Джемма не упускает мгновение

      — Это я, — сказала Джемма.       Он вскочил ей навстречу:       — Джемма, Джемма! Как вы нужны мне!       И прежде чем она успела вымолвить слово, он упал к её ногам и спрятал лицо в складках её платья. По его телу пробегала дрожь, и это было страшнее слёз…       В душе Джеммы на какое-то мгновение удушливой волной взвился страх. Он никогда не простит, он никогда не забудет! Но тут её взгляд упал на пальцы Овода, тонкие, нервные пальцы… Артура, отчаянно вцепившиеся в ткань платья. И она не поняла — почувствовала, что сейчас не время казнить себя за былое. Овод тонул, задыхался и умирал, и она была нужна ему. Он сам сказал — она ему нужна! Она одна могла ему помочь!       Пускай он оттолкнёт её позже! Пускай не забывает, не прощает, пускай смотрит на неё своим странным взглядом, делая вид, что они ничего друг для друга не значат… Это будет потом, потом! А сейчас…       Джемма, вмиг стряхнув пелену ставшего родным покоя, рухнула на колени. Овод вздрогнул всем телом и резко, испуганно вскинул голову, но Джемма поймала это движение и прижала его к своей груди, зарывшись пальцами в знакомые и вместе с тем незнакомые волосы. Она чувствовала, как бешено колотится его сердце.       — Д-джемма… — непослушно шевельнулись его застывшие губы.       — Молчите! — горячо воскликнула она. Горло схватило страшной судорогой. — Ничего не говорите, ничего! Меня не было с вами все эти годы, но теперь…       Джемма запнулась, не решившись назвать его прежним именем.       — Теперь я здесь. Вы можете переложить всё это на мои плечи.       С трудом расслабив пальцы, смертельной хваткой сомкнувшиеся на платье Джеммы, Овод сжался и стиснул её в болезненно сильных объятиях. Он весь дрожал.       — Джемма!       В его прерывистом шёпоте было столько обожания и несмелой надежды, что она зажмурилась, не давая волю слезам, и ещё сильнее прижала его к себе.       — Всё кончено! Страданий больше не будет.       Овод вдруг совершенно перестал дрожать. — Об-обещаете?       В его голосе была странная робость.       — Клянусь, — сказала Джемма.       Овод застыл на мгновение, а потом в нём будто бы что-то сломалось. Дрожь возвратилась с удвоенной силой, и Джемма услышала сдавленные вздохи. Грудь Овода быстро вздымалась и опускалась, словно бы его охватил приступ горячки.       — Прошу вас, хоть сейчас не сдерживайте свою боль! — взмолилась она. — Сбросьте маску со своей души, пожалейте самого себя!       Овод сделал глубокий и судорожный вдох.       — Моя боль в-вас погубит…       — Это неважно! Только вы важны сейчас для меня!       Он хотел отстраниться, чтобы взглянуть на Джемму, но она с какой-то особенно острой нежностью провела пальцами по его тёмным кудрям, и из груди Овода против его воли вырвался тихий всхлип.       — Прошу вас, отпустите себя! Отпустите себя ради меня!       Он захлебнулся надрывным рыданием и закусил губу, но по его лицу всё равно потекли раскалённые слёзы.       — Н-не с-с-смот-трите, — ужасно заикаясь, выдавил Овод. Он попытался закрыть глаза изуродованной ладонью, но Джемма перехватила её и без тени страха прижалась губами к шрамам.       Годы боли и страданий, которые ему пришлось пережить, годы унижений, годы воспалённой любви, которая в самые тяжёлые минуты мешалась с ненавистью, но никогда не переставала, навалились на него, с беспощадной силой придавливая к земле. Но Джемма!.. Джемма была рядом, не гнала прочь, чутко вбирала в себя его уродство и… и, кажется, она его…       Джемма услышала первое громкое рыдание и последовавший за ним рваный вздох. Казалось, каждый издаваемый им звук, разрывая грудь, только усугублял его мучительную боль. Её сердце сжималось от сочувствия. Сколько же он прятал в себе? Сколько слёз он сдержал, чтобы только никто не увидел, как он страдает?! Теперь он плакал, громко плакал, судорожно всхлипывал и жался к Джемме не как опасная пантера, а как котёнок, отчаянно жаждущий ласки.       Джемма была терпелива. Она гладила его волосы и плечи, мягко удерживала, будто пытаясь укрыть собой Овода от всех бурных волн судьбы. Джемма не считала минут, потому что для неё прошло меньше минуты — и вместе с тем целая вечность невысказанных ужасов, облекающихся в рыдания.       Когда слёзы Овода иссякли, он, словно бы устыдившись собственной слабости, порывисто попытался подняться и тотчас пошатнулся, почувствовав, что у него кружится голова. Перед глазами плыло. Руки не слушались.       — Давайте я вам помогу, — легко сказала Джемма. Подхватив Овода под локоть, она довела его до маленького дивана и села рядом. Их колени соприкасались, и это казалось правильным и привычным.       Овод дрожащей рукой потянулся к её руке. Джемма без раздумий сжала его тонкие пальцы.       — Сп-спасибо вам, Джемма, что н-не стали с-смеяться над г-г-глупым к-калекой, — к Оводу вернулся его привычный мурлыкающий тон, но пальцы его то и дело вздрагивали в руке Джеммы, и он всё ещё заикался. Теперь нервное подёргивание его лица стало для неё совершенно незаметным и незначительным. — Однако же у вас н-начисто отсутствует ч-чувство юмора…       — Спасибо, что доверились, — она потянулась ко второй его ладони и не вздрогнула и не отстранилась, когда он, согнувшись, стал невесомо целовать её руки.       — Я уже д-думал умереть, но в-вы спасли м-меня, — неуклюже признался Овод, прижавшись лбом к её рукам, — Спасли и д-даже сами не п-поняли, что вы д-для меня сделали.       Джемма не понимала, не могла понять, но всё в ней кричало, что, промедли она хоть секунду — и он снова закрылся бы от неё, поняв, что она не способна помочь ему, потому что тонет в собственном горе… Она ещё не могла осознать, какая буря прошла мимо них, но теперь это было совсем неважно, потому что Джемма знала:       Самое страшное уже позади. Самого страшного уже никогда не случится.