Сердце от любви горит

Когда Андрей проснулся среди ночи от вибрации телефона, то меньше всего ожидал увидеть на экране входящий вызов от Горшка. Это показалось таким нереальным, что он даже протёр глаза и на всякий случай ущипнул себя за предплечье, но происходящее не оказалось ни сном, ни галлюцинацией, ни миражом - телефон продолжил вибрировать в руке, а Миха смотреть с иконки контакта и проникать взглядом в самую душу, будто требуя ответить на звонок. Первой мыслью было сбросить вызов и поставить телефон на беззвучный, чтобы не проснуться, если этот придурок снова позвонит. Второй - совсем заблокировать, потому что разговаривать им после всего явно не о чем, всякого говна о себе Андрей и в пьяных интервью наслушался на несколько лет наперёд, а в то, что Миха с добрыми примирительными речами звонит, как-то слабо верилось. Третьей мыслью было всё ещё незабытое, запульсировавшее на подкорке «Вдруг что-то случилось?» и желание проигнорировать как-то сразу сошло на нет. Почему это вновь должно быть его проблемой, Андрей пообещал себе подумать как-нибудь потом. — Алло. — Хуйня какая-то это всё, на самом деле. Привет, Миш, ты там, судя по всему, в полном порядке, поэтому не рад слышать. Чё, сел на телефон своей павлиньей напыщенной жопой и случайно набрал? Перепутал контакт? Напился? Ширнулся? Ёбнулся окончательно? — Мих, ты время видел? — Нихуя не получается, понимаешь, да? Андрей, сколько не старался, не смог вспомнить, в какой момент записался к нему в круглосуточные кризисные психологи. Зато он прекрасно помнит, как с год назад Горшок выписал его из своих друзей. Так какого хуя? — Ты в курсе, кому звонишь? — Тебе звоню, ё-моё, чё за вопросы, Андрюх? Звучит так, будто в самом деле ему, если только Миха не успел обзавестись ещё парой-тройкой Андреев в своём окружении. Самое поганое, что звучит вот так просто. Обозвал предателем, высмеял творчество, сорвал с пяток концертов, плюнул в душу, закопавшись в своём эгоизме и обиде, послав этим нахуй всё то тёплое и светлое, что их связывало столько лет, а теперь звонит в 2 часа ночи, как ни в чём не бывало, и делает вид, будто так было всегда, включая последний год. Охуеть можно. — И зачем? Только объясни нормально и побыстрее, я вообще-то спал и хочу ещё, веришь-нет. — Чё, типа дохуя устаёшь, да? — Типа давай по делу, Мих. — Конечно, устаёшь. Развёл там, блять, бурную деятельность. Альбомы штампуются, концерты, туры, вся хуйня - знаю, видел, ё-моё. Андрей знает, что видел - ему уже поведали ту охуительную историю, в которой на странице Горшка обнаружилось сохранённое видео выступления нового княжеского детища. — Ты реально хочешь это обсудить? Вот, блять, прям сейчас? — Всё у тебя охуенно, да? Ну а чё, правильно, ты ж от меня избавился, теперь никто не душит, тексты не бракует, да, Андрюх? Делаешь там, чё всегда хотел, и всё у тебя так заебись получается… — Я отключаюсь. — А у меня нихуя не получается, понимаешь, да? Нихуя без тебя не получается. Андрею хочется заорать во всю глотку «Ты же, блять, сам этого хотел - «Тодда» своего ебучего, музыку пожёстче, власти в группе побольше - и всё получил, так чё от меня теперь надо?», но, приложив титаническое усилие, он всё-таки сдержал себя, потому что за стенкой спят не так давно успокоившаяся Алиска и Агата, вымотанная всеми прелестями материнства. Андрей вышел на балкон, чтобы наверняка никого не разбудить, а заодно остудить голову, по которой после такого заявления будто пыльным мешком ёбнули и вдобавок попрыгали. Закурить бы, да нечего - бросил уже много лет назад. — Миш, у тебя и со мной ничего не получалось, поэтому ты там, а я здесь. — Нихуя. Это я здесь, а ты там. Ты свалил, а я остался в группе и в нашем мире, понимаешь, да? Как же, блять, сложно понять, будто на разных языках разговаривают. Впрочем, ничего нового и удивляться нечему - это же их самый обычный диалог конца первого десятилетия - а у Андрея от злости всё равно руки чешутся не то раскромсаться об шершавую балконную стену, не то купить билет на ближайший рейс до Москвы и прописать кое-кому в табло. — Мих, ты там ничё не перепутал? По-твоему, я, что ли, год назад заявил, что нам пора вырасти из сказок и начать делать что-то другое? Разве это я настоял на