Неслучайность

Давай забудем про раны

И выйдем

Из темноты.

Какие на вечность планы?

У меня,

Кстати, ты.

───── ◉ ─────

Он не должен был быть здесь. Прослонявшись среди галдящей полунетрезвой толпы, фраппирующей потерей всякого такта, в конце концов выбрался на деревянную, не крашенную, кажется, пару сезонов веранду. Здесь пахло свежестью, виноградом, оплетающим один из столбиков, поддерживающих навес, тишиной и маломальским уютом. Ему бы вернуться в его купель — двухкомнатную в спокойном районе Лондона, где в поздний час тревожат лишь коты на пожарной лестнице, но ватные ноги не внушали доверия. Ночной ветер приносил прохладу, успокаивающую кожу, разгоряченную душным помещением, заменял собой запах алкоголя, стоявший, чудилось, в горле. Что привело его в этот загородный дом по уже смутному в уставшем сознании адресу? Кажется, Уильяма надоумили не пропускать студенческую вечеринку по случаю начала учебы, будто исключение этого «беспрецедентно важного» события из жизни окунет в череду неудач, смертную скуку и бесконечную попытку укусить себя за локоть. Он сомневался в громком заявлении до самого конца, даже когда такси остановилось на подъездной дорожке, когда одной ногой в педантично натертой туфли ступил за порог и уверился в небеспочвенности своих колебаний — в большом доме ему совсем не нашлось места. Уильям без зазрения совести отколупывал желтовато-белую краску с перил, обнажая сероватое дерево, глядел на темно-зеленую в поздний час лужайку, чуть шевелившуюся, словно при каждом вздохе земли, и глубоко дышал сам. Так учил когда-то старший брат справляться с нервами. — Тебе дурно? Уильям вздрогнул и резко повернул голову. Он не отличался малодушностью, конечно, нет, но кто в здравом уме станет сидеть тише мыши в темном углу и подавать голос столь неожиданно? — Со мной все в порядке, — машинально отмахнувшись от чуждых ему беспокойств, он всмотрелся в молодого человека, ступившего чуть ближе. Красивые острые черты, а глаза глубокие, внимательные — Уильяму стало любопытно. Они не были похожи ни на йоту, но почему-то оба были здесь — а это уже о чем-то говорило. — Тот, у кого все в порядке, сейчас обливает пойлом дорогую мебель и в шуме второсортной музыки теряет остатки разума, а не торчит в Богом забытой веранде, жалея о своем нахождении здесь. Закончив речь, незнакомец хмыкнул и достал пачку сигарет из кармана. Уильяму крыть было нечем, потому он неопределенно пожал плечами и прислонился к перилам спиной, скрестив руки на груди — словно встал в защитную стойку, прикрыв в недоверии к ребрам уязвимость. — Стало быть, с вами тоже не все в порядке и вы тоже жалеете, что пришли? Щелкнула зажигалка, на миг озарив чужой лик. Голубые. Глаза голубые. Даже лазурные скорее, а Уильяма всегда манило в бездонность морских глубин… — Стало быть. Правда, уже не жалею. — Вы с философии? — спросил Уильям, чуть прищурившись, будто оценивая каждый дюйм ладной фигуры. В нем понемногу пробуждался естественный интерес, подобный азарту при чтении детективов, который примешивался сладковатым к плескавшемуся внутри сиропу фрустрации, легкого раздражения и пульсирующей напряженности. Молодой человек усмехнулся: — Мимо. Сигаретный дым Уильяму претил, потому, стоило учуять запах, он невольно поморщился и отступил дальше. — Не куришь? — Давно нет. Незнакомец стряхнул пепел и выдохнул в другую сторону, чтобы не тревожить чуткое обоняние собеседника. К небольшому жесту уважения Уильям испытал благодарность. — Похвально. Я пробовал бросать, но бросают пока только меня, — он рассмеялся сам себе и продолжил: — Надо было сказать — я бы не стал курить при тебе. — Не хотел препятствовать вашему желанию. Потерплю. — В угоду другим лишая себя удобств, далеко не уедешь. Затушив сигарету, он подошел ближе и ловко забрался на перила, так что теперь Уильяму приходилось глядеть на него снизу вверх. — Психология? Его новая попытка угадать факультет вызвала еще одну порцию добродушного смеха, а в самом Уильяме — беспричинное желание тоже попробовать так изогнуть губы. Даже уголки на миг дернулись, но смешались, не смея породить лишь жалкую карикатуру. — Снова холодно, — парень пробежался по нему взглядом, устроил перевал на запонках (или руках — Уильям не