Не В Этой Жизни

      В общем-то показываться на той станции мне не стоило. Одно дело транзитничать через бывшую родную систему на полной тяге по краешку в нейтральных секторах, а другое — чалиться к вольной станции, но в совершенно определённом и закреплённом за колонией секторе.       Нельзя сказать, что я не скучал о Нойе-Саксонии. Щемило иной раз сердечко. Но после дезертирства из Кайзермарине показывать нос в родных краях раньше, чем пройдёт тридцать лет, было равносильно добровольному заезду в военную тюрьму на те же три десятка годов.       Я наскакался на чужих лоханках не так уж и много. Больно характер неуживчивый и вспыльчивый. Кэпы тоже не без ума, таких в команду берут неохотно, когда уж совсем некого взять. Вот и болтаешься в крюингах, как идиот. Репутация на уровне жёлтый-красный. Жёлтый, потому что универсал — пилот-штурман-механик, а красный, потому что морды рихтую без промедления. В конце концов мне просто повезло. Ну чуть-чуть. Звёзды сошлись удачно. Во-первых, мне за контрабский рейс заплатили очень даже недурно — 12 соларов с долей вышло. Во-вторых, удачно зашёл в один клубешник, а там какой-то хер с двумя дружками пытался интеллектуально играть в преферанс вместо бриджа или там сэкки.       Префу меня научил первый мой шкипер — Поллак. Он играл — высший класс. Два рейса на него бесплатно горбатил — всё просадил. А потом он пожалел дурака и начал учить всерьёз.       Ну и я этих штынделей поучил. На тридцать соларов выучил. Под конец молоденького рыжика отвёл в укромное местечко за клубом и трахнул в ротик — у него не хватало талеров десять, как раз на франк-амор. В общем, с пользой и удовольствием времечко провёл. Рыжий сопли по роже размазывал, я ему посоветовал:       — Скажи дружкам, что типа тачку мою мыл. Не реви, разок-то для опыта полезно. Другой раз соображай с кем за игру садишься.       Он на меня смотрел, как на зверя какого. Можно подумать, две оплеухи — прям избил до полусмерти. Знал бы ты нравы Кайзермарине, пацан. «Плётка, шнапс и в жопу ебля, вот он — кайзеровский флот!» горланили спейсманы кайзера по кабакам. А военная полиция за такие дела шнапс отбирала, плётку выписывала официально, а последнее — как повезёт. Мне не повезло — вздумали отодрать прямо в машине, до базы не дотерпели. Глянул я на хер одного парня — муттер, сантимов двадцать и толщиной с батон копчёной колбасы, не меньше. Неее, думаю, чёй-то неохота очко зашивать после этого монстра. Дал ему наручниками по башке, другому берцем в морду, пистоль из кобуры выдернул:       — Гони! — Ору водиле. — В астропорт! Убью на хер, урод!       Он там самый тощий был, трясся весь, погнал. Ключ я у них забрал, уже на свалке от браслетов избавился, штатское у пары трешеров сторговал, идкарту подчистил, ком выкинул. Пошёл в крюинг, назвался мехом-дембелем после срочной и взял меня Поллак. Потом-то на орбите уже сказал, что знал, но пожалел типа. Он сам в КМ служил, догадался откуда уши торчат. Полтора года я с ним спейс резал, пока он не вздумал свалить на внутренние рейсы по германским колониям. А мне туда хода — сами понимаете — нет.       В общем ещё года три на разных корытах побродил, научился всякому-разному, универсом стал. Штурмех — это моя училищная специальность, а вот пилотировать, с карготехникой обращаться, малость айти — это всё опыт жизни.       Вот так и очутился я посреди синего утра в Эленвилле с сороковником соларов. Рванул к банку, узнал курс. Твою-то медь — триста тыщ местных на руках. На двести я купил свой первый грузовичок — «Мари Карне». Старуха кряхтела и пердела, но ходила. Когда продавал, аж слеза навернулась. Но там уже реально чинить было нечего, всё сыпалось. Я её по частям продал — так больше получилось. Только корпус на свалку сдал. И купил вполне приличный списаный «гепард». Это вам не шлюп, это лёгкий десантный транспорт франков. Он даже с двумя курсовыми пушками был. То ли снять не смогли, то ли чего. Любите нас, вам крупно повезло. Альберт Рондель и его «Luchs».       