том, чтобы… — Да причём тут это, блять? Ты вообще слышишь, чё я говорю? — Я слышу, ты - нет. Не слышишь, не понимаешь и вдобавок несёшь какую-то хуйню. С какого перепуга я, который продолжает делать то, что мы начали вместе, вдруг ушёл из нашего мира, а ты, который занялся совершенно другой темой, в нём остался? Чё-т немного не сходится, не? — Да потому что наш мир - это ж ещё и мы, понимаешь, да? Я и ты, понимаешь? Нахуй надо было расцепляться? Нахуй ты ушёл? В конце 2011, когда они перестали смотреть в одну сторону уже настолько, что любой разговор заканчивался великим срачем и взаимными претензиями, а находить компромиссы стало совсем невозможно, это казалось единственным правильным решением. Когда перед Андреем встал выбор, что спасать - творческий тандем или дружбу - он выбрал то, что всегда было важнее. — Как раз для нас я это и сделал. — Ты, блять… Ты ж меня предал, Андрюх. Бросил, оставил с ними, с чужими, а сам чё? Заебись тебе, да? Андрею не заебись, потому что он хочет спать, а вместо этого вынужден биться об стену чужого непонимания. Ему не заебись, потому что он устал от обвинений и упрёков со всех сторон за то, что в кои-то веки сделал так, как сам посчитал нужным. Не заебись, потому что почти год живёт с дырой в душе, которая осталась после Михи, после того, как он его оттуда выкорчевал, будто какой-то сорняк, потому что иначе было не справиться. Не заебись, потому что сам уже об этом пожалел. Он за этот год без Михи настрадался и истосковался так, что не единожды поймал себя на мысли вернуть всё назад, и ровно столько же раз сдержался только на морально-волевых и засчёт собственной гордости, задетой злым словесным поносом из пьяного пиздливого рта. Злился в ответ, срывался на близких, уходил в запои, сгоряча грозился точно так же послать за три пизды многолетнюю дружбу и подать на авторские права, чтобы забрать то, что принадлежит ему, но всё равно скучал. Наверное, именно поэтому до сих пор не послал его нахуй, а стоит на стылом октябрьском ветру в одних трусах и толстовке и пытается объясниться. — Нам стало слишком тесно в одном коллективе, на сцене, рядом друг с другом. А потом ещё ты с этим театром… Ты же помнишь, что я пытался? Правда, пытался, Мих. Но не вышло, не моё это. Тогда я понял, что надо валить, чтобы дать нам обоим побольше пространства и возможность реализовать себя в том, чего каждому из нас хочется, а заодно и сохранить то, что вне всего этого. Дружбу нашу сохранить, понимаешь? — Охуенно сохранил, чё. Сука, да ну как можно быть таким? Андрей хотя бы попытался и до последнего верил в успех своего решения, пока не споткнулся о чужие усердные старания дожать, добить, испоганить всё окончательно. — Блять, Мих, думай, чё хочешь. Если тебе так удобно считать меня полным говном и предателем - да сколько влезет. Я за себя знаю, что никогда от тебя не отказывался. От группы - да, от тебя - нет. Но ты, походу, не разделяешь одно от другого, и всё выходит так, что вне творчества, чисто по-человечески я тебя мало интересую, — Андрей усмехнулся - как же, блять, горько, — Получается, я хотел сохранить то, чего никогда не было. — Да с хуя ли не было-то, ё-моё? Ты чё гонишь? — Это ты гонишь, Мих. Гонишь за глаза про меня всем подряд. На репетициях не появлялся, тексты позорные писал, твою музыку ими говнил и чё там ещё? Напомни? Или ещё чё-нибудь навали. Давай, выговорись, облегчи душу, и на этой доброй ноте распрощаемся уже, наконец, лады? — Да чё ты, Андрюх… — Да ничё. Я ж хуёвый, с какой стороны не посмотри, да? Хуёвый музыкант, хуёвый фронтмен, панк из меня тоже хуйня полная. А друг, так вообще, хуета хует. Только ты, Мих, в вопросе дружбы тоже недалеко ушёл. Друзья так не поступают. — Да как так, ё-моё? — Так, как ты. Дружба подразумевает уважение, ты в курсе? Ясен хуй, что нет. Если б ты меня уважал, то не срал бы почти в каждом интервью, а, раз уж так сильно накипело, сказал бы всё прямо. Давай хотя бы сейчас, Мих, а? Претензии, недовольства, критика - всё принимается. Давай, говори, ну? В ответ только плеск жидкости об стеклянные стенки. Ну не мамкин же компот он там из банки хлещет, поэтому какой смысл распинаться? Миху и трезвого-то порой было сложно воззвать к здравому смыслу, в