мог точно выверить координаты), упал к ногам и вновь взметнулся до самой макушки, заставив мурашки пощекотать затылок. Кажется, в последний раз столь осязательный взор он наблюдал у младшего брата — тот тоже в попытках докопаться до правды мог забраться под самую кожу. — А ты очаровательный. Правда. Как мне к тебе обращаться? — Уильям Джеймс Мориарти. — Ужасно официально, — Уильям чуть смутился задиристому выражению лица и рад бы был неманерно фыркнуть, мол, сам спросил, не жалуйся, но дружелюбно протянутая ладонь его остановила. — Шерлок. Он принял крепкое рукопожатие, не испытывая неловкости из-за соприкосновения, мысленно повторил имя, примерил его ко всей фигуре, кожаной куртке, стертым носкам кроссовок и даже черному гвоздику в мочке одного уха и вынес мысленный вердикт: странно, но ему подходит. Однако лишь имя чудилось ничтожно малым источником какой-либо информации. — А… — А все остальное не имеет значение. — Чтобы я не выследил тебя и не узнал, на каком ты направлении? При ярой нужде хватит и имени. Оно необычное. — Сочту за комплимент, — он чуть подался вперед, загородив собой лунный свет и позволив теням растушеванным графитом лечь на щеки. Уильям хмыкнул на манер Шерлока: — Сочти. Позади, в доме, с новой силой надрывались колонки, и чей-то возмущенный крик, наверное, владелицы, которой на утро придется расплачиваться за щедрость предоставить свою родную обитель на растерзание молодым, резонировал между парнями и девушками. Вся усталость, до кучи выжатая и из мышц, словно скопилась в висках и теперь стучала изнутри, возмущенная тесными апартаментами. Время близилось к часу ночи. — Пойдешь со мной? — Шерлок вытянул руку. На запястье болтались веревочки и браслеты, а пальцы пестрели серебряными и черными кольцами. Уильям тоже любил подобные безделушки, но в таких количествах они казались ему безвкусицей, однако Шерлоку шло, всему его выходящему за рамки образу — рамки Уильяма: неброскость, аккуратность и лаконичность. Быть может, потому он так безропотно вложил свою ладонь в предложенную под чересчур польщенным тем взором, запоздало спрашивая: — Куда? — Ты уже согласился, — бескомпромиссно заявил Шерлок, сжимая так доверительно предоставленную руку. Его преданность улыбке дивила: она всегда неизменно возвращалась на уста, лишь меняла свои оттенки, причудливо переливалась, как блестки в калейдоскопе, а еще — Уильям заметил то с ощущением приятного изумления и наслаждения — всегда зарождалась в глазах. И пусть хватка его оставалась ни к чему не принуждающей, забирать руку из теплого плена не хотелось. Уильям шел за ним, огибая дом, срезая через газон, по которому сам бы из уважения не топтался, и наконец выходя к парковке. Машин на ней стояло совсем немного — большинство будет просто не в состоянии сесть за руль без риска сделать это в последний раз. Уильям разглядывал их, гадая, какая Шерлока. Правда, молодой человек вел его не к вульгарно красному спорткару, не к идеально блестящему седану, а к чему-то, что пряталось между, практически у кустов, словно потесненное собратьями. — Ну нет… Ты же не серьезно… Увидев местами поцарапанный байк, Уильям ужаснулся. Не то чтобы в нем била гейзером кипучая жажда жить, но и стать достоянием утренних новостей он вовсе не желал. — Знакомься! Мой лучший друг. После тебя, конечно, — Шерлок подмигнул ему, однако его фривольность едва расслабляла. — У меня еще есть право отказаться? — настороженно спросил Уильям. — Всегда. — Шерлок склонил голову на бок и нарочито вздохнул, трогательно приподняв брови. — Но мне будет грустно. О, он готов был проклясть его умение искушать и свое неумение отступать. — Ты давно ездишь? — Не доверяешь мне? — Хочу заранее рассчитать вероятность того, что умрем мы в один день. — Романтично, не правда ли, математик? Ты же с математического, верно? Приятно быть правым, — Шерлок снял с ручки черный шлем, чувствуя себя крайне воодушевленно от безобидной потехи над ним. — Брось, опыт у меня отличный, еще никто не жаловался. — Некому было? Шерлок ухмыльнулся: — Тушé. Он подобрался ближе — наверное, именно так скользил по ветвям Дерева Познаний змий, соблазняя Еву вкусить запретный плод. И истинно сладок ведь был. Видно сразу, любимый владельцем, блестел, отражая