Киса моя скоростная, до курьера не дотянет, конечно, но резвая. Пол-трюма у меня реф — скоропорт возить, медикаменты. Фрахт это дорогой. Ну и за скорость подкидывают. А другая половина — для попутного груза или своего товара. Не ходить же полупустым. Четвёртый год, как я вольный коммерс. Что мне особо нравится, экипаж на «гепарде» не нужен, ИИ у него — чудо. Один за всех и прибыль вся моя. Ну и плюсом то, что транспорт вооружённый и неслабо так. Две турели по верху, одна по низу, курсовики в носу и рокет-ланчер на спинке. Шесть пушек — не у каждого контейнеровоза столько есть.       Приходилось стрелять, приходилось. Однажды корвет за мной увязался, так я в астероидное облако нырнул. Орали они там на своём собачьем альстари, орали, а в тучу каменюк лезть всё же зассали. А я за здоровым обломком заныкался, почти всё пригасил. И только они развернулись, всадил им ракету в дюзу. Разворотило их, муттер-фаттер! Словно три афро нежного корейского мальчика. Корвет-то кораблик лёгкий, вспомогач. Не зря некоторые их по классу эсминцев числят. Броня так себе. Ну и повис корсар в пространстве, да ещё вертится, стабилизироваться не может. Стуканул я ближайшему аванпосту, вроде бы япкитскому, где приз болтается, да рванул оттуда подальше. Груз у меня в тот раз явно не для легавских глазок был.       В общем взял я однажды груз мяса — селицы. Это животина такая, вроде коровы. Рога такие здо-о-ровые у него. Мясо нежное, мягенькое. Богачи очень ценят. Хотя я бы поостерёгся такое жрать. Оно же не наше, не генмод даже, а ксеновое, инопланетное. Чёрт его разберёт как пойдёт по кишкам. Едят многие, хвалят. Но я не решаюсь. А то угостили разок в одном порту фруктами — чуть концы не отдал в госпитале.       Селицу в реф, в трюм мне гречку погрузили и ещё кой-чего в каргодоках не вписаное, но подороже гречки будет. И рванул я с Лады на Геллу. За срочность премию посулили — двадцать пять процентов. Обычная надбавка вдвое меньше, этак 10, редко — 12. Ну и решил срезать. Срезал, дурак этакий. Словил на манёвре в одной безымянной системке камень в корму. Громыхнуло, аж лампы полопались. Первым делом гляжу на давление воздуха — не, нормаль. Корпус цел. Уже легче. Запускаю тест — ах ты ж твою муттер! Левый верхний концентратор красным мигает. ИИ его вырубил и отсёк. Спускаюсь в машинное, а эти три бочки лежат в проходе между плазматроном и нижним конценом. Ух, повезло. Два раза. Первый, что обшивка цела, хотя вмятина с кабину трака будет. Второй, что эта дура на плазмокамеру не грохнулась — летал бы сейчас даже не атомами, электронами по спейсу.       Утёр пот, тельфером поднял конц на ремплощадку, осмотрел. Одна бочка на слом, две с трещинами. Внутренний слой разбился, осколками в колбах лежит. Трещины бы я заварил, но вот стеклоидом покрыть внутренности — такое никакой мех не сделает. Это верфей ремонт.       Вернулся в рубку, курс на червоточину взял. Думаю что делать. С одной стороны я на «Мари» разок на двух конценах дополз, с другой — придётся мне сбрасывать ход, нельзя перегружать нижний конц и рассинхронизировать движки. Плазмотяга не та штука, с которой можно шутить такие шуточки. Запас по времени у меня — девять суток так-то, остекление это где-то пол-солара на две бочки и солар за новую бочку. Ещё где-то семьдесят соликов смонтировать, но это я и сам сделаю на земле.       Вот только по курсу земли у меня особо нет. По курсу у меня только Альстар-Второй, с Республикой я в контрах. У всякой мелочи тамошней не верфи, а горе-горькое. В Нойе-Сакс соваться — ну вы поняли. И тут пришла мне в башку умная, типа, мысля. Альберт, а зачем тебе земелька-то? Садись на станцию вольную, куда бродяги всякие чалятся. С них выдачи нет, контраб рекой, полиции близко не бывает. Разве что хедхантеры могут сцапать, так я у них не на прицеле.       Восемь лет прошло! Небось и свои не ищут. Так, где-то в ориентировках валяюсь. На доннышке. Нужен я особо кому. Подумаешь, патрулю по башке заехал. Не генерала же прибил и не секретный план стащил.       