Demons

      Сказать по правде, то, что его отправили на больничный, не стало неожиданностью. Гоуст ожидал этого. Когда он впервые очнулся в госпитале, он подумал, что его, чёрт возьми, отстранят. На самом деле, сначала он думал, что умер. В этот раз по-настоящему. Но, как оказалось, он просто получил пулю в грудь и оказался здесь после многочасовой операции.       После того, как врачи объяснили ему ситуацию, он уже почти смирился с мыслью о том, что его уволят и предоставят самому себе. Нет ничего лучше, чем его почти пустая квартира с безликими соседями и потрясающим видом на улицы Белмонта. Затем он вспомнил, что юридически мёртв, и начальство может делать с ним все, что захочет. Итак, ему предоставили больничный. Они сказали, что посмотрят, что будет дальше. Не то чтобы он сильно на это надеялся. Они убили Шепарда, существенно подорвали планы Макарова и даже выбрались живыми, хоть и не без серьёзных повреждений. Из-за того, что Гоуста и Роуча подстрелили, Соупа зарезали, а Прайса оставили разбираться с последствиями, пока они восстанавливались, 141-я на какое-то время практически вышла из строя.       Это заставило его задуматься. Видя, что Гоуст не мог сам позаботиться о себе, его сердце разбивалось, и будучи гораздо слабее, чем хотелось бы врачам, капитан принял спонтанное решение.       Что удивило и лейтенанта, который лежал на соседней от него койке, такой же подлатанный и испытывающий ту же невероятную боль.       Говоря откровенно, Саймон не ожидал, что его пригласят домой. Конечно, они довольно хорошо ладили, несмотря на разногласия на поле боя и за его пределами, но Саймон не считал себя подходящим соседом. К тому же, пребывание наедине с Соупом в течение нескольких недель или даже месяцев привело бы к ряду проблем, выходящих за рамки их нынешних физических трудностей. И как они вообще собирались это сделать? В последний раз, когда он проверял, Соуп тоже почти не мог передвигаться.       Джон только рассмеялся, увидев выражение лица лейтенанта. Он, должно быть, некоторое время смотрел на своего начальника, явно сбитый с толку, пока шестерёнки в его голове пытались вращаться быстрее. К чёрту его одурманенный лекарствами мозг.       — Мы будем не одни. Моя семья будет рядом, чтобы помочь. Я не могу просто оставить тебя одного вот так.       И он, и капитан знали, что между ними было нечто большее, чем дружба или товарищество. Сколько раз Джон помогал ему справиться с сильными приступами паники посреди ночи, оставаясь рядом до момента, пока не убедится, что с ним всё в порядке? И сколько раз Гоуст сидел с Соупом поздними вечерами, пытаясь вытащить его из этого непрерывного цикла самобичевания, в который он сам себя втягивал? Иногда поступки говорят громче слов, и хотя со временем кошмаров у Саймона стало значительно меньше, он знал, что всегда может рассчитывать на Джона, несмотря ни на что. После предательства Шепарда ему, возможно, придётся полагаться на Джона ещё больше. Чёрт, им двоим точно не спастись от бессонных ночей. Он предполагал, что, как только он перестанет принимать все эти лекарства и обезболивающие, это ударит по нему в полную силу, неумолимо и жестоко.       Гоуст не мог просто отказаться от предложения, в особенности потому, что между ним и Соупом было взаимное доверие, которого, он был уверен, у него не могло бы быть ни с кем другим. Он был очень недоверчивым человеком — часто он не доверял самому себе, боясь, что это выйдет ему боком. Доверие приводило к чувствам, которые он не мог себе позволить. Доверься человеку слишком сильно, и он скормит тебя собакам. Ему хватило такого опыта на всю жизнь.       И всё же он согласился поехать в Шотландию. Пожалеет он об этом потом или нет, но довольное выражение лица капитана того стоило. Не совсем улыбка, но его напряжённые черты расслабились, и что-то подобное Гоуст наблюдал у Прайса пару раз до этого. Не то чтобы он особо на него смотрел, конечно.       — Тогда решено. Тебе лучше собрать побольше вещей!       