волшебник псориазных запястий

      мягкий жемчуг женской руки ложится на его — всю в псориазе и шрамах от ритуалов, блеск маленького камня в кольце перебивает солнце. — мама, я сплю с волшебником, — ира смеется и закрывает глаза, примостившись на сашином плече. у нее — темная помада и белая рубашка, у него — скромный рюкзак и малая медведица в кармане.       ира поет — мягко и заливисто, только не за упокой, а для него. саша чувствует себя посреди макового поля, где маки оплетают его руки, а после отпускают венком по воде.       саша бы хотел быть для нее волшебником — тем самым, который отлит из воска и нежности, хотя сам он — из меди и колосьев.       ирину голову венчает маленькая черная диадема, саша двумя руками всаживает ее поглубже в ее волосы: — а то упадет. — с тобой даже ей падать не страшно.       у саши матерые и больные руки, а нежности в них больше, чем в руках влюбленных на питерских крышах.       закат рваной раной раскатывается над их головами, пока два счастливых создателя идут рука об руку, порой перекидываясь будто случайными взглядами, обмениваясь улыбками.       ирины черные глаза саша будто продолжает, вырисовывая из них чернильные грозди сирени, что щекочут его пальцы.       когда он целует ее, он любит впустить пальцы поглубже в горький шоколад волос, невзначай коснувшись мочек ушей, а после — прислонившись лбом.       саша кладет свою непропорциональную руку на ее — маленькую и изящную: — аккуратно, стеклянная принцесса, вы вступаете в чувство.       и ира смеется. хрустально. звонко. как смеется первый весенний ручей и капель на ресницах снежной королевы. — ты же знаешь, что не отпущу теперь. буду держать и тиранизировать.       и снова смех — будто из самых глубин ее кристального существа. — а я отвязку сделаю. — моя мастерица.       и, будто застыв в паутине майя, вышедшей из-под ее мягкофарфоровых рук, саша засыпает только под утро, пока ира сопит на груди, погрузившись в дымку слегка помятого сна, придерживая сашу за запястье. — настоящий волшебник. жемчуг сыплется.