Только надо орбитал побольше выбрать, с верфью. За три-четыре денька тебе бочку воткнут и скачи себе по звёздам! Придёшь, конечно, чуть позже, но главное не опоздать. Получи деньгу и гуляй. Вот по каталогу я эту Вольфшанце и выбрал. Подхожу — здоровая, правильной формы. Веретено называется. Это когда такой стержень в серёдке, а на него цилиндр или шар надвинут в центре. Правда, к цилиндру присобачены несколько старых транспортов, но это понятно. Так вольняги себе объём добавляют. Связался, прошу посадки, дают. Перешёл на хенд-драйв, поймал луч глиссады и аккуратненько так опустился на площадочку. А дальше в шлюз они меня сами опустили, внизу тягач с подъёмника стянул и завёл на стоянку.       Вылезаю, подходит гетуар. Низкий, серый, башка ромбическая, приплюснутая, скаф на нём коричневый, карманчиков всяких сто штук и перед мордой раструб торчит, воздух, верно, с добавками подаёт.       — Каргор. — говорит. — Мастар. Чор надор? — Это, значит, каргомастер порта. У вольняг он часто и за стоянку сборы берёт.       — Ремонт, — говорю, — надо. Верфь. Концентратор накрылся.       Он в ком пробухтел чего-то, приехали на каре двое. Хуманы. Бледные, вертлявые. Один лысый, второй кудрявый. Кудрявый представился Аленом Бодленом, второй помалкивал. Провёл я их на борт, объект показал. Пощёлкали языками, походили вокруг.       — Надо вас, мсье, в док ставить. — разворачивает планшет Бодлен. — Здесь мы концентратор не вытащим. Та-а-ак, за семь дней в доке — три сола пятьдесят, за резервуар — сол двадцать, за стеклование… умножить на два — четыре…       На этом месте у меня уже глаза вылезли:       — Как так? — говорю. — Новый корпус сол двадцать, а стеклование два?       — Он не нью. — проворчал лысый. — Откуда у нас нью, мистер? Перестеклованый. Объём меньше, полтора куба. Потому и отдаём дешевле. У вас пятикубовые стоят. Вот маленький поставим вперёд, а большие за ним. Первый не особо важно какого объёма. Лишь бы ступенчатость совпадала с движком. Ну что считать, Ален? Пятнадцать за всё, мистер.       Пятнадцать соларов?! Рожа у меня была, они аж переглянулись. А лысый ухмыльнулся и говорит:       — Мистер Рондель, вам же надо спокойненько машинку починить, дринкнуть за удачу и свалить на маршрут без проблем, верно? А тут рядом пацанчики с орлом летают. Не, сюда-то они ни-ни, если только мирным образом. Но ведь с ними ссориться протектору незачем, поймите, мистер. Он вас пальцем не тронет, мистер Рондель. Он мессанёт когда стартуете — где тем мальцам мистера Ронделя найти. Мистер Рондель только запросил причал, а протектор уже подробно знал кто такой мистер Рондель и как те ребятки прямокрылые с мистером Ронделем пообщаться мечтают.       Вот тут-то я сообразил в какую яму влез. Кудрявый скорбно кивает.       — А если я прямо сейчас отвалю и вы меня не видели?       — За «не видели» жаба с вас, мсье, все тридцать сдерёт.       Тридцать солов! Твари! Вот вам и спейсманское братство!       — Условия существования. — пояснил Бодлен. — На борту станции вы свободны. В спейсе — сами знаете, мсье. Только на рассинхронизированой тяге вам от куттеров не уйти.       Это я ведаю. Шесть пушек против десятка истребителей — ни о чём, разве что сдохнуть красиво.       Рукой махнул:       — Ладно, вызывайте тягач. Где бы мне кости кинуть?       — На третьей палубе всё для усталых бродяг великого спейса! — осклабился лысый. — Только про цены держите на уме, мистер.       — А нельзя побыстрее, чем неделя?       — Может в шесть суток уложимся. — пожал плечами франк. — Очередь, мсье. — И планшет протянул. Что делать? Заплатил. Треть корабля.       Цены на этой волчьей станции — муттер-фаттер! На поверхности я бы люкс снял, а не одноместный номер с санузлом-компактом. Это когда пол и ванна одно и тоже, а унитаз откидной и раковины нет. Койка, правда, широкая. Почему — сразу сообразил. Девочек-мальчиков начали предлагать ещё на ресепе. Каких хочешь, даже ксено. Отплевался акклиматизацией. Пятнадцать солов! Так меня ещё не грабили. Отель на неделю — семь соликов, тоже неплохо. По курсу Нойе-Сакса — семьдесят марок, зарплата клерка или продавца. Сходил в бар — тоже самое. Не, думаю, этак я разорюсь. Ну и залёг в номере — порнушку смотреть, ствол щекотать.       