***
Это произошло после завершения концерта, когда мы с Томасом вернулись в гримёрку (конечно же, Нора ждала нас там. Как и всегда). Как только я отложил гитару и повернул голову к певцу, я увидел, как Томас, сидя в кресле, полулежал на своей жене и тихонько посапывал во сне, положив голову ей на плечо. Какой доверчивый жест по отношению к супруге. В этот момент Томас был расслаблен и спокоен. Хоть его лицо не украшала улыбка, оно по-прежнему оставалось добрым. Каким и старался оставаться сам Томас. Нора, сидевшая с ним в данный момент, тихо вздохнула, позволив себе провести рукой по волосам певца с едва заметной улыбкой и ласково заправить растрёпанные прядки за уши. Миллион разнообразных мыслей роились в моей голове в тот момент. Начиная от сомнений реальности того, что я увидел, и заканчивая размышлениями о возможной мягкости волос. Желание прикоснуться к ним внезапно стало граничить с потребностью дышать — также необходимо для выживания каждого чёртового дня. Данная мысль будто ошпарила изнутри кипятком из вопроса «О чём ты вообще думаешь, Дитер?», заставив меня опешить и поспешно отвести взгляд на несколько секунд. Господи, почему от такой мелочи столько внезапных мыслей? И почему от них так тянет в груди? Аккуратным движением Нора тормошит Томаса за плечо и он медленно открыл глаза. О, у него прекрасный цвет глаз. Цвет шоколадной лавины, в которой я медленно топил свои неясные мысли. Так я думал ранее. Теперь же я сам оказываюсь медленно поглощён в эту сладкую ловушку. Твою ж мать... — Куколка, потерпи до номера немного, – я совершенно не узнаю в этом заботливом тоне ту самую твёрдую Нору. – Пойдём отдыхать, мы все вымотались. Куколка. Тьфу, даже звучит мерзко. Или я так рассуждаю, потому что данное слово звучит именно с губ Норы? Уснуть в тот день мне удалось лишь тогда, когда супруги скрылись в своём номере. Я знал, что Томас находится не один: его в постели будет обнимать Нора. А мне пришлось заснуть в одинокой постели в холодным отсутствием уюта. И с именем певца на губах. Его имя в тот момент – мой шёпот и крик, яркий свет и полная тьма. Будто танго, граничащее с грубой страстью и горьким отчаянием. Я любил женщин, но ни одна из них не смогла бы спасти меня от этого внезапно накрывшего чувства одиночества ни объятием, ни ласковым словом, ни своим присутствием. Да и в конце концов в моей жизни будет только одна женщина, с которой я захочу остаться до конца своих дней. И имя её Музыка. Которая и объединила меня с Томасом... Таким аккуратным и нежным. Обладающим утончённой, почти девичьей красотой.***
А после, когда мои прежние жизненные аксиомы окончательно разрушились, я понял ещё одну вещь – я пиздец как сильно попал. А разве сам Томас в этом виноват? Чёрт возьми, да! Ведь вся эта пытка в виде навязчивого размышления началась именно из-за него! А я повесил на себя ярлык «Меня зовут Дитер Болен и я погряз в солисте Modern talking. Не знаю как, и почему». Томас стал неотъемлемой частью не только нашей группы, но и моих мыслей. Он мог быть абсолютно разным на сцене — сдержанным и скромным или раскованным и свободным. Точно также он был разным для людей: для меня он — горькое проклятие, которое больно жжёт изнутри. Для поклонников и критиков он — принц евродиско, которого судьба наградила природным обаянием и ангельским голосом. А для своей жены он просто был красивой куколкой. Жены... «Вот именно! Он женат!» – яростно восклицаю я про себя, ударяя кулаком по синтезатору. Взрыв из звука клавиш заставил их коротко звякнуть, а меня выдернуть из мыслей. Эхо удара медленно разбивается о клавиши и затихает, оставляя в воздухе напряжение, которое словно ударяет по всем нервным окончаниям и отдаёт по вискам странным чувством отчаяния. Томас действительно мог быть разным, а я этим действием доказал, что могу быть, разве что, идиотом.***