небесные огни, манил мощностью, возникающей иллюзией скорости… Уильям соврал бы, сказав, что никогда не мечтал попробовать прокатиться на чем-то похожем, но Уильяму досаждали неожиданности. А этой ночью только они и шествовали друг за другом. — Тебе понравится. Всем поначалу страшно. Уильям был жутко ошеломлен тем, какое доверие внушал Шерлок. Все в нем манило поддаться этой, в сущности, небезопасной идеи. Странная легкость, так быстро возникшая меж ними и развязавшая языки, подталкивала его навстречу чужому безумству, нивелирующему его рассудительность. Он автоматически взял предложенный шлем и по глупости ждал, когда Шерлок возьмет откуда-нибудь еще один для себя. — Ты не знаешь, как надеть? — приметив его замешательство, поинтересовался Шерлок. — Давай помогу. — Подожди, — Уильям даже не сопротивлялся его рукам, — а ты? — Твое беспокойство мне очень льстит, но я предпочту защитить твою милую головушку. Уильям запротестовал, но Шерлок прытко натянул на него шлем, захлопнул визор — деликатно заткнул — и хитро шмыгнул к железному другу. Ощущение мотоцикла под собой пугало и будоражило одновременно. Вместе с мотором набирало обороты и сердце. Подняв стекло, Уильям произнес: — Слушай, поеду с тобой без вопросов, если скажешь, откуда ты. — Почему тебе так любопытно? — оглянулся через плечо Шерлок. «Буду знать, где тебя искать». — Не люблю не понимать. А ты — какая-то загадка. — Ах, ты разбалуешь меня комплементами! Ладно, так и быть. Криминалистика. Уильям, честно, удивился, и его глаза то безропотно выдали. А Шерлоку, очевидно, нравилось быть нечитаемым. — Я предполагал что-то более...творческое, — Уильям не стал уточнять, что на это навлекли внешний вид и в таком положении замеченная татуировка чего-то крылатого на задней части шеи. Не стал и признаваться себе, что рисунок захотелось увидеть полностью, отодвинув воротник. — Чем не творчество обрисовывать трупы? Уильям закатил глаза — за непродолжительное время общения уяснил, что чужой запас острот был неисчерпаемым — и опустил стекло обратно, чтобы не выдать озорство, все же промелькнувшее в чертах. Однако, выждав минуту, в которую Шерлок возился с перчатками, протянул с некоторой задумчивостью: — Ну вот… Теперь и преступление не совершишь. — А ты собирался? — Почем знать… Шерлок рассмеялся. Беспардонно громко и почему-то очень счастливо. И Уильям не сразу осознал, что тоже широко улыбается, а уж о выражении своих замерших на чужом лике глаз не ведал и подавно. — С каждой секундой ты мне нравишься все больше. — Шерлок завел байк, стер веселость Уильяма с лица своим действием и заставил вновь напрячься. — Держись крепче, Лиам. — Лиам? Но звук мотора и движение вынудили тесно прижаться к широкой спине, смириться с фамильярностью, обвить торс руками и на миг инстинктивно зажмуриться. — Так куда мы? — перекрикивая шум, спросил Уильям. — А это уже вопрос. …Слушая шум прибоя, Уильям с теплом вспоминает, как все их знакомство казалось ему сюрреалистичным, как долго думал, что загоревшийся интерес быстро погаснет, как гасло в его жизни все. Но спустя годы на берегу моря опирается спиной на его грудь, греется в его руках, коими неприлично разнежен, и сердце по-прежнему им хмельно. — Ты улыбаешься и молчишь, Лиам, как нечестно. Поделись, что в твоем прелестном разуме. — Я правда выглядел так, что ты предположил мое плохое самочувствие. Шерлок умиляется сентиментальности так бережно хранить память о всем между ними первом и поддевает кончиком пальца подбородок: — Нет, просто захотел, чтобы твои красивые глазки посмотрели на меня… В ту ночь были яркие звезды и дивная луна; а еще однокомнатная квартира, за которую владелец пытался извиняться, пока Уильям находил домашнее очарование в стопках учебной литературы, заметках на стенах, живущем на подоконнике растении только потому, что оно — неприхотливый кактус; были маленькая кухня и терпкий кофе, согревающий холодные ладони, такая же, как ночь, меланхоличная беседа, в который не задавали прямых вопросов, а все же немало узнали друг о друге; были рассвет розоватым на сонно прикрывавшихся веках и записка с номером, обнаруженная Уильямом лишь на утро в кармане небрежно скинутой дома одежды. От_Уильям: «Ты же не был сном?»