Спустя несколько недель восстановления и интенсивной физиотерапии Гоуст обнаружил себя перед дверью своего начальника, как всегда напряжённый и с сумкой на плече.       Соуп стоял рядом с ним, ободряюще сжимая его плечо рукой в перчатке. На улице было холодно, морозный ноябрьский ветер подгонял их поторопиться и войти в дом.       Джон предупредил свою семью о том, что приведёт друга — ведь они были друзьями, так? И Саймон не знал, чего ожидать. Он продолжал убеждать себя, что всё будет хорошо, хотя его внутреннее чутьё (которое он решительно игнорировал ради выполнения своего обещания) посылало противоречивые сигналы.       Их встретила семья Мактавишей — мать Джона, его младшая сестра с её малышами-близнецами и одна из его старших сестёр, тоже находившихся в гостях. Все они казались довольно приятными людьми, позволив Саймону остановиться в одной из заранее подготовленных комнат для гостей. Они принесли ему дополнительные одеяло и подушку на всякий случай, бутылку воды и включили обогреватель перед их приездом.       Несмотря на то, что его пригласили, он чувствовал себя незваным гостем, не привыкший к тому, что люди проявляют к нему столько доброты. Его образ мышления не позволял воспринимать любезные жесты такими, какие они есть на самом деле.       Они все довольно быстро приняли его в свою маленькую группу, хоть и были смущены его балаклавой, которую он носил, однако не спрашивали об этом — вероятно, потому, что не знали его, но им явно было неуютно.       Словно ожидали, что он набросится на них. Впрочем, они не делали ничего плохого. Может быть, они просто не привыкли к чрезвычайно тихому и спокойному парню, закрытому одеждой с головы до ног.       Однако это немного утомляло его, особенно потому, что он не мог присоединиться к ним за трапезой и домашними посиделками.       Он не собирался лгать, отношения между Соупом и его семьёй были чудесными, и это заставляло его тосковать по своей собственной — той, в которой он был счастлив лишь малое количество времени, пока не произошли определённые события и он не остался один.       Племянницы Джона были очаровательны, и Джозеф, этот славный мальчик, мог быть похожим на них.       Большую часть времени Саймон не знал, чем себя занять. Он не мог много передвигаться, но сидеть вместе с остальными было слишком тревожно, поэтому обычно он оставался в «своей» комнате, если не был наедине с Соупом.       Даже если он просто покажет своё лицо, это вызовет вопросы, на которые он пока не готов отвечать. Или, ну, любая часть его тела будет напоминать о вещах, которые определённо приведут к вопросам.       Он помнил, как гордилась его психотерапевт, когда он, наконец, рассказал о чём-то из своего прошлого — даже если это были не такие ужасные моменты. Это стоило ему больших усилий, но та психотерапевт нравилась ему настолько, что он смог перестать сдерживаться.       Он не посещал психотерапевта с тех пор, как она ушла. А в последний раз, когда он набрался смелости открыться, он был пьян, почти потерявши рассудок после нескольких ужасных ночей, и теперь с трудом помнил, какой именно информацией поделился в тот день.       Не то чтобы это имело большое значение. Он доверял Соупу, и если он что-то и знал об этом человеке, так это то, что тот без возражений унёс бы все эти ценные знания в могилу. Невероятно почтительный даже к такому жалкому созданию, как Гоуст.       В первые несколько недель их шестимесячного отпуска Саймон почти не спал. Боли в груди, новые, повторяющиеся ночные кошмары и приступы бессонницы не давали ему уснуть. Он часто просыпался, задыхаясь, и с каждой ночью всё больше впадал в панику.       