Расслабон, называется. Жаба давит не по-детски. Зло берёт. Вот оно — братство спейса. В полный рост и три хуя. На Вольфшанце заправляют жабы. Протектор тоже жаба. Сопротектор, правда, из дирренцев. А вообще тут такой наборчик! В толпе все расы, нации, ксеносы. Шляются себе туда-обратно. Кто по делам, кто по девкам, кто побухать, кто по вене прогнать. Раз даже военных видал. Не строем — тоже погулять, видно, залетели. Два варспейсмана и одна десантурка, автархианцы. Бухие в зюзю. Десантная девка аж блевала у переборки. Пиво, чё-то красное и явно малафья — зеленоватая такая, не людская. Оттянулись, короче, ребятки.       Борделей тут, кстати, в жизни столько не видал. На любой вкус. Но цена — не, дрочить дешевле. И жаба не давит.       На третий день жизнь моя такой оборот дала, что окончательно я в братах по спейсу разуверился. С утра пустил один сериальчик. Смотрел-смотрел — надоело. Шоколадку с чаем заточил, в душ сходил и завалился.       Хорошо так. Лежишь себе под одеяльцем чистенький, расслабленый. На борту особо не помоешься, запас воды ограничен. Вот и слезают с бортов чухи. Первое дело в любом астропорту — сауна или душ хороший. Бьюти-салон, прачечная, химчистка. Ныряют туда чуханы, а выходят — герои спейса! Вымытые, пропареные, наглаженые, стрижены-бриты. И по кабакам! А перед вылетом обязательно снова в сауну. На дороженьку. Ну и закемарил в тепле. Сквозь сон скрипнуло что-то, я и значения не придал. Мало ли что скрежещет во всей этой машинерии. Вентиляция шумит, за стеной ходят, шлёпают, ползают. Корабль садится — слышно, стартует — слышно. Вся палуба содрогнулась, когда здоровый грузовоз отрывался. Это же орбитал, не планета.       И тут навалилось на грудь тяжёлое — не вздохнуть. Рука на горле, холодный металл у виска. Дёрнулся я, а поздно. Вот он, скрип-скрип.       — Хуттен таг, мой милый Альберт. — пропел давно забытый сладкий голос. — Не дёргайся, дружок, не то парализатором приласкаем.       Мартин. Мартин Бергмайер. Мой маленький нежный Мартин, с которым мы взахлёб, до слёз, сосались за ангарами и дрочили друг другу по-быстрому под лестницей. У меня тогда вставало от его дыхания в шею — он сидел за мной, чуть выше в аудитории. А уж чего в увольнении на горных озёрах творили! Долго вставало колом, когда Марта вспоминал.       И вот теперь он навис надо мной, прижав коленом грудь, пальцы сошлись на шее, а в правой руке — вытянутый тонкоствольный тазер, щекочущий рожками висок. Мартин не сильно изменился, всё та же улыбочка, узкое лицо с тонким носом, тёмно-русый, коротко стрижен. Глаза только. Смотрят иронично карие его глазыньки, но серьёзнее. Взрослее. Ну что же, нам обоим за четверть века, скоро возраст третьего перелома, как говорят психологи.       Чёрная форма сидела, как влитая. На плечах погоны фрегаттен-капитана. Молодец парнишка, быстро растёт.       Его спутник стоял у двери, скрестив руки на груди. Молодой, блондинистый, нагловатый. Нашивки у него не астрофлота, а десанта. Лейтенант. Комбез пятнистый. Берцы высокие шнурованые. Кобура на ремне пустая — это понятно, у меня тоже карго пистоль забрал. На орбиталах запрет пистолей чёткий. И на спейсшипах. Но тазер протащили, суки.       — Не стреляй, не надо.       А по тельцу моему волна нежности разливается. Боже, столько лет прошло, а я всё ещё не могу забыть этого парня! Эта тяжесть на груди. Сладкая полузабытая тяжесть. Эта ладонь на шее. Внизу шевелится, наливается член. И в животе патока горячая.       — Что же мне сотворить с тобой, Альби? — Мартин убрал тазер в карман, положил правую руку мне на ключицу. — С одной стороны ты двести пятьдесят марок, а с иной… — и языком по губам провёл.       — Можно подумать, тебе две сотни марок погоду сделают. Кстати, ты тяжёлый.       — А ты вёрткий и в челюсть слева бьёшь. — прищурился. — Ну вот, Пауль, наша рыбка наконец-то заплыла в сеть. Альберт Рондель собственной персоной. Долго бегал от трибунала и… — как даст оплеуху! Аж огнём вспыхнуло и свет померк. — …от меня.       — Мартин. — говорю, а у самого дыхание перехватило. — Мартин, так вышло. — Я лихорадочно соображал что делать. Похоже фрегаттен всё-таки нацелился на две с половиной сотни. Даст паралич и утащит на борт. На саксонский борт в саксонском секторе. Твою медь! Надо же было так вляпаться! — Не надо. Я ничего тебе не сделал, отпусти. Пожа…       — Не сделал? — Мартин рывком спрыгнул на пол и вырос надо мной. — Ты меня бросил, тварь! Бросил одного среди всей этой сволочи!       — Прости. Так вышло. — Я скосил глаза на невозмутимого Пауля. Они любовники? Очень похоже. Не станет же Мартин так при подчинённом откровенничать.       — Знаешь сколько меня трясли?! — продолжал Март. — Курсовые офицеры, фельдполицаи, наша рота — все! Ты подставил меня, Альберт. И ты за это ответишь, доннерветтер!       — Слушай восемь лет прошло. — Я вздохнул. — Ты уже фриг, парень вон у тебя есть. Получаешь, наверное, прилично. Ну какого чёрта, Марти? Я любил тебя, поверь. Просто те уроды хотели отодрать меня в тачке такой штукой, по сравнению с которой ствол шипгана тонковат.       Мартин ухмыльнулся.       — Не угадал. Пауль не совсем мой парень. Но мы с ним прошли такое, что доверяем друг другу до конца. У меня одна любовь. — Он склонился надо мной и выдохнул: — Ты.       У меня дыхание перехватило. Хриплю и слова вымолвить не могу. Как так? Мы были совсем мальчишки. Ну что такое восемнадцать годов? Ничто, ветер в голове, пружина в хуе. Ну какая, к чёрту, любовь через восемь безумных лет? С одной стороны, конечно, я не раз вспоминал Марти. С ним было так, как ни с кем другим. Это было не просто дать и забыть, это был раскрой души.       Я не играл в аскета. Да и он, думаю, тоже. Марти в конечном итоге растворился среди круговерти звёзд, баз, планет, портов, карго-доков, расчётов курса, баров, борделей, жёсткого и лёгкого траха по грязным углам и чистым койкам. Просто перестал сниться и всё. Слабенький налёт печали, усмешка, предпочтение тёмно-русых и худых. Больше ничего.       Но вот он, надо мной. Стоит, руки на груди скрестил. Тонкий, высокий, изящный. Чёрный мундир, белая рубашка, галстук с заколкой сапфировой.       Мартин покрутил головой:       — Альберт, ты тварь. Ты мерзкая тварь, знаешь? Ты сам приходил в мои сны, в моё одиночество. А сейчас вертишься и рассказываешь сказки будто ничего не сделал. Сделал, да ещё как.       — Марти. — подал голос десантник. — Это можно проще. — Он шагнул вперёд, присел и схватил меня за подбородок. Ну и лапа. Как клещи. — Слушай сюда. — прорычал штурмовик, скаля зубы. — Мы тебе делаем предложение, ты его принимаешь. А иначе тебя тридцать лет будут драть шваброй на параше. Ну… — клещи чуть ослабли. — …что скажешь?       — С вами двумя? — нагло спросил я, подпустив в голос блядские нотки. — Только с презиком, громила. Мало ли что ты там по пуфам навернул.       Десантник закусил губу, усмехнулся:       — Ты за кого нас держишь, Рондель? За идиотов? Мы тебя два года ищем, паренёк. Сведений собрали — целый диск. В блядь играть не вздумай. Ты не шлюха, ты резкий прямой кадр. Хотя твоё предложение не самое хреновое. — Он отпустил мою челюсть и рывком сдёрнул с меня одеяло, до пояса. Ну что, мастер? — обратился он к моему бывшему другу.       Мартин смотрел зло, но в то же время с какой-то болью и тоской. Он медленно растегнул китель и рубашку.       — Надеюсь, ты не забыл, как надо подготовиться, Альби. Сходи-ка в душ, битте.       — Вообще-то, это была шутка. — перспектива оказаться в постели с Мартом меня испугала. Ещё расслаблюсь и позволю ему схватить себя. Ненавижу, когда чувства берут верх над расчётом. А расчёт подсказывал только один ход — рвать когти.       — Тебя проводит Пауль. — Сказал, как отрубил. — Он знает что делать. Вставай. Не бойся, что я тебя — голым не видел?       Вылез я из-под одеялка. Не успел шаг сделать, как Марти меня схватил и прижал к себе. Грудь к груди, сильные руки под лопатки охватили. Глаза в глаза. И вспыхнуло забытое, сладкое, горячее. Он просто всосал меня, захватил губы своими. И я его обнял. И прижал. С языком не любили ни я, ни он. Мы просто вжались друг в друга, мы просто слились в одно целое. А когда расцепились, десман уже комбез сбросил, смеялся.       — Ну вы даёте, парни. Кому скажи — не поверят. Гроза контрабандистов с контраббером взасос и до слёз. Пошли, маленький. — Подхватил меня мягко за предплечье. — Мы-то готовы, а ты — нет.       В санузле Пауль по-хозяйски пустил воду, толкнул меня к стене. Струйки лились по его сильному мускулистому телу, в руках он крутил странную штуку — помесь шприца, горного бура, клещей и отбойного молотка.       — А это что? — спрашиваю.       Вместо ответа он бросил жуткое приспособление на полочку, прижал меня всем телом, огладил левой рукой плечо, облизнулся. Шершавая ладонь накрыла сосок, чуть сжала. Пауль начал целовать меня в шею, в плечи, в грудь. Он спускался всё ниже и ниже, оглаживая, успокаивая. Я распластался по тёплой кафельной стенке, дрожащий, еле держащийся на ногах. Прикосновения его были грубые, резкие. Этот тип привык брать без спросу. Такие возражений не терпят. Я боялся пошевелиться, оттолкнуть его. От Пауля исходила власть и резкость похлеще моей.       — Эй, мы так не договаривались. — Мартин был гол и возмущён. Он ворвался в душевую, как валькирия. — Это мой мальчик!       — Разве мы не договорились делить всё? — промурлыкал Пауль, целуя мой дрожащий живот. Ствол уже торчал колом, меня била дрожь, а колени ослабли от его горячих лобзаний. Я бы, наверное, сполз на пол, но он крепко сжимал мои бёдра.       Мартин легонько шлёпнул приятеля по загривку:       — Ну ладно, ладно. Поиграй, только не забывай обо мне.       Пауль провёл языком по нижнему ребру, задел соском головку. С меня уже текло, как со шлюхи. Десман встал, взглянул мне в глаза, взъерошил волосы — я длинные ношу, до плеч. Взгляд его нежный, но твёрдый, в жизни не забуду. Этот тип привык драть без милости. Так, кажется, я знаю, кто верхний в этой паре.       — Марти, придержи.       — Не бойся. — шепнул Мартин, подхватив меня за поясницу. Он отлепил меня от стены, притянул к себе. От его горячего дыхания на ухо, от обьятий и нежного прикусывания мочки уха, от близости его тела я совсем позабыл о том странном инструменте.       Вспомнил лишь в тот момент, когда Пауль резко ввёл его в мою дырку. Стержень толчками вламывался вглубь меня, а Мартин прижимался ко мне и шептал:       — Расслабся, всё хорошо. Всё хорошо, любимый.       Какое там «хорошо»! Меня раздирали стальные угловатые клешни, а затем внутрь ворвалась струя тёплой воды, щекоча кишки. Живот заныл, я мог лишь стонать в крепких руках. Резкий хлюп и, кажется, проклятая штуковина всосала в себя все потроха и желудок. Я судорожно пытался хватать воздух распахнутым ртом. Марти держал меня, когда лепестки орудия пытки вырвались назад, обжигая колечко огнём. Лязгнула откинутая чаша унитаза, заурчала вода.       Наверное, я потерял сознание, потому что свет померк. Очнулся я уже в полумраке, в постели. Мартин тихо выговаривал Паулю за резкость.       — Сам припомни как орал-то первый раз. Очиститель хорошая штука, но ей же осторожно надо.       Я лежал навзничь и с трудом переводил дух. До меня дошло что делает эта хреновина — чистит прямую кишку напором воды и вакуумом. Этакая клизма без необходимости сидеть на унитазе полчаса. Живот всё ещё болел. Тело было лёгким, бессильным.       Мартин присел на край кровати:       — Извини. Я думал ты уже видел очистители. — Он провёл ладонью по мокрой груди, наклонился и нежно поцеловал меня. — Он совсем без сил! — в отчаянии сказал Бергмайер. — Ну что ты наделал!       Десман усмехнулся:       — Да ладно. Приласкай его, он же уже совсем готов.       — Мартин. — прошептал я, млея от его пальцев на груди и прижавшегося к боку бедра. — Иди ко мне.       Он навалился сразу и резко, покрывая поцелуями шею, ключицы, плечи. Его руки сжимали занывшие рёбра, впалый живот тёрся о мой болезненый.       — Боже, Альберт, боже, наконец-то мы с тобой. — торопливо шептал Мартин, а его коротко стриженые волосы щекотали мою щёку. — Я люблю тебя, Альберт, люблю.       В ногах просел матрас. Я не видел, что делает Пауль, но прижавшие мои колени ладони почуял. Он развёл мои ноги, проник под Мартина и провёл ладонью по его члену. Ствол упирался в мой, рука ласкала то один, то другой, заставляя их наливаться кровью.       