Когда противник слаб

      От воспоминаний о Комморре избавиться тяжело. Они душные, пахнут старой кровью, паленой плотью и кислым потом. Закрываешь глаза — и по каюте, медленно, как просачивается из-под полы молочный и густой утренний туман, растекается сладкий запах гниения.       Бледные ледяные пальцы гемункула путаются в сознании с чужими руками. Они остались давно в прошлом, но призрачная хватка все равно оставляет гадливое неприятное ощущение. Хочется вывернуть себя наизнанку. Соскоблить каждый сантиметр, окунуться по уши в кислоту и меланхолично наблюдать, как пурызится кожа и сходит неровными лоскутами.       Все это ему только кажется. Оролант повторял себе это снова, и снова, и снова. Но варп не был бы варпом: выбирал момент, когда противник слаб, и нападал на самой границе между сном и бодрствованием.       Звать на помощь каждый раз было стыдно — он и не звал. Но Хейнрикс все равно приходил, словно являлся на ментальный зов, хотя и поклялся Вольному Торговцу никогда не читать его мысли.       Он все еще чувствовал себя крайне неловко. Все это было каким-то затяжным бредовым сном: начиная от сплетенных пальцев на дне Ямы, заканчивая вялыми ленивыми разговорами в темноте, когда оба они вытягивались во весь рост поперек слишком большой для одного Вольного Торговца кровати, переплетались ногами и восстанавливали дыхание.       — Ты слишком много думаешь.       — И это говоришь мне ты?       — Туше, — ван Калокс фыркнул, переворачиваясь на бок, и легко заскользил пальцами по груди Ороланта. Вольный Торговец вздрогнул, когда дознаватель очертил прикосновением один из самых глубоких и старых шрамов, и рвано выдохнул.       — Тебе обязательно меня каждый раз «так» разглядывать?       — Как «так»?       «Так — словно я самое прекрасное существо, что ты когда-либо видел голым», — слова застревают в горле и не идут, превращаются в нервный выдох. Чуть более глубокий, чем раньше, потому что Хейнрикс хмурится, приподнимается на локтях и наклоняется ближе.       — Что-то не так? Тебе было больно?       — Нет. Нет, все в порядке.       — Врешь, — Хейнрикс не спрашивает, констатирует, и Ороланту вновь становится стыдно до обжигающей волны от ушей до самых кончиков пальцев. Так же стыдно, как в первый раз, когда неожиданно легкие и ловкие пальцы дознавателя мягко скользнули по внутренней стороне бедра, а теплое дыхание защекотало ухо.       Не уходи. Пожалуйста.       Они припадают друг к другу так резко и жадно, что от неожиданности ударяются зубами. Волосы Хейнрикса жесткие, путаются в пальцах, грудь — твердая и горячая, сердце в ней стучит быстро и уверенно, несмотря на все перенесенные мучения. Он сказал, друкари вывернули ему все нервы наизнанку. Оролант инстинктивно подается бедрами вперед и ему кажется, что уже у него самого все ткани до последней клеточки перебрали и собрали заново, а в своем собственном теле стало жарко и тесно.       Фон Валанциус вздрагивает от мягкого и ненавязчивого прикосновения губ к шее. И неосознанно напрягается, когда вперемешку с влажными поцелуями и легкими, почти невесовыми прикусываниями кожи ван Калокс спускается ниже. Внизу живота снова собирается приятная тяжесть.       — Какие… интересные методы допроса нынче у Инквизиции.       Хейнрикс только глухо посмеивается и просит его расслабиться.       Но у Ороланта не получается. Никогда не получалось по-настоящему. Но если предыдущих любовников было легко обмануть: в нужный момент прикусить губу, закрыть глаза рукой, словно забывшись, томно, под выверенным углом прогнуться в спине — самому все равно, но другим нравилось, когда узко и поясница под ладонями мелко вздрагивает; с ван Калоксом все эти заученные до мелочей и взмаха ресниц приемы не работали. Он только мягко вздернул бровь и осторожно поинтересовался, зачем и перед кем Оролант разыгрывает весь этот цирк.       В самый первый раз, уже после Комморры, когда была мягкая кровать, а не полузадушенные всхлипы с не самым вдохновляющим видом на гору трупов, он даже возмутился. Разозлился. Расстроился до вспышки гнева и замигавших у изголовья кровати люменов.       Расслабление — это не про секс. Секс — это битва, где есть принимающий и дающий, а все остальное — лишь заигрывания и танцы вокруг да около. Оролант привык угадывать, что от него ждут, и давать это. Тем страннее было, что Хейнрикс ван Калокс, который легким движением пальцев мог заставить культистов агонизировать у себя в ногах и молить о смерти, не знающий полумер, острый на язык аколит Ордо Ксенос не собирался ничего брать. Лишь предлагал сам.       