***
Хорошие отношения с новым коллективом не сложились почти с первого дня. Джина сама была родом из убогой луизианской глуши, и она прекрасно знала, как могут вести себя простые рабочие, какими обидными могут быть их слова, если их вовремя не заткнуть. Она будто напрашивалась на поддевки с их стороны — приехала на собственном маленьком мотоцикле, в куртке-авиаторе явно с чужого плеча, ее соломенные волосы были очень коротко острижены, похоже, рабочими ножницами. И это была их новая «медсестричка». Она сразу возненавидела это слово, слыша, с какой интонацией это произносят курящие у входа мужчины. Первое же, что она услышала в свой адрес, переодевшись в халат и устроившись в до смешного крошечном кабинете (который, наверное, раньше был каморкой уборщика) — «А че как мужик ходишь?» Она совсем не выглядела «как мужик», но какая разница была для техасского реднека? «Компенсирую отсутствие нормальных мужиков здесь», — отгавкалась Джина, получив в ответ неодобрительно хмурое выражение на лице шутника и издевательский хохоток его коллег. С ними по-другому нельзя было — одно дело получать злобные подколки, и совсем другое — дать им понять, что ответить ты не можешь, и слушать сальные комментарии каждый божий день. Уже проходили, уже знаем. Всего пара дней на новом рабочем месте прошли, прежде чем несколько уязвленные рабочие (все это время пытавшиеся поддеть Джину) решили «подшутить» над ней по-крупному. Припугнуть, дать ей понять, что она с таким поведением тут не задержится. До откровенного членовредительства они опускаться бы не стали — не дети малые уже для такого. У них был козырь гораздо интереснее. Если его использовать, эта брыкающаяся медсестричка сама прибежит к ним в поисках защиты, и они были в этом свято уверены. Джина почти не работала все эти дни — ее должность была чисто номинальной, как ей объяснили при трудоустройстве, она здесь нужна для помощи при производственных травмах (которые редко, но бывали) и выдачи аспирина похмельным работникам. Она не ждала ничего особенного и сегодня, но внезапно дверь в каморку открылась без стука, и в дверном проеме показалась всклоченная голова одного из рабочих, с которым Джина уже цеплялась языками раньше. — Эй, медсестричка, тебе тут реальная работа привалила, принимай клиента! Еле уговорили его зайти! Мужик даже не скрывал довольной улыбки во все тридцать зубов (парочка у него отсутствовала). Это странновато смотрелось при том, что он явно намекал на то, что кто-то травмировался, но Джина догадывалась, что что-то здесь будет нечисто. Главное чтобы не артериальное кровотечение и не открытая травма головы — очень не хотелось иметь на руках потенциальный труп и залитый кровью кабинет, отмывать который придется ей самой. Голова работника снова исчезла из дверного проема, и дверь со скрипом распахнулась полностью. Глаза Джины невольно широко раскрылись, когда в кабинет после небольшой паузы прошел рабочий под вопросом. Ему пришлось пригнуться, чтобы протиснуться в ее до смешного маленький кабинет — мужчина был без преувеличения огромен. Он почти задевал головой потолок каморки (по прикидкам Джины, в нем было около двух метров роста), плечи были невозможно широкими, что было видно даже несмотря на то, что он слегка сутулился. Из-под закатанных рукавов рубашки было видно огромные загорелые руки, запачканные кровью — девушке подумалось, что при желании он одним ударом огромной ладони мог впечатать чью-нибудь голову в стену. Джина медленно перевела взгляд выше, на его лицо, и с удивлением отметила, что из-под налипающих на него черных спутанных кудрей виднеется маска. Она явно была сделана из кожаных лоскутов, прошитых толстым шнуром, и закрывала всю нижнюю часть лица мужчины, оставляя на виду лишь настороженные голубые глаза под густыми черными бровями. Джина не могла понять, какое впечатление на нее производит этот поистине огромный мужчина — не то угрожающее, не то просто… шокирующее. Не в смысле страха. Он просто удивлял своими размерами, своей