И почти каждую ночь Джон был с ним, помогал ему выровнять дыхание и по-прежнему следил за тем, чтобы с ним все было в порядке и его можно было снова оставить спать. Ему было больно от того, что его друг не спал. Впрочем, не только Джон. Иногда он слышал за соседней дверью плач близнецов, которых разбудил своим страшным криком. Мать Джона тоже несколько раз просыпалась из-за этого. Он чувствовал себя ужасно, и становилось только хуже, когда он ловил их взгляды по утрам. Он нарушал их покой, и тот факт, что он никогда не снимал маску, мало рассказывал о себе, не присоединялся к их разговорам и не часто садился с ними за стол, не способствовал завоеванию какой-либо симпатии.       Он знал, что его здесь не жаловали, даже если пригласили в гости на время. Он через многое прошёл в своей жизни даже до того, как ушёл в армию, и еще не настолько закалил свои нервы, чтобы вернуться к терапии. Он знал, что когда-нибудь ему придётся это сделать. Если не для того, чтобы вернуться к работе, то хотя бы ради себя.       К сожалению, одна только мысль об этом уже повергала его в панику, и ему отчаянно нужно было взять это под контроль, иначе он проводил бы сеанс за сеансом в состоянии диссоциации, не добиваясь никаких результатов.       Терапия была обязательной для таких людей, как они, которые видели и делали самые жестокие и отвратительные вещи, на которые были способны люди. Благодаря тому, что на бумаге Гоуст был мёртв, ему, в основном, удавалось избегать этого, Шепард дёргал за ниточки, чтобы он снова и снова хорошо проходил психологическую оценку. Ему везло.       Оглядываясь назад, он должен был заподозрить неладное с самого начала. Не то чтобы сейчас это можно было изменить.       Теперь Саймон больше жалел о том, что не послушался своего непосредственного начальства и вообще избегал терапии. С другой стороны, до этого момента он довольно хорошо работал, и сейчас он не мог работать должным образом только потому, что в него стреляли.       И вот, к чему это привело. Он просыпался посреди ночи, крича о кровавом убийстве в случайные моменты, чем беспокоил всех вокруг, и не мог себя контролировать, потому что находился в незнакомой обстановке и часто даже не осознавал, где он.       Была морозная зимняя ночь, и вместо того чтобы лечь в кровать, когда все уже спали, он надел куртку и ботинки и потащился на улицу, чтобы посидеть на крыльце и подумать.       Он не мог здесь оставаться. Семья Джона не любила его, не могла его терпеть, и он не хотел портить им жизнь, лишая их заслуженного сна.       Он понимал, что мыслит иррационально. Они не имели права злиться на него за то, что он не мог себя контролировать. Кроме того, куда ему идти? Его маленькая квартирка в Англии была совсем не идеальным местом. Каждый раз, когда ему нужно было бежать по делам, приходилось подниматься на третий этаж по лестнице, а для этого он был ещё не в форме. Во время своего последнего визита к врачу он узнал, что его сердце работает уже не так хорошо, как раньше. К сожалению, пулевое ранение быстро не заживало.       Он не был глупцом. Он почти боялся, что больше не вернётся на службу. Это была слишком серьёзная травма, и удача в конце концов отвернулась от него. Если она вообще когда-либо с ним была. Но куда ему идти? У него не осталось ни семьи, ни друзей, кроме тех немногих людей, с которыми он перекинулся парой слов в оперативной группе, и он совсем не знал своих соседей, учитывая то малое количество времени, которое он по факту проводил в своём доме.       Но больше всего ему было стыдно за свою неспособность справиться со своими кошмарами. Он мог справиться с ними на поле боя, так почему не мог здесь? У него не было правильного ответа на этот вопрос.       Джон справлялся. Но в этом отношении они всегда отличались. Соупу тоже снились ужасные кошмары, это было неизбежно при их работе, но как только он просыпался и видел, что его окружает на самом деле, ему удавалось успокоиться, не впадая в панику. Конечно, он был потрясён, но всегда оставался храбрым, сильным капитаном 141-й.       Саймон же, напротив, просыпался и погружался в бесконечный поток воспоминаний — независимо от того, были они реальными или нет, — страха и страдания, и он не совсем понимал, как отличить мир из своих кошмаров от реальности, пока его каким-нибудь образом не заставляли вернуться обратно. Пока что. Может быть, когда-нибудь он сможет.       