Alte Wunden

Ничего, кроме чужого отрывистого дыхания после бурной любви, не нарушало спокойную тишину, царившую в спальне резиденции Геббельса. Сам Йозеф сейчас разглядывал выбеленный потолок, бездумно перебирая тёмные волосы Адольфа, лежащего на его обнажённой груди, как довольный обласканный хозяином пёс. Они вместе уже как три года, но за это время чувства не только не стали тусклее, наоборот, их любовь друг к другу углубилась, усложнилась, как если бы кто-то взял яркую краску прямо из банки и намешал из неё тысячи замысловатых оттенков, перетекающих один в другой на холсте. Но даже размеренное дыхание любовника и чувство томящей слабости в ногах после недавней близости не уберегли министра от постепенного погружения в тяжелые мысли о прошлом, которые обычно приходили к нему в любые моменты тишины. Учёба в гимназии, где любимым занятием одноклассников было отнять его сумку, спрятать на последнем этаже и, гогоча во все горло, увлечённо глазеть, как хромой, маленький даже для своего возраста мальчик, вцепившись в перила, как в спасательный круг, неуклюже ковыляет по ступенькам, рыдая не столько от боли в ноге, сколько от обиды на окружающих и на самого себя. Призывной пункт, где сразу несколько врачей унизительнейшим образом осмотрели его искривлённую ступню, а после поставили безукоризненный вердикт: «Не годен». Университет, где каждый рослый студент считал своим долгом напомнить тощему замухрышке без гроша в кармане об этом самом вердикте, словно на его долю выпало недостаточно страданий. Не годен… Какое странное слово! Написали бы уже прямо: «Брак», как пишут на кривых заводских деталях. Порой Йозефу казалось, что еще чуть-чуть и он по-звериному отгрызет свою безобразную ногу, ведь даже такой исход казался лучше, чем существование с этим кривым костлявым неразумием и дальше. Однако сближение с Гитлером многое изменило. Конечно, доктора и раньше не обделяли вниманием женщины, но все эти грязные связи делали ему только хуже, лишний раз напоминая, что ни одна из этих прелестных актрис и не взглянула бы на него, не будь он рейхсминистром пропаганды. Но с Адольфом все было по-другому. Фюрер был единственным человеком во всем Рейхе, стоящим выше Геббельса, он мог иметь какую угодно женщину или даже какого угодно мужчину, но вопреки всему выбрал именно Йозефа, и не просто выбрал, а буквально не оставил ему шанса не влюбиться в ответ посредством постоянных ухаживаний и знаков внимания. Красные розы, долгие беседы по вечерам, бережные прикосновения и комплименты на ухо, когда никого нет рядом… Много чего произошло за эти прекрасные три года, и вот в одну ночь рядом с любимым Геббельс вдруг поймал себя на мысли, что старые раны на сердце постепенно начинают затягиваться, однако все еще порой дают о себе знать, как, например, сейчас. - Тебе не тяжело? – хрипловатый голос резко выдергивает министра из поганых воспоминаний. - Нет нет, лежи. – Йозеф успевает оставить короткий поцелуй на темной макушке, прежде чем Гитлер приподнимается на локтях и внимательно заглядывает в черные глаза напротив. - Просто ты какой-то напряженный. Все хорошо, мышонок? - Угу. – мычит в ответ Геббельс без особого желания отвечать. - Опять думаешь о плохом? Йозеф только тяжело вздохнул, спрятав глаза. Адольфу всегда расстраивало такое его поведение, но что Йозеф мог с этим поделать, раз мысли сами лезут в голову? Из очередных раздумий мужчину вырвало прикосновение теплых губ к щеке. Гитлер приподнялся еще выше, нависая над министром и осыпая его лицо короткими ласковыми поцелуями. - Ты же знаешь, что ты у меня самый лучший. Что бы другие не говорили, что бы ты сам про себя не говорил… Ты самый лучший. И так будет всегда. – бормочет фюрер в перерывах между нежными прикосновениями. - Знаю, знаю… Все хорошо, правда. – шепчет Геббельс, подставляя щеки и лоб под поцелуи. Вдруг Адольф останавливается, словно обдумывая что-то, после чего вновь заглядывает в глаза возлюбленного. - Можно я поцелую твою ногу? Йозеф чувствует, как от одного невинного вопроса его сердце отрывается и укатывается внутрь грудной клетки. Обычно даже мысль, что кто-то из присутствующих на крупных встречах обратит внимание на странную форму его правого ботинка пробуждает мерзкую тревогу внутри, а уж о том, чтобы показать искривленную стопу, а тем более дать прикоснуться и речи не идет… Для всех, кроме Адольфа. Однако это предложение даже для него чересчур странное. - Зачем тебе это? – в голосе Геббельса прозвучало намного больше металла, чем ему самому хотелось бы. Еще одна плохая привычка – ощетиниваться сразу, как речь заходи об уязвимом месте. Адольф немного потупился, но вскоре ответил: - Я хочу, чтобы каждый раз, когда на тебя накатывает тоска, ты вспоминал этот момент. Йозеф продолжал