очевидной силой, странной маской на лице. Он очевидно мог бы причинить невероятный физический вред, но… хотел ли он чего-то такого? Было неясно. Невозможно угадать. — Познакомься с Томасом, медсестричка! — хохотнул работяга, заглянувший первым, и закрыл дверь за спиной гиганта. Тот, на удивление, чуть дернулся от громкого звука, чуть оглядываясь назад. Оправившись от первоначального шока, Джина начала замечать, что ее огромный посетитель на самом деле не выглядит таким уж угрожающим. В его поведении читался скорее заметный дискомфорт. Ему не нравилось, что его сюда привели, и это чувствовалось: в явно обеспокоенном взгляде на дверь, в нервном движении пальцев, в том, как он старательно избегал смотреть на саму Джину прямо. Ему не хотелось здесь быть. Джина еще раз быстро оглядела его, но никак не могла заметить с первого раза, есть ли у него какая-то травма. Мужчина так и стоял у двери, прижимая к себе руки и оглядываясь вокруг, и подходить ближе он не собирался. Даже смотреть в сторону Джины. Спустя несколько неловких мгновений тишины, девушка поняла, что говорить первым он тоже не начнет. — Так… в чем проблема? Что-то случилось? — тихо начала она, надеясь, что это хоть как-то побудит гиганта к взаимодействию. Чего-то она добилась: мужчина наконец повернул голову к ней, на секунду остановив взгляд на ее лице, и тут же снова отвел его в сторону. Продолжил молчать. Да что ж такое… Джина встала с места и сделала пару шагов к нему. Она замечала, что он слегка напрягся от этого, хотя все еще не смотрел на нее прямо. Это не было похоже на страх, совсем нет: скорее великан ждал от нее какого-то подвоха. Она уже видела такое там, в лечебнице пару лет назад… впрочем, неважно. — Что случилось? Не скажешь мне, в чем проблема? Если они заставили тебя сюда прийти, значит, что-то не так. Мужчина… Томас, кажется? — снова на пару секунд взглянул в ее лицо и отвел взгляд. Мало того, что он не хотел смотреть прямо, он еще и словно пытался отвести ее внимание от своего лица. Маска явно была у него не просто так. Он наконец сделал хоть какую-то попытку кооперации, хоть и молчал до сих пор — медленно вытянул огромную руку в сторону Джины, повернув ее ладонью вниз. Наконец она разглядела на его предплечье ровный длинный разрез, кровоточащий, но не сверх меры, а значит, неглубокий. Судя по специфике работы, эта рана наверняка была случайной и нанесена, возможно, тесаком или ножом для разделки мяса. Судя по фартуку, заляпанному старыми коричневатыми разводами запекшейся крови, мужчина работал на передовой производства — разделывал мясо, возможно, и скот тоже забивал. Руку он, конечно, протянул, но для нормального осмотра этого было недостаточно. Приблизившись еще, Джина бесцеремонно взяла его ладонь (что пришлось делать обеими руками — настолько огромной она была) и потянула его руку поближе к себе, внимательнее разглядывая порез. Она почувствовала, как его рука напряглась от прикосновения, а краем глаза заметила, как Томас уставился на нее широко раскрытыми глазами. Он… не ожидал, что она просто так возьмет и прикоснется к нему? — Порез неглубокий, но края расходятся сильно… лучше бы наложить швы, конечно. Потерпишь? Джина подняла голову, вглядываясь в его лицо. Кажется, мужчина все еще был шокирован тем, что она продолжала держать его за руку, потому впервые не отвел глаза, встречаясь с Джиной взглядом. Из-за маски его эмоции было сложно угадать, но она чувствовала его искреннее удивление. Он снова не сказал ни слова. Не отошел, ничего не сделал, только смотрел на нее. Джина тихо вздохнула, но приняла это как знак согласия, отходя к кушетке и утягивая его за собой — она все еще держала его за руку. — Присаживайся… я все обработаю и чуть зашью. Иначе оно продолжит кровить и будет очень долго затягиваться. Еще инфекция попадет. Джина практически довела великана к кушетке, наконец отпуская его руку и кивая в сторону, надеясь, что он сядет. Тот действительно грузно опустился на кушетку, сваренные из труб ножки