Красная шапочка

Однажды, давным-давно, в окрестностях ещё дремучей Европы, жила-была одна девочка. Будучи единственным ребёнком в её крестьянской европейской семье, девочка с ранних лет не верила в Христа. И даже больше, она подозревала, что возможно сам Иисус не верит в её существование. Это было бы неплохим обоснованием того, почему за двенадцать лет, он так и не удосужился ниспослать её mama и papa ещё одного маленького рабочего ангелочка. Девочка потёрла ушибленную стопу. Как раз недавно она стала мишенью, что взял, соседский мальчик. Он кинул в неё камень, когда та попыталась увести его годовалого брата к себе домой, и назвал "еврейкой". Странно, ведь воровством коней вроде занимаются цыгане? Хорошо, что для нашей девочки, что конь, что мальчик - это всё одно и то же. Оба могут пахать землю барина, так чего бухтеть-то? Девочка мечтательно вздохнула. Да уж, будь у неё братик, то она бы каждый день меняла ему подковы...будь прокляты её предки, распявшие Иисуса! Мечтательный образ развеял прохладный ветер, что с силой дунул в лицо ребёнку, потревожив, растущие рядом колосья. Девочка подняла, ранее отложенный серп, и продолжила свою ежедневную игру. Самую, пожалуй, распространённую в её деревне - казнить пшеницу. Мах-второй, и летят срубленные колосья прямо в объятия крестьянского ребёнка. Он же игнорирует их порывы нежности, механически продолжая махать своим оружием, таким же простым и неказистым, как и жизнь его хозяина. И серп и дни девочки одинаково круглые, повторяющиеся от рассвета до заката; одинаково жаркие летом, и обжигающие холодом, зимой. Жгущий мозолистые руки настолько, что хочется отбросить вон, но потом засматриваешься и видишь острый, опасно сверкающий конец острия, который приговаривает, мол "не отбросишь ты меня так просто, нет, никак не отбросишь, а как же ты без меня дальше-то будешь?". — "Битой буду." — сострила про себя девочка. Несмотря на язвительность, на самом деле, за столько лет она успела порядком привыкнуть к инструменту. При этой мысли, ребёнок хмыкнул. Мама всегда говорила, что ко всему тяжкому, а в их жизни значит необходимому, нужно привязываться, но никак не привыкать. Она считала, что привыкание волочит за собой по пятам нарастающее уныние, а - это один из самых больших грехов человека, размягчающий душу, что становится поддатлива соблазнам диавола. Привязаться же, значит полюбить, ведь нельзя не любить, то, чем занимаешься каждый день - это суть человека, его чванной души, дорожащей своим, даже ненавистным ему самому, трудом. Иногда девочка задумывалась над тем, относится ли мама так же и к ней. Или к папе. Может из-за этой самой "привязанности" у неё до сих пор нет коня... Мах! Серп вовсе не сверкнул на солнце. Он просто заржавел. Интересно, когда начнёт ржаветь её рука? На самом деле, девочка ждала этого. Момента, когда она сама станет серпом. Тогда ей не придётся "привязываться" или "привыкать", она просто станет своей работой - душой и телом. А может раньше её тела заржавеет душа? Ведь Всевышний завещал, что любовь к ближнему рождается из любви к себе, а любовь к себе была заключена в радости от ежедневного труда; труд - это одно из высших благ, славящих лик Христа. А, если же человеческая девочка не радуется слёзно ежедневному труду? Если же она хочет стать серпом, отвергнув своё тело, данное Богом, чтобы не терпеть иллюзий о том, что она якобы человек, ведущий человеческий образ жизни. Ведь на деле, она - серп, убивающий злаковые изо дня в день. Это знают все, даже соседский пёс. Девочка хлюпнула носом и продолжила своё нехитрое ржавое дело. Так могло продолжаться ещё всю её жизнь, если бы вдруг под ногами не разверзлась бы земля. Интересно - это Иисус покарал её за богомерзкие думы, ибо черти утянули эту серпастую душонку к себе в Ад? На самом деле, просто поле кончилось. Упала в канавку кубарем. Взрыла пальцами чёрную землю, приподнялась и отплевалась от неё. Хотела встать, но правая рука дрогнула и ослушалась свою хозяйку, уронив ту