Всё. Я позволю вам обоим всё. Волна нежности и страсти накрыла меня окончательно.       Мартин понял это, ещё бы ему не понять. Я выгнулся дугой, он встал на колени, выдернул из-под головы подушку и подсунул мне под копчик. Пауль деловито выдавил на пальцы смазку, огладил пальцами моё устье и проник внутрь сразу тремя, заставив меня вскрикнуть.       Он обвёл ими круг, чуть развёл, пощекотал внутри и вокруг колечка. Откинулся назад, полюбовался и остатки смазки нанёс на крупный белый ствол с синеватой налитой головкой.       Мартин сполз с меня, встал на колени справа, поймал мой хрен, погладил, оттянул кожу на кончике.       Блондин взял меня сразу и резко, я вцепился в борта койки и подался на него, насаживаясь, в то время, как Марти охватил губами мой член, провёл по нему языком. Я стонал, рыдал и извивался в руках двух крепких парней. Пауль просто рвал меня, рыча и крепко вбиваясь в несчастное моё тело. Сперма, излившаяся из него, стекала целым ручьём. Мартин же, опустошив мой разом поникший ствол, дрочил, стоя рядом с койкой и смеялся, он кончил мне на соски и растёр липкое и горячее по телу.       Мы лежали, крепко обнявшись, и в серёдке оказался Марти, мой и его Марти. Он соврал, всё-таки, мерзавец. Конечно, они трахались. Не зря же он именно Пауля притащил на Вольфшанце. Да и то, как они умело и слажено взяли меня, свидетельствовало о долгой совместной практике.       Марти осторожно поцеловал меня в губы, даря мой же вкус, потом проделал то же с Паулем. Он лежал на спине, тяжко дыша, а мы оба на боку. Кожа к коже, тело к телу. Душа к душе.       Десман протянул руку, положил на моё плечо.       — Нам будет чертовски хорошо теперь, Альберт. Правда, Марти?       — Правда. — прошептал Мартин. — Главное — не подеритесь, мои хорошие.       Мы сходили в душ ещё раз, сменили простыни. Снова легли в постель, но сил уже не было. Спейс, а точнее переход из спейса на планету или орбитал с гравитацией, вообще изматывает. Я-то уже чуток обвык, а они только прибыли. Поэтому мы ограничились поглаживаниями, поцелуями, лёгоньким массажем. Мартин лёг рядом, положил голову мне на грудь и тихо сказал:       — Ты в жёстком розыске, Альберт, не думай, будто никому не сдался. Тот парень, которого ты обрадовал по башке до лёгкой ебанцы, сын генерала Люденгофа.       Растянувшийся во весь рост справа Пауль рассмеялся:       — Этот чёрт, говорят, совсем свихнулся. Запихал себе в жопу бутылку с длинным горлом и дрочил, пока не выпал в осадок. Его уже по пяти санаториям лечили, да только чуток в норму привели. Так что герр генерал просто трясётся, как хочет увидеть тебя на виселице.       — Вот дерьмо. — сказал я, поглаживая шевелюру Мартина. — Починят конц — рвану подальше.       — Нет уж, лапка, никуда ты от нас не денешься. Я тебя не отпущу, не сбежишь. — он крепко обнял мои несчастные рёбра и прижался всем телом.       — Во-во. — поддакнул Пауль. — Мы тебя к себе заберём с твоим корабликом.       — Я командую рейдером. — Пояснил Мартин. — Особым рейдером — ловим пиратов и контрабберов, жжём их базы. Такой спец по тайным маршрутам, как ты, чистое сокровище для нас.       — Чтобы меня повесили? — я задержал руку на его щеке, Мартин потёрся о запястье краем уха, намекая на продолжение ласки. Ему нравилось — мне тоже.       — Ни одна сволочь на поверхности до тебя не доберётся. — пояснил десантник. — Ты будешь командиром своего корабля в составе кайзермарине. Лейтенантом по найму. Полноправным.       — На борту разместим взвод Пауля и несколько человек в твой экипаж. Десантный транспорт с высокой автономностью и скоростью. Крейсер прикроет тебя огневой мощью. Десять лет — и ты свободен. И никакой Люденгоф не сможет ничего тебе сделать, хоть нассы на его крыльцо. — проурчал Мартин. Я задумался. Десять лет службы в спейсе и свободен. Десять лет бок о бок с любимым парнем. Даже с двумя. Их горячее дыхание ласкает мою грудь и плечо. Тело охватывает сладкая истома, но в глубине души горит острым льдом тонкий стилет протеста.       