глядеть на него в замешательстве. Небесные глаза напротив буквально сияли правдивостью и чистотой, но даже это не уберегло Геббельса от подозрений. - Это у тебя… какая-то наклонность? – министр в тот момент мог предположить что угодно, вплоть до скрытого извращения своего любовника, и даже предыдущие три года нежности и взаимности в постели сейчас не играли роли. Гитлер же только понимающе усмехнулся: - Будь это наклонность, я бы попросил об этом непосредственно в середине процесса. Какой в этом смысл сейчас? – тут фюрер, видимо, сдавшись, примирительно пощекотал усами щеку любовника. – Если ты не хочешь, тогда я не буду. Последняя фраза стала для Геббельса обезоруживающей. Действительно, это же не какой-то человек с улицы, это – его милый Адольф! Как за все время их знакомства, так и за последние три года, проведенные вместе, он никогда не делал Йозефу больно, никогда ничем не задевал, не давил, не вспоминал плохое. Так почему же сейчас он вдруг должен ранить «своего мышонка»? - Нет, сделай. – после секундного замешательства ответил Йозеф, неожиданно для самого себя. – В любом случае, я тебе верю. Голубые глаза Гитлера буквально загорелись, он оставил последний поцелуй на острой скуле, пробормотав тихое «спасибо» и, сбросив с них обоих одеяло, спустился к ногам любовника и лег подле них на простыни. Йозеф неотрывно глядел, как Адольф, словно в замедленной съёмке, с предельной осторожностью берет его правую ступню, напоминающую изломанные ножки-лотосы китайских девушек, и начинает нежно гладить теплыми ладонями, от ахиллова сухожилия, до самых пальцев. Удивительно, но даже такие простые прикосновения сразу приглушают тупую боль, сопровождающую Геббельса почти всегда. Возможно, хороший массажист смог бы здорово облегчить ему жизнь, но министр скорее бы умер, чем показал эту, по его мнению, мерзость кому-то постороннему. Фюрер встречается взглядом с возлюбленным, словно без слов спрашивая разрешения, и, прочитав в черных глазах согласие, наклоняется и нежно целует тонкую щиколотку, плавно спускаясь все ниже, не обделяя вниманием каждый сантиметр мягкой кожи. Йозеф чувствует, как из-за тревоги и непонятной горечи его сердце колотиться у него в горле: еще никто и никогда не делал для него что-то хоть приближенное к этому. Адольф тем временем уже добрался до пальцев, прикоснулся губами к каждому и вновь вернулся к щиколотке, нежно посасывая выпирающую косточку. Тут он вновь поднял глаза на Геббельса, внимательно вглядываясь в напряженное лицо. - Все хорошо? – мягкий хрипловатый голос сразу значительно успокоил министра. - Да. – тихо, едва слышно ответил Йозеф, не разобравшись до конца в своих эмоциях. Гитлер, чуть помедлив, касается теплыми сухими пальцами кривого шрама чуть выше ступни на костлявой ноге. - Тебе делали операцию? - Да, вставляли металлический штырь, чтобы снизить нагрузку на кость. Это не помогло. – голос министра уже стал заметно мягче и спокойнее. Адольф ласково прикладывается губами к рубцу, скользит по всей его длине, оставляет короткий поцелуй на острой коленке и, подползая ближе, наконец укладывается рядом с возлюбленным, вновь укрывая их обоих белым одеялом. - Ты не поменял мнение обо мне? – осторожно спрашивает Йозеф после недолгой паузы. - Конечно нет. – Гитлер мягко взял его за руку, успокаивающе поглаживая тонкую кисть. – я не собираюсь лгать тебе и говорить, что твоя нога ничем не отличается от здоровых ног, но в ней правда нет ничего ужасного. Я лично всегда видел в этой твоей особенности очарование и красоту, ты и так это знаешь, мне даже нет нужды говорить об этом вслух. Видишь, я коснулся ее и ничего не произошло, к тому же… ты что плачешь? – Адольф прерывает свой монолог сразу, как замечает слезы в глазах напротив. - Нет. – сдавленно бормочет Йозеф дрожащим голосом. Обычно у него всегда прекрасно получалось врать, но сейчас этот дар покинул его. - А мне почему-то кажется, что плачешь. – говорит Гитлер с мягкой понимающей улыбкой, осторожно вытирая впалые щеки уголком одеяла. - Я не плачу, я так, просто… - Расчувствовался? - Угу. Геббельс утыкается в родное плечо и дает волю эмоциям в полной мере. Это же его Адольф, рядом с ним не страшно и рыдать. Министр чувствует, как его укутывают в одеяло, прижимают ближе, как чужие теплые руки гладят дрожащие острые плечи и успокаивающе перебирают волосы. - Не пожалел, что согласился? – шепчет Гитлер у самого уха. - Нет. – с улыбкой, но все еще со слезами в голосе отвечает Йозеф и, чуть помедлив, добавляет: - Спасибо. В комнате вновь воцаряется умиротворенная тишина. В голове министра больше нет никаких мыслей, словно его разум вычистили до первозданного состояния, словно не было ни боли, ни насмешек, ни унижений. Старые раны на сердце теперь зажили окончательно.