После этого поток нелестных слов в сторону Норы стал обладать более колкими и провокационными выражениями. Всё ради того, чтобы Томас обратил на меня внимание (иначе ведь не выйдет). И вновь придётся прикусить нижнюю губу, чтобы сдержаться от умилительного смешка. Забавное удивление на его лице сменяется на гнев. Томас настойчиво смотрит мне в глаза, словно требуя от меня пояснения за слова. А после, словно молния, подрывается с места и грозно направляется ко мне. Хлоп! Кисть певца, взметнувшаяся для удара, замирает недалеко от моего лица. Успел перехватить. Не только руку, но и его нахмуренный взгляд. Давление в ладони. Рваное дыхание. Такой резкий контакт в руках ничуть не сблизил нас. Мой взгляд зацепился за обручальное кольцо на пальце Томаса, для которого оно является символом любви, а для меня наручником, защёлкнутым на его жизни. Я позволяю себе нагло провести пальцем по нему. Кольцо ведь золотое. Оно, как и этот материал, должно быть тёплым и ласковым. Но оно лишь отдаёт холодом. И в этот самый момент Томас вырывает руку из моей хватки. И его гордо вскинутая голова в момент тактичного отступления вызывает у меня лишь насмешку.***
Но улыбался я недолго, получая от судьбы ещё одну пытку. Холодные от одиночества ночи сменились на бессонные. Я постоянно вспоминал Томаса. Первая радикальная мысль — найти другого солиста, лишь бы избавиться от этого груза невыносимой симпатии к коллеге. Но после я понял сразу две вещи: то, что в Modern talking именно Томаса хотят видеть поклонники и то, что этого хочу я. И я ненавижу себя за это. А утро стало начинаться с сигареты, чего я никогда не позволял себе раньше: лишь во время перерыва перед съёмками или записями. Но нервы уже были на пределе, я нуждался в поддержке этой хрупкой палочки, облачённой в бумажную мантию. Хотелось вытряхнуть и выкинуть мысли, прямо как ненужный пепел. Ведь сигаретный дым с его горьковатым привкусом способен ненадолго подарить моей душе иллюзию спокойствия, в котором я так нуждаюсь. И я поверил этой хрупкой убийце здоровья и правды. Потому что уже не могу верить в собственные силы. Стоило лишь прижаться губами к сигарете, как она тут же дарила мне горький поцелуй, отдающий вкусом шоколада. Наконец на моих губах появилась улыбка от облегчения. Пальцы сжались на хрупком тельце сигареты, медленно, еле сдерживая напряжение, разрывавшее каждую мою мышцу изнутри. Никотиновая палочка клеточками впитывает в себя мой стресс, медленно погибая и оставляя после себя лишь горстку пепла. Будь сигарета женщиной, я бы положил весь мир к её стройным ногам за то, что только она выдерживает мои психи и способна успокоить. Подарить забвение, в котором я остро нуждаюсь сейчас. Пускай и ненадолго. И уже в этот же день перед перерывом я пожаловался Луису на боль в эпигастрии и лёгкую тошноту. Ох, а ведь Томас сам напоминает мне ту самую выкуренную с утра сигарету. Тоже невыносимо горький и до одури сладкий одновременно.***
Я не помню оваций зрителей, их восхищений, того, что Томас выкрикнул в толпу на прощание. Я использовал остаток сил на то, чтобы улыбнуться всем. И раньше это действие не вызывало у меня отторжения, ведь я безумно люблю сцену, люблю наше творчество, люблю наших фанатов, особенно когда они так восхищены полученным шоу. Но окончание сегодняшнего концерта я оценивал как пощаду. А сцену, на которой я старался находиться подольше и искал любой повод и слово для этого, я покидал сегодня с особым желанием. Норы в гримёрке не было, когда мы вернулись. Обычно она не отходила от Томаса далеко, как