От_Шерлок:

«Нет, если не посчитаешь его за кошмар».

С Шерлоком было…легко. Он не строил из себя того, кем не был, не подбирал особых слов — говорил, что думал, хоть часто выражался загадками и часто просто думал, не говоря. Они умели общаться только взглядами, пусть нередко рассыпались на улыбки и смех, когда невольно соревновались в пристальности. Уильям не мог припомнить, чтобы когда-то до Шерлока улыбался так же непринужденно. — Твое веселье слишком заразительно, — провожая взглядом вспорхнувших, быть может, по их милости, голубей, молвил Уильям. Они сидели в парке рядом с университетом, пока у обоих был небольшой перерыв. — Приятно быть чьим-то дофамином. Стало привычным улавливать на одежде запах сигарет, лишь потому что к ней беспрестанно прижималась чужая, им пропахшая; не робеть написать в любое время суток и всегда достичь адресата; быть приглашенным в путешествие вперед и приглашать задержаться в мгновениях. …Невдалеке на валун опускается чайка, звучным кличем зазывая сородичей. Уильям наблюдает за ней, больше не завидуя свободе в крыльях, знает, что ее обрести можно не только на небе… Шерлок сиял если не солнцем, то звездой поменьше во тьме, которая часто клубилась вокруг Уильяма. Жила под его кроватью, как монстр из детских страшилок, и выползала, когда он вновь искал в потолке смысл так же тщетно, как каждый второй — загадочную глубину в Черном квадрате. — Знаешь, из окна моей комнаты хорошо видно луну. Так красиво. Мне нравится. — Почему ты опять не спишь в три часа ночи? Порой ломалась и улыбка Шерлока, вонзая иголки под ногти. Он не строил из себя счастливца, но старался переносить все с бодро приподнятой головой. Но тучи в сероватом Лондоне любили сгущаться, ввергая в подавленность жителей. И тогда утешающую сторону занимал Уильям. Не знал, сколь хорошо у него получается, но Шерлоку, кажется, хватало просто его плеча рядом. Он любил, в него уткнувшись, молчать, шептал лишь, что заземляет. И Уильям хрупко-бережно гладил по волосам, испытывая нечто необъятное от мысли, что может дарить мирность его душе. …— Как ты себя чувствуешь? Уильям с улыбкой заплетает его волосы, пахнущие морем, чуть влажные от в нем долгих забав. — На своем месте. И целует. Целует ладони и подушечки пальцев, ластится к груди, прикрывая веки от ласк… В вещах Уильяма был порядок, который Шерлок уважал, пусть рядом с его хаотичностью он смотрелся забавно. Но главное, что рядом. Главное, что нашли уютное местечко, где можно выращивать орхидеи Уильяма и развешивать стены фотографиями, лечить бессонницу отныне на одной кровати. Уильям никогда не стремился к любви, хотя среди его книг пестрели романы, хотя нравились цветы, собранные, непременно, собственными руками, нравились медленные поцелуи и танцы без музыки с неумением танцевать, нравилось фланировать по набережной и ронять влюбленный лепет с уст. Любовь устремилась к нему, подняла со дна легких весну, овеяла теплом грудную клетку и прогнала из тела стужу, добавила красок и новых смыслов, причин чуть опоздать, проехать на две остановки дальше и признаться ему, что ни с кем и никогда, что боится громких звуков и тесных, замкнутых помещений, что по-детски радуется скворцам в криво, но с душой вырезанной кормушке и хранит мелочи в карманах. Он не верил в судьбу, но чувствовал неслучайности; а Шерлок твердил, что всегда имел чутье на прекрасное, и этим смущал. Смущать, впрочем, любил часто. Он был неистово нежен, не торопил время, но называл, еще будучи в рамках дружбы, прогулки свиданиями. Ненавязчивая манера флирта порождала смуту в сердце, убеждала, что учащается оно не из-за спешного шага. Он любил ходить по краю и всегда предоставлял выбор Уильяму, всегда довольно улыбался, когда он оказывался в его пользу. Он многому научил — чему-то до чего сам Уильям боялся дотронуться. Научил не гнаться за идеальностью, что ошибаться, и даже не раз, нормально, а еще на французском французским поцелуям, рождая пристрастие к губам. И Уильям не оставался в долгу: учил ценить имеющееся и не бояться быть в спокойствии, говорить обо всем, что тревожит, и обсуждать проблемы, перестать гнушаться фамилии и наладить отношения с братом — то был трудный путь, но он гордился, когда чужое «мистер Холмс» перестало напрягать его плечи. …— Стой, нечестно! — Уильям заливисто смеется, когда брызги окропляют кожу. Шерлок заверял, что море теплое, а у него мурашки до самого затылка. — Я согрею, иди сюда, — играет голосом, протягивает руку, зная, что ее всегда примут, и прижимает к себе. Может, и не море, но Шерлок теплый; его кончики пальцев по позвонкам до поясницы. На устах соль... Их расписания жутко неудобно разнились, и они начали находить в нем ненужное, полюбили глубинки больших библиотек, где из окна осенью красиво рассыпалось золото. А в дождь друг к дружке теснились в пятиминутном сне, растянувшемся до самого закрытия. Шерлоку нравилось философствовать и порой цитировать классиков, правда, из книг, что были при нем в руках Уильяма, — он запоминал о нем всякие мелочи, и от сей нежности иногда слезились глаза. Шерлок не сведущ был в астрономии, но говорил о звездах, не испытывал слабости к романтики, но покупал билеты на задние ряды, не любил тактильность, но не отпускал без долгих объятий и всегда держал за руки, не интересовался художественной литературой, но слушал, когда Уильям читал ему Бронте, выбранную по названию. — Шерли… — М? Уильям отвлекся от абзаца, и Шерлок запоздало понял, что, заслушавшись голосом, перестал различать, когда речь шла о героине, а когда — о нем. Им, как и всем, было трудно. Оба со многим боролись, пытаясь избавиться от живущего в тени прошлого, говорили о будущем, возводили его кропотливо, страшились порой, что оно у них будет разным, но в случавшихся разлуках убеждались в неразрывности, в готовности попробовать, рискнуть. Уильям мечтал об обязательно цветущих пейзажах за окном, недоступным городской суете, а Шерлоку, кажется, было все равно где, хотелось лишь, чтобы Уильям не переставал мечтать. Потому, когда отзвучали их последние ноты юности в стенах университета, они предвкушали писать новую симфонию. Предвкушали грядущее, которое построят обязательно вместе...