лицом в чёрное рыхлое. Пара секунд и конечность пронзает резкая боль. На чёрное капает красное и делает его вовсе не рыхлым, а комковатым. Окровавленный серп равнодушно глядит в небо, не внимая глухому стону неподалёку. Девочка, поскуливая, поднимается на колени и осматривает раненую руку. Ту, от запястья до локтя, делит красная полоска. Кожа, как рассечённая ткань, оттопырилась по её бокам. Девочка насупилась. Она даже немного обиделась на свой неизменный инструмент. Может - это знак? Будешь отторгать богоданное тело своё - падёшь в Ад? Несмотря на своё частичное неверие, ребёнок испугался и поспешил подняться ближе к небу, вон из канавы. Главное, серп не забыть... — "Приду домой, если будет мама, то пороть будет; если папа, то поругается немножко, да пожалеет, приласкает." — думала девочка, направляясь к избе. Кровь капала на пыльную землю, жара пронзала руку. Вдруг, пальцев коснулось что-то влажное и холодное. Затем холод сменился чем-то горячим, но не менее влажным, даже слюнявым. Девочка знала лишь один такой же слюнявый рот, и он принадлежал деревенской дворняге (это та, что знала о серпастом происхождении ребёнка). Пёс полизал окровавленные пальцы и уставился прямо на раненую. Девочка встретила его ожидающий взгляд своим негодующим. Она вздохнула: — Чего ждёшь? Что я руку себе оттяпаю, чтоб проглотил ты её, как утка, чёрт ты этакий? Иди своей дорогой, слюнявый диавол. — пёс и вправду был чёрным, как бес. Только глаза были серыми. Собака, видимо, не видя иронии в словах ребёнка, весело завиляла лохматым хвостом. Девочка хотела уж рассердиться, как в голову ей, походу, забрался настоящий бес (или же он оттуда выбрался?). Всхлипы и ойканье заполняли пустоту в доме. Немолодая женщина таскалась с тряпкой и ведром тёплой воды. Её муж, стоявший возле стола, настороженно смотрел на свою, изнывающую дочь: — Этот диавол и вправду укусил тебя? — который раз спросил отец. — Да! — лукавые слёзы брызнули из детских глаз. — Я, значит, ш-шла себе, з-за водой, к колодцу - напиться. А он, чёрт лохматый, к-как наброситься на м-м-меня, и з-за руку, как цапнет! Хорошо, Бог упас, что у м-меня серп был, так я им, КАК бахнула скоту этому по башке! Так сразу, зуб-бища он свои расцепил, а я опрометью домой! — затараторила, заикаясь девочка. Отцовские брови встретились у переносицы: — Никогда, ведь на людей зубов не скалил, пёс-то этот. — забормотал мужчина, смотря в стол. — "Конечно, не скалил, и сейчас не скалит". — серпообразной девочка себя в данный момент не ощущала, и чувство это не вернулось вплоть до самой ночи. — "Зато теперь ты, папенька, будешь каждый день провожать меня до поля." — с этой сладкой мыслью и заснул наш воистинную человечий ребёнок. Лишь, в полусне он услышал негромкий скрип дверцы, да шорох красной тряпки. Утро встретило девочку более ярко, нежели, чем обычно. Конечно, ведь мама накормила её запасённым на зиму мёдом, чтобы красный след поскорее зажил. Даже серпообразное настроение сегодня не преследовало ребёнка, как это обычно бывает всегда. Девочка посмотрела на свою руку, к удивлению, та не заржавела. Просто была заботливо перемотана какими-то материями. Удивительно! Мама была сама не своя! Обычно сдержанная, (не холодная!) сегодня она проявляла к ней больше внимания и заботы, нежели, чем за всю жизнь. Получается, что ложь девочки спровоцировала искру любви в сердце её матери? Если так, то выходит, что ложь - богоугодна? Ведь, любовь к ближнему своему - это ещё одна из высших благодетелей, которой должны следовать дети Христовы. А ведь и вправду! Теперь девочке казалось, что Бог близко. Она даже поверила в него. Иронично, что и во славу этой, такой крошечной и незначительной веры была отдана жертва. Она распласталась на боку, неестественно разбросав чёрные конечности по земле. Вокруг шеи её был туго обмотан красный платок. Подолы его накрывали безжизненные серые глаза, как капюшон. — "Красная шапочка". — подумала девочка и заплакала. Но потом она успокоилась и пошла по делам.