хозяйка с собачкой на поводке, но сегодня впервые судьба преподнесла мне приятный сюрприз. От этого даже приподнялось паршивое настроение, а уголки губ образовали лёгкую, но честную улыбку. Я собирался воспользоваться этим подарком обстоятельств, ведь другого шанса может не быть в другой раз. А я уже не могу молчать. Я устал. Изначально в ситуации вылетают привычные карты: слово за слово, упоминание этой бестии, зарождение эмоционального спора. Я терпел до последнего, собирая остатки здравого смысла по кусочкам. Но нет, всё это было обманом самого себя. Ведь я не хотел поступать разумно. И сейчас я не собирался этого делать. Секунда и наконец моё терпение рвётся, как гитарная струна. И я срываюсь с места, хватая Томаса за цепочку. Как же хочется её сорвать со столь привлекательной шеи. Нещадно порвать, выкинуть. Да что угодно! Перед вылетающим от меня козырем в ушах остаётся лишь неприятный стук от столкновения спины певца со стеной и то, как Томас ахнул, явно удивлённый моей резкостью. И в следующий момент все ненужные вопросы мгновенно затыкаются прижатыми губами к его губам, позволяя этому поцелую сжигать изнутри всё и самому мне медленно и мучительно сгорать в этом позоре. Я чувствовал, как певец дёрнулся, будто горячая искра, отлетевшая от пылающих углей, коснулась губ. Ему удалось отстраниться на секунду, открывая рот, чтобы в очередной раз высказать гневное призрение, но я не дал этому случиться, жадно поддаваясь ближе. С прекрасных губ Томаса сорвалось лишь тёплое от ненависти дыхание, а после я вновь пленил их. Я совершенно не ждал, что он ответит, поддастся. Я ожидал обжигающей боли от его пощёчины, которая отрезвит, изгонит жар из разума, заставит отстраниться. Я ожидал возмущённых криков, пробудившие бы во мне совесть, голос которой я не слышал уже давно. Но лёгкие и чуткие пальцы Томаса пробежали по моей груди, а после он попытался меня оттолкнуть. Это лишь увеличило мой напор и грубую силу, заставив перехватить его изящное запястье и прижать стене. Очередная слишком слабая попытка. Я немного разочарован, Томас. Облако его парфюма постепенно превращалось в приворотное зелье, а поцелуй становился смелее. Все мысли были тяжелы и неповоротливы, не позволяли ни анализировать, ни задуматься о последствиях. Лишь прикусить нижнюю губу, заставив певца забавно заскулить и дёрнуться в очередном сопротивлении вновь. От этого я совсем позабыл о страхе и стыде. И позволил своим внутренним страстям заменить их в данный момент. Под прикосновением поцелуя ощущаю тот самый блеск на его губах, который переливается с тёплым вкусом нежности. То, что так подходит Томасу. То, что является его синонимом, бережным достоинством. Бархатным движением языка слизываю блеск с губ Томаса и разум окутывает дымка сладости и жаркой эйфории. Однако стать туманом и поглотить меня целиком ей не удалось, ведь в этот самый момент Томас всё же отпихивает меня, а в его красивых глазках азартом горит гневное желание устроить надо мной самосуд. Но не это главное. Я был прав. Томасу очень идёт этот светлый блеск, который каждый раз утончённым движением наносит ему Нора. Но без него гораздо лучше. С губ Томаса яростным шёпотом срывается «Дитер, ты больной», заставив меня лишь горько усмехнуться. Раньше об этом думал только я, теперь это узнал и ты, Томас. Или же подтвердил мои мысли, не осознавая этого. Его каблуки ловко цокают по полу вместе с моим учащённым сердцебиением. А затем следует громкий хлопок двери и лишь спутница по имени Тишина остаётся со мной в гримёрке. Пересекаюсь в зеркале со своим отражением и вижу, как моё лицо бесстыдно окрашивает ухмылка. Даже не надейся, что это конец, Томас. Это лишь точка нового начала.