***
Позже они ехали вдвоём по ночным улицам на выезд из города — Костенко и девка из борделя. Она вела себя ровно. То ли ничего не понимала, то ли, наоборот, понимала всё слишком хорошо. — Меня Оксана зовут, — сказала ни с того ни с сего, глядя в окошко. — И он врёт: свой паспорт я давно отработала. Просто чтобы ты знал. Не просила, сопли не разводила. Поставила в известность, и всё. — Тебе, кстати, тоже врёт. Жалуется, что выручки плохие, а сам уже полгода трётся с Тимуром Турецким насчёт герыча. — Откуда знаешь? — Да что там знать-то. Он двери не закрывает, когда базарит. Костенко поразмыслил, прикинул расклады, да и развернулся через две сплошные обратно в город.***
Оксана из борделя оказалась прошаренной и полезной. Костенко оставил её при себе, а потом, время спустя, они как-то так и сошлись. Вместе крутились, дела делали. Вместе прошли через развал Союза, потом перебрались в Москву. В девяносто пятом паззл с пропавшими шпионами из его молодости окончательно сложился в невероятную картинку, и Костенко начал разрабатывать план. Оксане не рассказывал аж до две тысячи десятого. А когда рассказал, она отреагировала совершенно не так, как он ожидал: — Ты хочешь изменить прошлое, я знаю. Только почему ты решил, что это в первый раз? — В смысле?.. — Время должно быть прямой линией, ведущей неизменно только в одну сторону: от прошлого к будущему. Но если существуют перемещения во времени, оно становится петлёй, по которой ты можешь кружить снова и снова, сам того не зная. Что, если ты уже менял прошлое? Что, если мы живём в уже изменённом варианте, и он оказался лучшим из возможных финалов?.. Потом Костенко много думал над словами Оксаны и решил, что всё-таки должен попробовать: если этот мир — лучший из возможных, значит, кто-то очень хреново менял прошлое. Костенко справится лучше. Он отлично подготовился. Его план был надёжнее швейцарских часов, он обязан был сработать. Ночью, накануне даты, когда всё должно будет случиться, они с Оксаной лежали в постели, и она сказала вдруг: — У тебя всё получится. Ты изменишь прошлое, как и хотел. Но этот путь приведёт тебя в никуда. Ты исправишь судьбы других, а сам не вернёшься. — Не накручивай. — Я просто знаю. Если поедешь завтра, мы с тобой никогда больше не увидимся. Ни в этом мире, ни в другом. — В загробном, что ли? — Нет. Просто в другом. Костенко как мог убедил Оксану, что всё будет хорошо, и утром уехал.***
Он был сосредоточен, операция шла по плану. Но мутное, тревожное ощущение холодило нутро и с каждой минутой становилось только сильнее. Не азарт, не рабочее волнение, а непонятная, удушающая тоска, тяжёлая, как каторжная цепь. Он сотни раз продумывал свой план, прорабатывал его мысленно в каждый момент времени. Реальность полностью сходилась с ожиданиями, но тревога лишь росла, и в том тихом московском дворе, где всё должно было начаться, она стала совершенно невыносимой. Костенко не верил в знаки судьбы, но верил своей интуиции, не раз выручавшей из дерьма. И Оксане верил. Он дал отбой операции. Уже на обратном пути набрал Оксане смс-ку: «Ладно, еду домой» — и почувствовал, как тревога исчезла, будто никогда и не было. Кто его знает… Может, это и правда лучший из возможных финалов.