Gloria amorum daredevils

«Говорят, смех продлевает жизнь. Смейтесь, милорд, и, может, Ваша жизнь продержится еще немного.»       Его пальцы дрожали, пока он, нервно закусывая губу, заталкивал табак в трубку. Фигура, расположившаяся в кресле на противоположном крае хрупкого маленького столика, кажется, против дыма нисколько не возражала. Облаченные в белую перчатку пальцы монотонно, подобно запущенному метроному, постукивали по плетеному подлокотнику. Под военным мундиром с длинными фалдами и золотистыми эполетами, который дополняла покоящаяся над платиновой челкой черная двууголка с трудом угадывалось хрупкое женское тело. — Ваши действия, сударыня, — раздраженно начал британец, не пытаясь скрыть беснующейся внутри груди бури, — Недостойны и отвратительны. Вы загнали меня в угол. Надеюсь, Вы довольны?       Французская Империя сморгнула и её губы тронула легкая улыбка. — Издавна так повелось, милорд, что право писать историю достается победителю. Поправьте меня, если я ошибаюсь, но Вы сами, помнится, пользовались этим правом довольно часто.       Великобритания вскинул на собеседницу немигающий взгляд. Одной лишь Мадонне известно, каких усилий стоило ему удержать лицо перед главным своим противником, вражда с которым была столь древней и столь горячей, что впору было бы уже назвать её любовью. — Я буду держаться, сударыня, — с мрачной прохладой пообещал он, закусив конец деревянной трубки, из широкого носа которой вырвалось тонкое дымовое кольцо и тут же растаяло под потолком беседки. — Как бы Вы ни старались, блокаде, устроенной Вашими усердиями, не по силам заставить меня склонить перед Вами голову.       Французская Империя обворожительно улыбнулась: — Я очень терпелива, милорд. А Ваше время прошло.       Великобритания раздраженно вздернул верхнюю губу и выдохнул еще одну струю дыма под потолок летней беседки, в этом незамысловатом жесте выражая своё искреннее презрение и негодование. — Моё время только начинается, сударыня.       На миг между ними воцарилось молчание. Он не желал отпускать слов для нее. Она ждала, когда он сдастся. Звякнул хрупким фарфором, опускаясь на поверхность стола, чайный сервиз. Плеснулась на гладкое дно, точно в издёвке, янтарная жидкость. Пробил пятый час. — Gloria in excelsis Deo et in terra pax hominibus bonae voluntatis*, — обронила Франция и отсалютировала Великобритании белоснежной чашкой.