Barco a la deriva

Держи свою погибель при себе Не отпущу — и ты не отпускай, Нет времени противиться судьбе, Нет времени опять тебя искать.

Утренний туман разъедает колени, ползет все выше, к самому подбородку — вот-вот окутает коконом и задушит, не успеешь оглянуться. Аделаида морщится: предрассветная сырость ей не по нраву, того и гляди принесет с собой лихорадку или ревматизм. Ее команда только оправилась от цинги, и если бы не сирена, неизвестно со сколькими из боевых товарищей ей пришлось бы распрощаться. В рубке тихо. Аделаида насыпает на указательный палец — не бог весть какая, но все же зубная щетка — древесный уголь, и выходит на корму. Прошло немало времени, а она так и не научилась вязать узлы как следует, что для бывалой морячки не дело. Настало время это исправить. — Саламу. С носовой фигуры к ней соскальзывает русалка, медно-рыжие волосы пенятся водопадом в лучах восходящего солнца. Аделаида ответно приветствует подругу: прошли те времена, когда она не понимала речь духов, чего не скажешь об остальных — нет-нет, да наткнешься на раскрытый рот Бобби или Шимуса, чьи вездесущие уши уловят пару-другую фраз их с русалкой беседы. Они устраиваются на прогретых досках палубы, молчат, слушают, как волны мерно стучат о борт. Их нехитрый мотив — колыбельная океана — кажется Аделаиде самой прекрасной музыкой на свете. В это утро она решается — когда-то русалка спросила: «ты хочешь остаться со мной? Уйдешь следом, когда море позовет тебя?» И — сейчас или никогда — Аделаида жаждет узнать каково это: раствориться в морской пене, забыть все что любишь. Ее память подобна тончайшей паутине, вроде той что плетет Ананси, время прогрызает в ней крохотные дыры, стирает лица, но основной узор остается неизменным. Воображение наспех латает прорехи — в подмогу Аделаиде все легенды и сказки предков. И все же, все же… Любопытство струится под кожей горячей водой, прорываясь нервным: — Ты совсем ничего не помнишь? Русалка медлит. Взгляд ее обращается за горизонт, туда, где темный скальный массив, похожий на разбитый остов корабля, устремляет свои пики в узкую полосу неба. — Огонь, — говорит она после минутного молчания, — я помню, что любила огонь. Аделаида не удивляется — у русалки поцелованная солнцем веснушчатая кожа и медно-рыжие волосы — мгновение, и взовьется над мачтами пламенным всполохом. Наверху кто-то знатно посмеялся, превратив ее в духа воды. — Там, откуда я родом, были холодные зимы и дождливые весны, — продолжает русалка. — А откуда ты родом? — Я не знаю. — Тяжелый вздох. — Но не отсюда. Другой континент. Другая речь. — Она задумывается, подыскивает нужное слово. — Журчащая. Будто ручей или мурлыкающий котенок. Русалка подпирает голову руками, мечтательно шепчет: — В комнате растапливали камин, стоило мне появиться на пороге. И еще чай. Помню запах ванили и корицы над чашкой. Темные шторы. Полумрак. Помню голос. Ее затуманенный взгляд бесцельно блуждает по палубе. Аделаида задерживает дыхание, боясь пропустить хоть слово. — Чей голос? — Не знаю. — Она беспомощно разводит руками. — Он принадлежал кому-то важному для меня. Мужчине. Не помню ни имени, ни как он выглядел, но его голос — низкий, бархатный, я слышу каждый день. Как будто он стоит рядом. Русалка скупо улыбается. — Порой мне кажется, что память подобна горящей свече. На мою кто-то плеснул водой, и пламя затухло. Но где-то там, глубоко внутри, оно еще тлеет, достаточно лишь искры, чтобы оно вспыхнуло с новой силой… — Русалка осекается. — Прости за вздор. Все это неважно. Все давным-давно прошло. Аделаида кивает, смежает веки. Представляет как огонь лижет сухое дерево воспоминаний, беспощадно пожирая дорогие сердцу вещи. Куда бы она ни направилась, ее душа неизменно возвращалась к нагретым солнцем улицам Санто-Доминго, он въелся в ее плоть и кровь навеки: никакой силе, какой бы могущественной та ни была, не стереть его запахов и звуков, как и расцветшее алым маком чувство где-то под сердцем. Аделаида верит, что когда все закончится она предстанет перед алтарем вместе с Себастьяном де Альдана, соединив руки на глазах всех жителей своей родины чего бы ей это ни стоило. Забыть все? Немыслимо, невозможно. Глаза русалки тоже закрыты. Ей грезится затерянный между скалами остров, где волны находят свой последний приют. К берегу причаливает корабль с провизией и рукописями. Морская вода не пощадила страницы, чернила размазались по бумаге фиолетовыми кляксами, и в каждой из них русалке чудится маленькая тайна, разгадать которую едва ли возможно. Остров зовет и манит ее, а после исчезает в тумане. Голос человека, чье лицо она не помнит, отражается эхом от скал, укоряет ее. За что? Что она сделала когда-то, какую ошибку совершила? Корабль тихо идет по воде. Цвет ее изменяется с лазурного на почти черный в такт приливам и отливам ее мыслей. Русалка вздыхает, целует в лоб прикорнувшую рядом Аделаиду и растворяется в воздухе. *** Она приходит на помощь вовремя — закрывает спину Аделаиды прежде, чем та успевает что-то понять. Копье блудницы иглой проходит через бледную кожу, оставляя за собой след из неровных красных стежков. Русалка чувствует как синеют губы, как замедляются движения, она словно механическая игрушка с закончившимся заводом: жаль, в спине нет отверстия для ключа, чтобы закрутить пружину для нового цикла. Аделаида запоздало охает, берет ее за руки: — Что ты? Как же так? Сердце нестерпимо печет, стучит часто-часто, еще немного и разорвется на клочки. Перед глазами проносятся картины: сад, девушка в пышном платье, яд в бокале. Глаза, полные боли и непонимания. Маленький коттедж на берегу моря. Одиночество. Его тайные письма. Горечь и обида. Тишина. Свеча памяти вдруг вспыхивает с необычайной яркостью, озаряя всю ее жизнь — тени расступаются, и русалка шепчет погребенное под толщей лет имя. Александр. Его звали Александр. Сердце стучит и спотыкается, но русалке уже не страшно. Теперь можно и умереть. — Мне пора, — ласково говорит она заплаканной Аделаиде, — ничего не бойся. Все будет хорошо. Мгновение, и русалка разливается по палубе морской пеной. *** К затерянному между скал острову пристает корабль. Он привозит провизию, рукописи и человека, чье лицо она так отчаянно пыталась вспомнить. Александр ступает на каменистую почву, негромко окликает: «Рене», и русалка бежит ему навстречу. Так вот как ее зовут. «Рене, Рене, Рене», — поет океан. Волны гасят ветер, и слова прощения и прощания одинокой чайкой проносятся над островом. Время, вода и любовь стирают прошлые ошибки, смывают давние грехи. Столетие спустя Рене теплым бризом касается волос стоящей перед алтарем Аделаиды де Ордуньо — та стискивает в руках свадебный букет и верит, что никогда не умрет.