чём-то переубедить и что-то доказать, что уж говорить про него такого? Дело дрянь, а потому и разговор бессмысленный. Андрей не понимает, почему до сих пор не сбросил вызов и не вернулся в тёплую постель. Завтра так дохуя всего надо сделать - навестить родителей и Диану, починить протекающий кран в ванной, чтобы в конце месяца не охуеть от суммы в квитанции, позвонить приболевшему Касперу, поинтересоваться самочувствием и заодно вставить распиздон - такое многообещающее выступление сорвалось из-за его привычки пить ледяное пиво прямо из морозилки. Агатка ещё просила разобраться с соседом, который стучит, гремит и сверлит в неположенное время, когда у Алисы дневной сон. Довести текст до ума, вправить колесо на детской коляске и купить кошке когтеточку, чтобы не драла хозяйскую мебель. — Сегодня была эта… Как её? Генеральная репетиция. Ну, это которая, типа, самая важная, понимаешь, да? Блять, лучше бы продолжил швыряться обвинениями в предательстве и прочей надуманной хуйне, чем это. Андрею от одного только упоминания о театре хочется то ли проплеваться, словно от прокисшего пива, то ли завыть - луна, сегодня полная и такая яркая, очень иронично выплыла из-за тучи. — И как прошло? — Костюм, сука, неудобный. Ещё бритву ненастоящую дали, какую-то хуйню пластмассовую впихнули, ё-моё. — А ты не знал, что половина реквизитов - муляж? — Когда для афиши фотографировался, настоящее было. Порезался. — Поэтому и дали игрушечное, чтоб ты никого не искромсал. — Да, я ж, на самом деле, могу, чтоб без вреда, понимаешь, да? Придушить там, ещё чё. Меня научили, как оно это всё. Тут же эти… Как их? Ну, которые за актёрское мастерство шарят. Упражнения там вот эти всякие, чтоб тело, типа, правильно двигалось, чтоб дикцию там подтянуть, мимику проработать, понимаешь, да? Занимаюсь тут, научился всей этой их театральной хуйне. Прикольно, на самом деле. — Здорово, Миш. — Саня Устюгов, режиссёр наш, помогает сильно. Такой он, знаешь, ну, прям профессионал, короче. Наставляет меня. Сегодня, вот, похвалил. Говорит, что всё, что заебись уже подготовились, на самом деле. Так а чё, скоро ж премьера. — А говоришь, ничего не получается, — сука-сука-сука-не-продолжай-замолчи-просто-блять-остановись, — Без меня. Пиздец. Андрей готов поверить в Бога и начать ему молиться, лишь бы Миха ничего не расслышал или хотя бы не понял сути сказанного - сколько он там уже влил в себя? Хоть бы достаточно для того, чтобы пропустить мимо ушей его слова, насквозь пропитанные обидой, хоть выжимай. Ебучий парадокс - сам ведь отпустил Миху исполнять его задумку, сам хотел, чтобы каждый занимался своим делом, чтобы у обоих всё получилось, так почему же сейчас за рёбрами так и ноет и скребёт? И ведь не зависть никакая, ни ревность к успеху, хотя лучше бы они, чем то, что есть на самом деле. Такое по-детски тупое желание, чтобы у них получалось только вместе, будто это гарант, что их дружба, мир один на двоих и всё то, что они когда-то сделали - единственное правильное и нерушимое. — Хуйня это всё. Неправильно оно, не так должно быть, понимаешь, да? — А как правильно? Вопрос со звёздочкой, причём для обоих. Андрей вроде и ответил на него наперёд, а всё равно заебался спотыкаться об вечные «но» и «а вдруг». Миха даже сейчас не отвечает, всё продолжает хлестать своё что бы там и ни было и кашлять, захлёбываясь. Хоть бы запивал чем-нибудь сладким, дурак. — Тяжело, Андрюх, на самом деле. Я ж думал, что мы с тобой вот это всё будем, понимаешь, да? Когда вместе всё делали, всегда ж как-то легко было, да? А оно в итоге вот так всё получилось. Точнее не получилось нихуя, ё-моё. Не надо было, да? Может, щас бы всё по-другому у нас сложилось. Ещё Тодд этот, ну, которого играю, он такой… Я будто себя теряю, понимаешь, да? «Ты себя, Мих, уже давно потерял. А я тебя ещё раньше, а вместе с тобой и себя» - вертится на языке, но вслух никак не произносится, будто стоит только озвучить и это сразу станет безапелляционным приговором. Даже спустя столько времени Андрей оказался к нему не готов. — Да брось. Главное, что в итоге всё получилось так, как ты и хотел. — Да не так я хотел. — А то, что роль тяжело даётся… — Да хуй с ней, с оперой этой. Я ж не про неё вообще… — Ну, тут главное