которой неприятно скрипнули под ним. Девушка отошла на шаг к шкафчику с инвентарем, но спиной все еще чувствовала напряженный взгляд Томаса, который тот так и не сводил с нее больше. Набрав в металлическую плошку иглу, нити, спирт, бинты и вату, Джина снова вернулась к нему, присаживаясь на кушетку рядом. — Прости, обезболить нечем. Начальник обещал заказать лидокаин к следующей неделе, но сейчас придется потерпеть, — проговорила она, смачивая вату спиртом и снова взяв мужчину за руку чтобы протереть края раны. Она не ожидала, что он ей ответит, и Томас действительно снова смолчал. Он продолжал то сверлить ее взглядом, то опускать глаза и наблюдать, что она делает с его раной. Джина старалась говорить с ним мягко, и даже сама не понимала, почему: то ли ей казалось, что так будет безопаснее общаться с таким великаном, то ли… ну… он пока был единственным работягой, который не пытался ее поддеть. Грубить ему было не за что, да и не хотелось. Посмотрев внимательнее на его руку, Джина поняла, что потерпеть он точно сможет. Его кожа под слоем запекшейся крови была покрыта старыми зарубцевавшимися шрамами, ровными и четкими, явно нанесенными каким-то лезвием. Он столько раз травмировался на работе, или это было что-то иное? В любом случае, подготовив рану и иглу с нитью, Джина перехватила руку Томаса поудобнее. — Держи руку ровно и положи ее на колено… вот так. Так как обезболивающего у меня нет — держи меня за руку, пока я шью. Только не сжимай слишком сильно. С этими словами девушка вложила свою свободную руку в его огромную ладонь, чуть ее сжимая пальцами. Она не обязана была этого делать, но вспоминая напряженное состояние мужчины, когда тот оказался в кабинете, почему-то захотела обеспечить ему хоть какой-то комфорт. Возможно, это была профессиональная деформация в обратную сторону — некоторых пациентов вообще не хотелось видеть, а каких-то наоборот, максимально успокоить. Этот жест, кажется, снова поразил Томаса. Он снова смотрел широко раскрытыми глазами то на ручку Джины в своей ладони, то на ее лицо. Сложилось ощущение, что его вообще раньше за руку не держали… а вдруг и правда? Пока Джина аккуратно зашивала его порез, мужчина не издал ни звука. От него можно было услышать лишь чуть более громкие вздохи, сдавленные из-за маски. Но зато она чувствовала, как с каждым движением иглы пальцы Томаса сжимали ее левую руку — и кажется, он искренне старался не делать этого в полную силу. Он наверняка мог сдавить ей руку так, что сломал бы ее, но очень хорошо контролировал свою силу, позволяя себе лишь немного сжимать ладонь и пальцы девушки, когда боль от проколов иглы была наиболее ощутимой. Джина удивилась, насколько спокойным пациентом оказался этот гигант — она ждала чего угодно, но не полного повиновения с его стороны. Она понимала, что он явно очень старается облегчить ей задачу, держа руку максимально ровно и не мешая процессу. Это было по-своему удивительно. Закончив со швом и обрезав нить, Джина стерла кровь с раны и наконец высвободила руку из ладони Томаса, и ей показалось, что он не сразу отпустил ее — словно не хотел этого делать. Словно ему было наконец комфортно. Перевязывая рану бинтом, девушка снова заговорила — мягко, тихо, словно стараясь не испортить ему это впечатление. — Если сможешь — перевяжи дома еще раз. Или приходи ко мне, я поменяю повязку. Мне надо будет смотреть, не загноилась ли рана, и если все будет хорошо — я потом сниму тебе швы. Томас смотрел на нее неотрывно. Ловил каждое слово, вдумывался в них. Джина это видела даже по его глазам. Наконец закончив, она, внезапно для себя, взяла его за обе руки. — Повязку нужно менять обязательно, не затягивай с этим. Договорились? Она слегка сжала его пальцы, улыбнувшись. Томас впервые хоть как-то ответил ей — медленно кивнул, не отводя глаз. Когда девушка встала с кушетки, отпуская его руки, то встал и он, направляясь к двери. Вид у него был по-странному оглушенный. Джина даже задумалась, не сделала ли она что-то не так, или