жизни, заставляет его искать всё новые и новые способы сбежать от всего этого — от этой комнаты, от этих людей, да даже от самого себя. Неважно куда. Прямо сейчас даже смерть стала бы для него спасением...       — Просыпайся, пташка, — противный голос, больше похожий на скрип старого дерева, режет по ушам, заставляя его зажмуриться только сильнее. — Скоро ты отправишься во дворец.