***
Рассвет. Лёгкая дымка тумана. Спящий город. Утро радует своей умиротворённостью. Тёплое рассветное апрельское солнце, что пытается своими лучами пробиться сквозь преграду в виде штор. Лёгкое дуновение ветерка, врывающееся в квартиру через приоткрытое окно. Запах сирени, пришедший с улицы. Краски пробуждающейся природы. Лёгкий полумрак спальни. Любимый человек рядом. Германия потягивается на кровати, радуясь новому дню. Шёлк постельного белья безумно приятно ощущать голой кожей. Даже холодок — её русский опять не закрыл окно — неприятно пробежавший по коже не убавляет хорошего настроения. День так замечательно начинается. Кажется, будто ничего не может его испортить. — Morgen, — довольно шепчет немка, ощущая, как со спины её не так довольно оплетает пара сильных и заботливых рук, а в волосы на затылке жалобно выдыхают. Россия бормочет что-то отдаленно похожее на "утро". Он оставляет аккуратные поцелуи на оголённом плече, вдыхая запах лаванды. Любимый аромат, отпечавшийся в подкорку сознания. Его лаванда отличается от остальных. — Спи, Meine Liebe, — очередной чмок в макушку. — Ещё рано, — вставать совершенно не хочется. У них выходной, так почему бы не поспать подольше или хотя бы понежиться в кровати. Столь спокойные моменты в последнее время стали для них настоящей редкостью. Не воспользоваться такой возможностью будет непростительно. — Уже семь утра, — недовольно фыркает немка. Режимы у неё с Ваней никогда не совпадали, но они не видели в этом большой проблемы. Германию ранние подъёмы вполне устраивают в отличие от России. Да и не такие уж они и ранние, если задуматься. Внутренний жаворонок соглашается с каждой мыслью, поддерживая желание подняться с кровати — и утащить с собой русского заодно — и переделать все дела на неделю вперёд. — В Калининграде четыре, — отвечают ей хриплым голосом, вызывая у немки мурашки. Она обожает, когда её русский говорит так. Германию сильнее прижимают к себе, сцепляя руки на чужом животе, выражая абсолютное нежелание отпускать хотя бы на миг. Всегда он так, но это и не важно. Не тогда, когда она со своим мужем переплетает пальцы рук, ощущая крепкую хватку. Тепло и уютно. Настолько, что тело медленно возвращается в царство Морфея. И лишь бунтующий разум удерживает её ото сна. — Зато во Владивостоке полдень давно, — Катарина недовольно пыхтит, пытаясь освободиться от крепкой медвежьей хватки. Получается не очень.— Вставай давай. Россия недовольно приподнимается, внимательно смотря на взбунтовавшуюся с утра пораньше немку. Оба выглядят как два взъерошенных воробушка. Но в случае с русским этот "воробушек" не скрывает накаченного тела, которое бессовестно пожирают любимые голубые глаза. Германия смотрит в ответ, пытаясь выразить внешне всё своё недовольно. Даже губки театрально надувает, что едва ли не выводит на смех обоих. Брагинский отвечает ей проверенным способом. Берёт чужие запястья в захват, нависая сверху, мягко поглаживая ладони, ненадолго любуются таким видом девушки, а после целует манящие губы. Нежно и чувственно. Выражая любовь и преданность, а не ненужную в такой момент страсть или намёк на прелюдию. Сейчас хочется именно такой любви. Чистой и искренной. Филия, как сказали бы древние греки. Германия отвечает ему уверенными и такими же нежными действиями, оплетая чужую шею, едва руки освобождают, и углубляя поцелуй. Довольный стон сам срывается с немецких губ. Это безумно приятно. Вот так, когда кожа к коже и грудью чувствуешь дыхание партнёра. Близко и чувственно. Заботливые руки касаются там, где хочется именно сейчас, заставляя почти мурчать. Она бы и замурчала, позволь это человеческая анатомия. Россия словно её мысли читает, зная, что нужно его немке в любой момент. — Пойдём готовить завтрак? — с сожалением разрывая поцелуй, тихо шепчет Катарина в надежде на положительный ответ. Она боится разрушить эту сахарную нежность. Немка ладонью оглаживает чужую скулу, ощущая колкость щетины — позже нужно будет исправить сей факт. Разум оплетает