дело было в нем самом. В любом случае, за последнее время этот молчаливый гигант был самым приятным ее пациентом. Джине показалось, что работяги, приведшие Томаса к ней в тот день, были разочарованы. Они наверняка ожидали, что девушка смертельно перепугается при виде великана в окровавленном фартуке и побежит к ним, ища защиты. Но мало того, что в кабинете (под дверью которого они стояли все это время) было тихо — так еще и Томас вышел из него в абсолютной прострации и с аккуратно перевязанной рукой. После этого рабочих ждали другие сюрпризы: на следующий же день «медсестричка» появилась в большом зале бойни собственной персоной, с ходу заметив возвышающуюся фигуру Томаса и, сказав ему что-то, вместе с ним ушла обратно в кабинет. В последующие дни тот уже сам мог в середине дня оставить свой рабочий стол и уйти к медицинской каморке, возвращаясь оттуда со свежим чистым бинтом на предплечье. Коллеги не понимали, что их шокирует больше: спокойная реакция медички на их здоровенного мясника, или его искренняя готовность как по часам ходить к ней на перевязки. Это не было похоже на нелюдимого хмурого Томаса. Даже когда швы были наконец сняты, а о порезе напоминал только постепенно заживающий шрам, мужчину периодически видели около медицинского кабинета. Стараясь, чтобы никто не видел его, он покидал стол для разделки мяса и почти в одно и то же время начинал ошиваться под дверью — кажется, он выучил время, когда Джина выходила обедать. Они не шли вместе — он никогда не обедал в общей столовой, предпочитая оставаться в зале в одиночестве, — но он хотя бы здоровался с ней, молча помахивая ей рукой и получая от нее в ответ дружелюбную улыбку. Джине пришлось переступить через себя, но она слегка расспросила наименее неприятных работяг. Огромного мясника звали Томас Хьюитт, и он жил с семьей в старом колониальном доме на отшибе, довольно далеко от города. Он не просто был молчуном — он не говорил вообще, хотя те, кто знали его еще с детства, помнили, что говорить он мог, но предпочитал этого не делать. Маска тоже не была простым аксессуаром — у него было что-то с лицом, правда, никто толком не мог сказать, что именно. Судя по всему, многие работники, включая начальство, считали его умственно неполноценным, хотя на Джину он такого впечатления не произвел совсем. Он был нелюдим, осознанно не хотел разговаривать, но явно прекрасно понимал чужую речь и совершенно нормально соображал. Но что взять с техасских реднеков, которые готовы назвать имбецилом любого, кто не вписывается в их понимание нормальности. С ним рядом было спокойно. Первое угрожающее впечатление развеялось в первые же дни. Томас максимально контролировал силу, когда Джина прикасалась к нему, не делал в ее присутствии резких движений, словно боялся ее спугнуть. Она и не боялась его, но похоже, он привык к тому, что пугает людей одним своим появлением. Она никогда не чувствовала от него ни единого признака неуважения, как от других, ни единой попытки задеть ее — а к этому она была очень чувствительна. К этому она привыкла уже давно. Со временем Томас становился смелее в ее присутствии. Он периодически задерживался после рабочей смены, дожидаясь, пока Джина выйдет — чтобы просто помахать ей рукой на прощание. Им приходилось уходить в разные стороны, и он ждал ее только ради одного этого момента. Девушка после пары раз стала ненадолго останавливаться с ним, чтобы рассказать ему что-то — о работе, о жизни, да просто о мелочах. Она чувствовала, что он хочет подольше побыть рядом с ней, и, к ее собственному удивлению, она совсем не была против этого. Наоборот. Хотелось тоже подольше побыть в его успокаивающем присутствии. Джине начало казаться, что он не только не представляет для нее угрозы — наоборот, он словно мог ее защитить… еще, правда, непонятно, от чего. Рабочие начинали замечать. Подколки сыпались в сторону обоих, и если Джине приходилось грубо отгавкиваться, чтобы ее оставили в покое, то Томасу хватало одного взгляда исподлобья, чтобы