Альберт Рондель был контрабандистом пять лет. За эти пять лет он сдружился со многими вольными торговцами, как мы называем себя. Ронделю доверяют на многих орбиталах и планетах. При подходе «Luchs» народ ждёт хабара, свежих новостей, крепкой выпивки за удачный рейс и горячего секса, если Альберт Рондель его захочет. И уж никак не ждут от Ронделя залпа ракет и саксонской десантуры, вылетающей из шлюза. Взвод десанта — это немало для контраберской базы, на которой редко собирается больше сотни народу. Профи в тяжёлых скафах — очереди рейлганов — кровь, боль, казнь. Расстрел или ледяная смерть в спейсе от абсолютного нуля и абсолютного вакуума. Жестоко и практично, не тратя зарядов.       И принесёт этот ужас Рондель. Крысиный волк, предавший своих за секс и любовь. За помиловку и погоны.       Мне известны многие линии, тайные червоточины и схроны в метеоритных полях. Базы в туманностях и глухих местах на планетах. Я знаю многих коммерсов, скупающих хабар. И всех их я должен буду сдать. Иначе Мартин просечёт меня на раз. Он слишком хорошо понимает меня, чтобы не заметить ложь. Мой маленький худенький Мартин.       Бездумно поглаживаю мягкий тёмный ёжик волос. Губы прихватывают мой сосок.       — Утром оформим бумаги. — решительно произносит Пауль. — Твоя кошка готова, этот мошенник Бодлен с пинка сразу взялся за дело. Он знающий мех, только работает… — хохотнул — …на поджопной тяге. О грузе не жалей, перебьются торгаши. Наши ребята мяско уважают. Они тебе понравятся, ты им тоже. — Игриво добавил блондин.       Мартин переполз повыше, кончиком языка провёл по ложбинке между ключиц:       — Я люблю тебя, Ал. — прошептал он. — Теперь мы не расстанемся до самой смерти.       А Пауль просто обнял нас обоих и ткнулся носом в плечо Марти.       Ночью я тихо выбрался из постели, постоял под душем. Также тихо оделся. Мартин и Пауль спали, утомлённые вечерними играми и моим маленьким секретом в коктейле. Мы ласкали друг друга досуха, до боли, до полного опустошения. И уснули без сил.       Я с грустью смотрел на них, таких горячих и ласковых, искренне любящих друг друга. Осторожно поцеловал сухие чуть приоткрытые губы Марти.       Любимый мой.       Мой нежный и безжалостный.       Прости.       Может быть, мы вновь пересечёмся в глубинах бескрайнего спейса.       Один на один.       Я не могу делить тебя ни с кем, я не способен на это. И предавать доверяющих мне людей я тоже не способен.       «Люблю тебя одного, Мартин. Прости меня. Однажды мы увидимся вновь». Эту надпись на зеркале в ванной он прочтёт утром, когда проснётся.       «Luchs» отозвалась на поворот ключа мягким рыком. Тягач втащил её на платформу. Сонный каргомастер — на сей раз хуман — не задавал вопросов. Корабль стартует — значит так надо. У терминала висел длинный стремительный на вид крейсер с золотым рейхсадлером на киле. Они тоже не отреагировали — у них, наверное, был приказ не стрелять. Ведь командир пошёл делать загнанному в угол изгнаннику предложение, от которого тот явно не откажется. Скорее всего, крысиный волк вышел на задание. Под контролем крепкого решительного десмана. Вернётся командир, получит разведданные от наёмника — стартуем.       Я бросил прощальный взгляд на серую Вольфшанце, на далёкий полумесяц Альстара-Второго, на так и не ставший мне домом рейдер.       Бешеная кошка прыгнула в золотистую туманность и помчалась прочь от трасс, патрулей и обжитых секторов. В ледяное одиночество великого спейса. Через четыре часа ни один рейдер не догонит меня — я уйду в червоточину и вынырну в метеоритном облаке безымянного сектора, чтобы пересечь его по краю и нырнуть в следующий, подходя к Гелле по широкой дуге.       Таковы мои пути — по краям, по дугам, по туманностям. Вечно одинокий, вечно беглый, вечный изгой.       Грудь рвёт боль. Горло — рыдания. Глаза с трудом различают метеориты в мареве туманности. Руки срабатывают автоматом, корабль обходит смертельно опасные камни и снова ложится на курс.       Может быть.       Когда-нибудь.       Я встречу тебя снова.       Но не в этой жизни, Мартин.       Не на этом пути.