Сейчас он сидел на занесённой снегом скамейке на крыльце Мактавишей, погрузив руки в снег, пока холод медленно проникал в его кожу и кости, немного заземляя его. Хотя бы этой ночью он не хотел никого будить. Даже если это означало, что ему придётся просидеть здесь до утра.       Погружённый в свои мысли, он едва уловил хруст приближающихся шагов, размышляя о том, что делать.       — Немного прохладно, чтобы курить снаружи, разве нет? — низкий рокочущий голос капитана заставил его поднять глаза. Он давно бросил курить; это явно была попытка поднять настроение. Саймон понимал, что, скорее всего, выглядит напряжённым.       — О, отвали! — это прозвучало не так, как ему хотелось, его голос надломился, и в груди зародилось совершенно новое чувство. Присутствие Соупа было одновременно облегчением и причиной страха, затопившего его разум. Он его разбудил?       — Я проснулся, чтобы набрать воды, а в коридоре было подозрительно тихо. Пошёл тебя искать, — иногда ему казалось, что он может читать мысли Саймона сквозь его толстый череп. Будь это кто-нибудь другой, было бы пугающе.       Поколебавшись мгновение, Джон присел рядом с ним. Казалось, он оценивал ситуацию, позу Саймона, то, как тот только что беззаботно плюхнулся прямо на свежий снег и задрожал, как новорожденный оленёнок.       Спустя пару секунд он медленно раскрыл объятия. Приглашение, от которого Саймон не смог отказаться, подавленный своими мыслями и испытывающий некоторое облегчение от того, что ему не придётся разбираться с ними в одиночку. Всё это время его не покидало чувство вины за их нынешнюю ситуацию.       В тот момент, когда большие мускулистые руки друга обхватили его, он больше не мог сдерживаться. В любой другой день он бы дико смутился, показывая свою уязвимость, чёрт возьми, он даже в детстве редко плакал. Всегда лишённый такой роскоши, как минутная слабость. Только на этот раз он отпустил контроль.       И когда он расслабился в объятиях Соупа, то, что начиналось как рыдания, внезапно превратилось в душераздирающие вопли боли, которые он не смог бы остановить, даже если бы попытался. Замечательно! Теперь он разбудит ещё и соседей. Ему везло.       Весь нервный срыв Джон обнимал его, мягко успокаивая и поглаживая по спине. Не было никаких заверений вроде «с тобой всё в порядке» или чего-то подобного — они оба знали, что с ними далеко не всё в порядке. Он поддерживал его просто тем, что был рядом и не задавал вопросов. Саймон безумно ценил это в нём. Не было никаких ненужных домыслов. Только бесконечное терпение и готовность выслушать, когда это необходимо. Он не был уверен, что заслуживал этого, но, так или иначе, Соуп предлагал всё это ему.       В какой-то момент Саймон собрался с силами, чтобы по-настоящему поговорить с Джоном. И он рассказал ему, что именно чувствовал последние несколько недель. О ночных кошмарах, о взглядах, которые бросала на него семья, о тех моментах, когда они отводили его в сторонку, чтобы Джон не видел, и спрашивали, не может ли он хоть немного успокоиться, чтобы близнецы и их мать могли поспать. И в это время лицо Соупа помрачнело. Он выглядел рассерженным, и Саймон хотел извиниться за то, что говорил о них свысока, но на него снова зашикали.       — Я не злюсь на тебя, — пообещал он Гоусту, который смотрел на него своими большими голубыми глазами, как будто боялся, что его прогонят.       Саймон вздохнул и отодвинулся, немного увеличивая расстояние между ними, просто чтобы иметь возможность как следует рассмотреть капитана. Его тут же обдало холодом, и он пожалел, что не может снова броситься в его тёплые объятия.       — Я не злюсь на тебя, — повторил Джон. — Просто я надеялся, что ты найдёшь дом среди нас, вот и всё.       — Ты злишься на нас, — донёсся до них от входной двери голос миссис Мактавиш.       Она выглядела встревоженной, было ясно, что она подслушивала. Как долго, никто из них не знал. Джон бросил на неё взгляд, который кричал «не сейчас», но она всё равно подошла к ним и посмотрела Саймону в глаза.       — Дорогой, мы не думали, когда говорили всё это. Мы просто предположили, что можем попросить тебя, потому что наш Джон довольно тихий. Это неправильно — заставлять тебя чувствовать себя так плохо. Мне жаль, — она приложила руку к сердцу и выглядела так, будто действительно причинила боль кому-то из своих близких.       Хотя Саймон не ощущал себя одним из них.       Саймон медленно покачал головой, подумывая о том, чтобы затеять ссору или драку, просто чтобы почувствовать себя менее уязвимым и печальным, но у него не хватило духу причинить боль семье своего друга.       — Нет. Простите меня. За то, что приехал сюда, — вот, что слетело с его губ, и теперь Джон бросил на Саймона возмущённый взгляд.       Саймон проигнорировал его, пытаясь продолжить объяснения.       — Я никогда не был хорошей компанией, не то чтобы я не привык… ко всему этому, — он жестикулировал руками, не в силах должным образом выразить свои мысли, пока его разум пытался догнать их, а холодный ночной воздух делал его движения гораздо более медленными, чем планировалось.       Джон снова обнял друга за плечи, с трудом веря в то, что только что услышал. На этот раз Саймон держался напряжённо, его мысли запутывались всё сильнее. И будь Джон проклят, если позволит ему потеряться и остаться в них прямо сейчас.       Он многое знал о его прошлом, о многих ужасных вещах, которые с ним происходили, возможно, даже в более жутких подробностях, чем многие могли бы переварить. Но он ценил честность Саймона — грубую, неотфильтрованную версию событий, которые сделали его тем человеком, которым он является сегодня.       Он также понимал, что его собственная семья не привыкла к тому, как тяжело сказывается на людях их профессия. Большую часть времени Джон хорошо себя контролировал, особенно в присутствии своей семьи, а если бы и не контролировал, то не позволил бы им стать свидетелями того, как он разваливается на части. До сих пор это была привилегия только Прайса и Саймона. Возможно, ему пришло время показать свою более уязвимую сторону и своим родным. Он понял, что, не зная ужасов, которые они испытывали, никто из близких им людей не мог проникнуться этой темой и научиться тому, как реагировать — или как не реагировать в данном случае.       Как только миссис Мактавиш проводила их обратно в дом и приготовила им обоим по чашке горячего шоколада, чтобы согреться, она несколько раз извинилась лично перед Саймоном, пока разносила кружки, и вскоре исчезла в своей спальне, оставив их вдвоём на минутку, так что Джон осмелился заговорить снова.       — Знаешь, — начал он, поворачиваясь так, чтобы видеть лицо Саймона в маске. — Мы можем уйти и остаться в моей квартире, если тебе так будет комфортнее.       Саймон выглядел так, будто собирался возразить, его опущенные веки почти комично приподнялись, но Джон, несмотря на все тревожные звоночки, взял лейтенанта за подбородок и посмотрел ему прямо в глаза.       — Здесь ты плохо себя чувствуешь. И могу сказать, что извинения моей матери никак не помогли. Не пойми меня неправильно, я безумно их люблю, но их реакция на твои ночные приключения отчасти и моя вина тоже. Они мало что знают о таком дерьме. Нам обоим больно, но мы справимся. Это меньшее, что я могу для тебя сделать.       Саймон кивнул и прочистил горло, его голос всё ещё был хриплым после слёз.       — Честно говоря, думаю, я бы выбрал этот вариант.       Больше они не разговаривали, оба слишком устали, чтобы вести более содержательные беседы этой ночью — или даже двигаться. Они могут поговорить завтра и понять, действительно ли они хотят провести свой отпуск где-нибудь в другом месте.       Ещё около часа они просто сидели в тишине, потягивая напитки и прислонившись друг к другу в поисках поддержки.       Они заснули прямо на диване у медленно гаснущего камина. И если демоны Саймона снова преследовали его во сне, никто ничего не сказал.