любой поток слов в его сторону прекратился. Злобные шутки варьировались от замечаний, что Томас впервые в жизни «нашел себе бабу», до уничижительных комментариев в сторону девушки, что «нормальным мужикам» она предпочитает компанию «отсталого урода». Джине хотелось вцепиться в рожу каждого из них — не за себя, не за привычные ей оскорбления, а за то, что они втягивали в это тихого великана. Не заслужил этот оплот ее личного спокойствия подобных слов в свой адрес. Ситуация достигла точки взрыва в начале весны. Именно тогда впервые Томас пришел в кабинет Джины с букетом полевых цветов, которые он явно сорвал по дороге на работу. В его глазах было все: смущение, надежда, желание не быть отторгнутым. Хотя бы не слишком болезненно. Джина же не могла до конца понять, что она ощущает при виде этого забавного, искреннего букетика. Томас прекрасно чувствовал, что она добра к нему, и догадывался, что с ее стороны это было особенное отношение — он множество раз видел, как она ругалась то с его коллегами, то с начальством. И это действительно было так. Ей давно не было так комфортно в обществе другого человека, особенно мужчины, просто… после многочисленных рассказов коллег Джине казалось, что она может понять, через что он проходит каждый день. В родной Луизиане она проживала нечто подобное — клеймо «ненормальной». Пациентки психбольницы. Больной. Некому было объяснить, что нервный срыв, с которым она туда попала, не делал ее отбросом. Нормальные люди не вынуждены закрывать волосами шрамы от электрошоковой терапии на висках и подделывать документы, чтобы сменить имя. Этот полевой букетик заставил что-то в груди Джины болеть. Это было такое искреннее проявление зародившейся привязанности, что было даже тяжело вздохнуть. Сейчас было самое неправильное время, самое неправильное место в ее жизни для того, чтобы привязываться к другому человеку. К мужчине. Которого боятся, избегают, у которого шепчутся за спиной. Ей не дадут житья, ей не дадут пройти мимо спокойно, в кой-то веке не привлекая внимания. Но она не могла найти в себе сил отказаться, объяснить Томасу, что лучше не делать таких вещей. Она его ранит, она будет очередным человеком, сделавшим ему больно. Все, что она могла сделать — это дрожащими руками принять букет. Поблагодарить с искренней улыбкой, расправляя лепестки ромашек. Забрать его с собой, уезжая с работы и видя мелкие морщинки в уголках глаз провожавшего ее Томаса. Он улыбался под маской.***
Выйдя со скотобойни, Томас немедленно направился к сидящей на мотоцикле Джине. Она видела, насколько обеспокоенным был его взгляд, как нервно дергались его пальцы, как он бесконечно одергивал свой фартук. Он знал, что ее уволили — он слышал ее разговор с начальником на повышенных тонах и видел, как она уносила сумку с медикаментами из кабинета. — Ну, да, я думаю, ты все уже знаешь, — бесцветным тоном проговорила Джина, глядя на собственные руки, сложенные на коленях, — на этом все. Бойня на грани закрытия. И я тут уже совсем не нужна. Лишний рот, который не хотят кормить. Томас нервно обтер руки об фартук, оборачиваясь к двери бойни. Он нахмурился, видимо, более чем огорченный ее словами и прекрасно знающий, кого нужно в этом винить. — Я буду честной, Томас: денег у меня нет. Платить за жилье мне нечем. Через пару дней я уеду из города — еще не знаю, куда, но даже на это мне придется скрести последние копейки на бензин. Эта реплика Джины заставила его резко повернуться обратно, взгляд его широко раскрытых глаз был жутко обеспокоенным. Его словно огрели чем-то тяжелым по голове — настолько оглушенным он выглядел. — Прости. Не хотелось вот так прощаться, но приходится. Мне нужна работа, нужно жилье, а здесь я их больше не найду — все возможности исчерпаны. Джина хлопнула руками по коленям и поднялась, взяв мотоцикл за руль. Этот бесполезный сейчас кусок железа придется катить до города — не впервой, но каждый раз подобные походы расстраивали ее почти до слез. Взгляд Томаса метался из стороны в