всегда помнить, кто ты есть на самом деле, и не дать себе стать заложником этого образа… — Я ж… Скучаю я, Андрюх. Может, всё-таки реально какому-то другому Андрею звонил? Ну, там, скорешился с Макаревичем, например? Во многом неувязочка, конечно, но у Андрея Князева как-то по-другому эту смену с гнева на милость объяснить не получается. То, что по ту сторону связи Горшок с его скачками исключительно от чёрного к белому без каких-либо полутонов, сейчас как-то не думается. Блять, да сейчас вообще ни о чём не думается, в голове только один единственный вопрос стучит по вискам. «Как?». Как можно было позвонить с обвинениями во всех грехах и в итоге прийти к этому? Как можно говорить такое после всей вылитой грязи? Как поверить? — Много выпил, да? — Дохуя, на самом деле. Круто. Иди ты нахуй, Миш. — Иди проспись, Мих. — Ты чё, думаешь, что я тебе по синьке вот это всё говорю, что ли? Пизжу, типа, да? — А разве нет? — Да ты охуел, что ли, ё-моё? Думаешь, если я бухой, то за базаром следить не умею? Ебучие качели, да сколько можно? Когда они там уже остановятся в каком-нибудь одном положении? Андрею даже не особо важно, в каком - он согласен быть и предателем, и человеком, по которому можно искренне скучать, готов поговорить спокойно ровно как и разругаться до охрипшего горла и пены у рта - лишь бы перестало швырять туда-сюда, а то вестибулярке уже конкретно захуёвило. — Мих, ты сам себе противоречишь. Я вообще нихуя не могу тебя понять, поэтому проспись, потом поговорим. Если ты, конечно, вообще вспомнишь, что звонил и чё говорил. — Да где я противоречу-то, ё-моё? — Да буквально везде, где обо мне идёт речь. На камеру одно, лично другое. Мне чему верить? — Я тебе, вот лично тебе когда-нибудь врал? Ну, как сказать? Десятки, если не сотни невыполненных обещаний завязать считаются? А пиздёжь о том, что никогда не изменишься? Что хочешь всегда жить в нашем мире и никогда из него не вырастешь? — Нет. Андрею перед самим собой за эту ложь даже не стыдно, потому что уже опостылели все эти взаимные тычки да выяснения, кто из них двоих в итоге проебался, и если сразу оба, то кто сильнее. Чертовски надоело ругаться. Они же могут по-другому? Ну, ведь могут же? — Ну, а чё ты тогда? Я ж, может, и говорю это всё, только потому что напился в сопли. Трезвый не могу, понимаешь, да? Я ж понимаю, что хуёво поступил, ну, когда на интервью говорил про тебя плохо. Стыдно, Андрюх. Я ж на самом деле так не думаю, понимаешь, да? Оно всё от обиды из меня лезло, потому что ты ушёл, свободным стал, всё тебе в кайф, а я чё? Раньше думал, что и у меня всё заебись будет, что и без тебя справлюсь, ё-моё. Оно вроде так и есть, на самом деле. А чё не заебись, да? Оперу поставил, с пацанами концерты даю, дочка растёт, а всё равно чё-то не хватает. Тебя не хватает, Андрюх. Рядом, да и вообще. Неправильно это, что мы вот так порознь, понимаешь, да? Это ж… Как будто нитку какую-то оборвали или внутри чё-то вырвали. Погано так, Андрюх, веришь? Миху всё несёт и не несёт по волнам пьяных откровений, а Андрей чувствует, как с каждым словом уходит с головой под толщу теплящейся надежды. Да как так? Ещё вчера он лёг спать с чётким пониманием того, что костёр их дружбы давно прогорел и потух, оставив после себя горстку углей, а сейчас всем собой чувствует, как михин ночной звонок, словно дерзкая искра, заставил их понемногу тлеть. Сука, как бы снова не обжечься? — Ты это, слышь, Княже… Возвращайся, да? — В группу не вернусь. — А ко мне, Дюх? Ко мне вернёшься? Или чё, всё уже, будущего нет, поздно, Адель, все дела, да? — Поздно, Мишань. Конечно, поздно, ты время видел? — Ты давай с темы не съезжай, ё-моё. Если это, ну… Щас сказать ничё не можешь, то хоть потом, ладно? Позвони, да? Я ждать буду, слышь, Андрюх? — Спокойной ночи, Миш. Надо сходить на кухню и выпить водки, так, чисто для профилактики простуды после получасового дефиле по балкону и крепкого сна. Правда, спать осталось всего ничего, а с самого утра так много дел - позвонить Касперу, купить кошке когтеточку, навестить родителей с Дианой и починить кран. Позвонить Михе, чтобы сказать, что тоже скучает, когда-нибудь купить билет до Москвы и навестить его, чтобы тоже починить. А заодно и себя. Будущее есть.