И протягивал всего себя на открытой ладони.       — Хочу спросить.       — Ахм-м?       — Почему ты боишься меня, а не этого ксеноса?       От неожиданности Оролант дернулся, но Хейнрикс требовательно удержал его рукой на месте, мягко похлопав по бедру. К удивлению Вольного Торговца ван Калокс, казалось, не злился. Спрашивал как будто из праздного любопытства. Легче от этого, конечно, не становилось.       — О чем ты, — голос предательски дрогнул, кровь прилила к лицу и стало как будто бы еще жарче. Хейнрикс цокнул языком и кривовато улыбнулся.       — Ай-яй-яй, врать в лицо дознавателю Инквизиции. Или ты думал, что я слепой и глухой?       — Нет. Нет, я просто… Это сложно объяснить вот так сходу. Вы с ним… разные. Рядом с тобой я учусь быть таким, какой я есть. А с Маражаем…       Оролант вздохнул и отвел глаза в сторону.       — А с Маражаем нахожу того, кем я мог бы стать. Не такой слабый. Не такой…       —Тш…       Хейнрикс мягко прервал его, покачал головой и неожиданно спокойно улыбнулся. Фон Валанциус в ответ недоуменно нахмурился. Не такой реакции он ждал. Не после всех тех нелестных характеристик, что инквизитор давал ксеносам и темным эльдарам в частности.       — Почему ты не сердишься?       — Сержусь, — возразил Хейнрикс. — Но не на тебя. А на того, кто сделал это с тобой. Вот это. И вот это…       Шрамы под поцелуями ван Калокса, кажется, плавятся. Это нечестно, подлый прием. Вместо возмущения Ороланта хватает на еще один шумный глубокий выдох и инстинктивное следование всем телом вслед за теплом. Хейнрикс знает все его слабости, уже выучил, и нагло ими пользуется — мягко очерчивает двумя пальцами бедро и ныряет между ягодиц.       — Я хочу найти их всех…       — … Да.       — … вкипятить кровь в их венах…       — Ох… да, вот так. Император милосердный, как же…       — Но сначала я бы посмотрел. На другого тебя.       — … что?!       Ван Калокс не дает ему опомниться — вместе с уверенным поступательным движением пальцами, обхватывает второй рукой основание члена и умело накрывает его губами. Ороланту кажется, что он сейчас лопнет, взорвется, как сверхновая. Не знает, чего хочется больше: вывернуться или никогда больше не расставаться со своим инквизитором: ни с его горячим ртом, ни с его руками, ни с этим ощущением абсолютной непогрешимой исключительности, в которое Хейнрикс заставляет его уверовать лучше любого проповедника.       Право слово, если бы все пастыри на службе Трона проповедовали так же искусно, как Хейнрикс ван Калокс, Оролант фон Валанциус давно бы стал самым истовым догматиком во всем просторе Коронус.       — Ты сказал…       Ниточка слюны тянется от головки к чужим губам, как хрустальная бисерная нить. Подло. Оставить его вот так — у самого порога, подло. Вольный Торговец тихонько хнычет и ерзает, пытаясь найти нужную точку.       — С этим ксеносом, Маражаем. Ты находишь того себя, каким мог бы стать. Я хочу с ним познакомиться. Что скажешь?       — Ах…       — Я не слышу, Лорд Капитан.       — Блять, Хейнрикс…       Сегодня оргазм накрывает его ярче, чем обычно. Склонившись часом позже над умывальником, Оролант никак не может взять в толк, отчего, и собрать мысли в кучу.       Хейнрикс ван Калокс предложил ему что?       Варп нападает всегда, когда противник слаб: между сном и явью. Но в комнате пахнет амасеком и мужчиной, а Хейнрикс никуда не уходит — только внимательно смотрит из-под опущенных ресниц.       — Тебе же это не нравится, — делает последнюю попытку Оролант, а затем густо краснеет и не знает, куда смотреть.       Какая нелепость: стушеваться от легко оброненных слов человека, который часом ранее сосал твой член и насаживал на свои же пальцы.       — Мне нравишься ты. А когда людям кто-то нравится, Оролант, они хотят узнать их целиком и полностью. Даже те их части, которые могут быть непонятны или неприятны. Не пойми меня неправильно, до ксеноса мне дела нет. Меня волнуешь только ты. Так… Разрешишь мне узнать себя?       — Как я могу отказать дознавателю Инквизиции?       Улыбка фон Валанциуса разбивается вдребезги от неожиданно посерьезневшего лица Хейнрикса. Опять он сказал какую-то глупость.       Идиот.       — Я не буду тебя принуждать и требовать. Никогда.       — Я знаю.       Но Хейнрикс идиот тоже. Хотя бы в этом они похожи.       «Я знаю».