сторону. Ему хотелось хоть как-то задержать ее, выразить что-то, но из-за собственного же молчания он мало что мог. Разве что потянуться и на свой страх и риск взять Джину за предплечье — аккуратно, стараясь не сдавить ей руку. Девушка удивленно оглянулась на него — она не припомнила, чтобы он когда-то сам брал ее за руки или вообще прикасался первым. Инициатором подобного контакта всегда была она, и его уверенность сейчас непрозрачно намекала, что для Томаса все происходящее не просто серьезно, а чрезвычайно важно. Приостановив ее и заполучив ее внимание, Томас мотнул головой в сторону дороги. Не к городу, а наоборот, в техасскую глушь — туда, куда он обычно уходил домой. Джина не сразу поняла, что он имеет ввиду, и в ответ на ее вопросительный взгляд мужчина пустился в нервные объяснения с помощью жестов. Он снова кивнул и указал рукой в сторону дороги, затем указал пальцем на Джину и самого себя. Увидев, как он пытается руками показать подушку под щекой, девушка наконец догадалась, что он пытается ей предложить. — Ты… предлагаешь, чтобы я переночевала у тебя дома? Томас активно закивал, облегченно выдохнув — его пантомима была не напрасна. — Но ты же вроде с семьей живешь… и мне будет как-то неудобно вас стеснять. Я же чужой человек. В ответ на это он покачал головой, пытаясь убедить ее… в чем? Что она никому не будет мешать? Наверное так. — Правда, Томас, я очень благодарна тебе, но я про деньги сказала не для того, чтобы меня пожалели… я просто объяснила, почему вынуждена уехать. Ну и… бросить тебя, получается. Мужчина замер, тяжело дыша. Он не злился, но был заметно оглушен всей ситуацией. Слова о том, что Джине придется оставить его одного, резанули по живому, и даже в его глазах это отражалось. Девушке стало невыносимо стыдно. Она хотела попрощаться еще раз, уйти побыстрее и не оборачиваться, чтобы не видеть потрясенного потерей Томаса. Это было бы невыносимо. Но она не успела и рта открыть — мужчина протянул руку и мягко взял ее маленькую ладонь, чуть сжимая. Он чуть потянул ее в сторону дороги, и впервые Джина услышала из его уст хоть какой-то звук кроме шумного дыхания — тихое мычание. Импровизированное «пожалуйста». Джина сдалась. Этот жест был таким мягким, практически умоляющим — он был готов помочь ей как только может, ей нужно было только перешагнуть через себя и принять помощь. Хоть раз в жизни принять чертову помощь. Она может действительно переночевать у него — возможно, его семья даже даст ей в долг бензин, и потом ей будет гораздо легче перебраться в другой город. Этот жест доброты и правда решил бы очень многое. И дал ей возможность побыть рядом с ним еще немножко. — Ну… ладно. Если ты уверен, что я вам не помешаю… то да, ты очень мне поможешь, если дашь переночевать у вас.***
Они шли по дороге в пригород в полной тишине, прерываемой лишь шорохом колес мотоцикла по асфальту. Томас вызвался катить его сам — ему явно не было тяжело, и выходило гораздо быстрее, чем если бы Джина тащила его сама. Он, естественно, как всегда молчал, а она была слишком погружена в собственные мысли, чтобы рассказывать ему что-то. Солнце потихоньку клонилось к горизонту, окрашивая асфальт и поля вокруг оттенками оранжевого. Шелестела листва немногочисленных кустов, шуршал песок под ногами. Джина не могла себе представить, как на нее отреагирует семья Томаса. Кто были эти люди? Сколько их, как они отнесутся к незваной гостье? Мужчина явно был уверен, что ее примут, но она все равно не была склонна надеяться на лучшее. Почему она вообще согласилась… технически, у нее были еще пара дней в съемной комнате, за которые она успела заплатить. Была призрачная надежда, что бензин ей в этом доме дадут хотя бы в долг, и тогда ситуация стала бы значительно легче… да даже если бы ее просто накормили — было бы отлично. В кухне у нее тоже было пусто. Но это все были прагматичные причины, которые Джина сочиняла на ходу, пытаясь найти оправдание своим действиям. Она бы никогда не пошла раньше ночевать в чужой