соблазн полежать вот так подольше, на что желудок недовольно отзывается желанием получить перекус. Мнение последнего она и учитывает. — Нет, — руки сжимают тонкую талию, довольно поглаживая. Он любуется своим личным поистине ангелом, что лежит в складках белоснежного постельного белья, напоминающего пушистые облака. Тонкая фигура вызывает множество смешанных чувств. Это и восхищение, и преданность, и желание, и нежность. Все чувства мешаются в одно, силу которого они даже сейчас не до конца осознают. Их любовь преодолела все невзгоды. Сейчас они рядом и вполне счастливы. Большего и не надо. Этому чувству они и потакают, не отлипая друг от друга двадцать пять часов в сути восемь дней в неделю. И из-за этого чувства он сейчас выцеловывает чужую шею, стараясь обходить ещё особо сильные синяки засосов и укусов, впитывая и слизывая любимый аромат лаванды и вкус миндаля. Слегка прокусывает кожу на стыке шеи и плеча, оставляя очередную метку. — Моя, — Россия может и ведёт себя по-детски, но отпускать свою Катарину явно не собирается. Они и так из-за работы не видятся почти. — Не пущу. — А так? — русский заинтересованно выгибает бровь, внимательно следя за каждым движением немки. Она словно хищник действует аккуратно и медленно. Притягивает к себе Россию и смотрит так по-доброму, что сопротивляться он просто не видит смысла. Зачем, когда удовольствие получают оба? России нравятся любые касания, если это делает его немка. Губы сливаются в нежном почти целомудренном поцелуе. — Возможно, — облизываясь, хмыкает он и раздумывает. Мало. Очень мало для хорошего подкупа. Германия хмурится, смотрит недовольно, но целует, на этот раз позволяя чужому языку коснуться её собственного. — Ладно, — русский падает на свою половину кровати, утаскивая немку за собой. Заглядывает в родные голубые глаза, поправляя прядь тёмных волос. — Но давай ещё минут десять полежим. Германия не сопротивляется. Просто не видит смысла. Лишь устраивается поудобнее, доверчиво кладя голову ему на грудь, ощущая ритм бьющегося лишь для неё сердца. На кухне русский и не думает отпускать своё сокровище. Усаживает на столешницу, чтобы было удобнее целовать. Руки находят своё место на бёдрах, скрытых лёгкой тканью халата, пока губы изучают то, чего так не хватало — вчерашнего вечера было безумно мало — на протяжении двух — чёртовы срочные поездки и собрания — недель. И не то, чтобы Германия была против. Сама ластится к России в желании выразить свою любовь. — Завтрак, — приходится напомнить спустя время. Россия совсем забывается рядом с ней. Ласки ласками, а есть всё же хочется. Ночь для неё выдалась слишком выматывающей. Германия про себя отмечает, с каким сожалением отрывается от неё русский. — Конечно, Mein Leben, — выдыхают в ответ. Желание окружить вторую половинку заботой никуда не пропадает. Хочется укутать свою Катарину в тёплое одеяло и носить так весь день на руках, совершенно не обращая внимание на смущённое и недовольное бурчание. Сейчас накормить девушку кажется первостепенной задачей. Завтрак готовят вместе, время от времени прерываясь, чтобы поцеловать или хоть как-то коснуться. Параллельно немка любуется веточками фиолетовой сирени в вазе. Приятная мелочь. — Кажется, дождь начинается, — негромко оповещает Катарина, переводя взгляд в окно. Серые тучи затягивают небо. Русский молча соглашается, перекладывая оладьи в тарелку. Пусть льют дожди хоть вечность, в их доме будет царить тепло. Пока они есть друг у друга, любая погода нипочём. В зелёных глазах это читается отчётливо. Вместе с бесконечной любовью, о которой Россия не устанет говорить. Первые капли скатываются по стеклу. Сирень окутает своим чудесным ароматом весь город. В одной из квартир в многоэтажке два человека, что счастливы вместе несмотря ни на что, в очередной раз дарят нежность друг другу. Их тихий смех, их разговоры. Касания, поцелуи, внимание. Их любовь ничто не посмеет прервать. Им так хорошо вместе.А за окном всё будут лить холодные апрельские дожди...