───── ◉ ─────

На безлюдном пляже тихо; небо темнеет, предвещая скорую непогоду. Двигаться не хочется, а застывшее время манит остаться в этом пузыре спокойствия. — Шерли… — Лиам? — Я рад, что пришел на ту вечеринку. Чуть зябко от еще непросохшей одежды, но озноб скорее из-за усмешки, раздавшейся рядом с ухом. Шерлок прижимает к груди крепче и берет его руки в свои. — Даже если бы ты не пришел, я нашел бы тебя рано или поздно. Или ты меня. — Не говори о судьбе, Шерли. Уильям полуоборачивается, чтобы коснуться бездонности в глазах, зачерпнуть из них нежности. — Мне нравится думать о неслучайности. — Разве это не одно и то же? — Уильям улыбается мягко, вспоминая, как под звездами обсуждали теории Канта и гипотезы о параллельных вселенных в квантовой физике. Ему нравилось о всем эфемерном, манящем недоказанностью, сплетающемся рассуждениями. — Частично, может быть, — Шерлок вздыхает, смотрит вдаль мгновение и вновь на него. — Раз собрались на всю жизнь, почему бы не назвать тебя судьбой, которую я сам себе выбрал. — Мы на всю жизнь? — Можем больше. ...Он не устает от поцелуев, даже когда алеют налитые кровью губы, и никогда не останавливается лишь на них — целует кончики бровей и веки, шрам на щеке и кривобокую улыбку в уголках. Улыбку, за которой хоть на край света, хоть в воздушность балдахина над кроватью и беспамятство похожих на грезы часов. — Куда мы отправимся дальше? Шерлок качает головой, бессильный к думам о ждущем, и кладет ладони на щеки: — Не существует ничего, кроме момента сейчас. Мы можем вспоминать прошлое и планировать будущее, но у нас всегда будет лишь настоящее. — Любое настоящее станет прошлым, любое будущее — настоящим, — Уильям льнет лбом ко лбу и заканчивает почти шепотом: — Значит, хочу в настоящем неизменно тебя. — Значит, в нем неизменно буду.