дом. Она не знала там никого, кроме Томаса. Опрометчивое решение, может, даже глупое. Стоило бы признаться себе, что она действительно тупая, как пробка, ведь настоящей причиной ее согласия были совсем не материальные проблемы. Она просто не смогла найти в себе силы попрощаться с Томасом здесь и сейчас. Она не была к этому готова. Ей хотелось побыть с ним рядом еще совсем немного. Тяжело вздохнуть полной грудью, чувствуя его успокаивающее присутствие, осознавая, что хотя бы на несколько мгновений в своей жизни она ощущает себя защищенной. Это было пьянящее чувство — глупая, но донельзя приятная привязанность. Хотелось сказать ему об этом честно, хотелось перестать бояться и признать наконец, что привязалась к нему, пусть это и разрушит в какой-то степени жизнь им обоим… стоп. А почему разрушит? Нет, это действительно могло произойти, пока они оба работали на бойне. Внимание работяг могло бы стать невыносимым для них обоих, таких уязвимых. Но она теперь не работала там. Ее выкинули за порог, но это значило, что никто из этих людей не мог теперь ранить ни ее, ни Томаса из-за нее. Она снова свободна от обязательств, снова в бесконечной дороге, и пока она не бросила якорь в новом месте и новом коллективе — никто не может сделать ей больно. И ему тоже, ведь кто будет теперь пристально за ними наблюдать? Никто. Джина шумно втянула воздух носом, осознав это. Томас повернул голову, вопросительно взглянув на нее, и внезапно девушка остановилась. Ее пальцы сжимались и разжимались в попытке успокоиться, заставить себя остановить бешено бегущие вперед мысли, подумать спокойно и рационально. Мужчина тоже остановился, обеспокоенно глядя на нее. Нет, она не хочет думать рационально. Хоть раз в жизни последовать за порывом, сделать глупость, поддаться моменту, а не просчитывать каждый свой шаг заранее. Хоть раз! — Томас… Ее голос был тихим, но в повисшей напряженной тишине прозвучал чуть ли не как раскат грома. Мужчина чуть кивнул головой, одновременно показывая, что слышит ее, и словно спрашивая, что она хотела сказать ему. Повисла пауза, прерываемая тяжелым вздохом Джины. — Можно я обниму тебя? Глаза Томаса медленно расширились, словно он не верил своим ушам. Он все еще держал мотоцикл за руль одной рукой, но пальцы второй начали нервно двигаться и цепляться за ткань рабочего фартука. Джина понимала, что слишком резко ошарашила его, но было уже поздно поворачивать назад. Она подняла глаза на него и медленно протянула руки ему навстречу — несмело, словно не веря, что она вообще это делает. Повисла неловкая пауза, в течение которой она уже успела подумать, что стоит извиниться и сделать вид, что этой глупости не было вообще. Томас аккуратно отпустил руль мотоцикла, не отрывая глаз от Джины. Сделал пару шагов по направлению к ней, вставая практически вплотную. Еще спустя пару секунд, видя, что она не отпрянула от него, медленно наклонился, давая ей дотронуться до себя. Джина осторожно обвила его шею руками, привставая на цыпочках. Она уткнулась носом в его плечо, прижалась к его широкой груди, тяжело выдохнула. Он был невероятно теплым. От его кожи исходило живое, обволакивающее тепло, мускусные нотки в ее запахе казались такими уютными и приятными. — Не за то, что ты предложил мне крышу над головой, совсем нет, — пробормотала она в его плечо, слегка прикрывая глаза, — а просто потому, что я давно хотела этого. Правда. Она чувствовала, как он замер в первую же секунду, как она прикоснулась к нему. Томас практически превратился в каменную статую, теплую и шумно дышащую, но неподвижную от шока. Джине уже подумалось, что все же не стоило этого делать, не стоило выбивать его из равновесия вот так… но внезапно его внутреннее напряжение ослабло под ее руками. Что-то переменилось в нем, когда он услышал, что она хотела этого. Джина почувствовала, как на ее спине медленно и осторожно сомкнулись большие теплые руки. Теплый апрельский вечер клонился к закату, освещая их дорогу домой красновато-рыжими всполохами.