Уроки французского

      Россия соврал бы, если бы сказал, что ему не нравится Европа. Да, она отличалась от того, что он привык видеть, от того, что отзывалось приятной теплотой в душе и вызывало искреннюю улыбку, но всё же… Всё же ему нравилась эта чужая, абсолютно иная атмосфера. Люди одевались чудно и аляписто, говорили нараспев незнакомые слова и улыбались, рассматривая его в ответ.       А ещё здесь было тепло. Солнце приветливо грело, слегка обжигая бледную, привыкшую к морозам, кожу, оставляя после себя красноватые пятна и ощущение какого-то детского восторга; кругом благоухали такие же яркие цветы, привлекая внимание, а идея царя подружиться с дурацким европейцем уже не казалась такой уж и плохой.       Иван смутно помнил его: ещё совсем юного, в светлых одеждах, невысокого роста, с пшеничным водопадом волос и с красивейшими светло-голубыми глазами. Тогда он прибыл чтобы познакомиться со своей будущей королевой, которая на тот момент всё ещё оставалась русской княжной, и сразу же привлёк внимание ещё более юного княжества. Маленький Иван с нескрываемым восхищением наблюдал за ним из-за юбки старшей сестры, иногда полностью прячась за ней, когда чужие глаза находили его собственные, а на лице появлялась скромная улыбка. С тех пор прошло много времени и Россия уверен, что Франция сильно изменился с тех пор. Как минимум стал больше похож на мужчину, а не на миленькую девушку. Может, даже отпустил бороду…       Россия покачал головой и слабо улыбнулся, потирая собственный подбородок. Царь не любил бороды и принёс запрет на них именно из Европы. Как бы Россия не хотел походить на бояр с их красивыми бородами, но у него росла лишь неприметная бледная козлиная бородка. Так что, в какой-то степени, он был даже благодарен царю за такой указ: не нужно будет стыдливо искать отговорки для того, почему у взрослого мужчины такое гладкое лицо.       Впрочем, на взрослого мужчину Россия пока тоже не особо походил: выглядел он немногим старше Франции из его воспоминаний, больше представляя из себя молодого юношу, только вступившего в настоящую жизнь. Потому и увидеть Францию хотелось всё больше, узнать, как он изменился, каким стал теперь. Судя по тому, какое влияние он оказывает на Европу, то должен выглядеть он весьма статно…       Вновь качнув головой, Россия вздохнул и потёр переносицу. Слишком много внимания он уделяет внешности Франции, и слишком мало думает о том, как наладить политические отношения между ними. К счастью, или несчастью, но повозка остановилась, а значит, что придется выходить.       Иван вышел, поправляя неудобный камзол — единственное что ему правда не нравилось в Европе, так это их глупая одежда, когда она была на нём самом — и поднял взгляд на царя, который вышел вперёд. Он был благодарен, что правитель — более сведущий в таких делах — забрал всё внимание на себя, пока Россия мог спокойно стоять за его спиной, рассматривая чудной дворец и выискивая взглядом Францию.       Впрочем, нашелся он быстро: в такой же яркой как и у остальных, одежде, всё с теми же пшеничными волосами, подвязанными ныне голубой лентой, и несколько потемневшим взглядом, напоминая уже не столько безоблачное небо, сколько спокойное море, которое так успело полюбиться России. Франция был высок — выше России, который не так давно стал Царством, но уже метивший в Империи — а на лице всё же оказалась небольшая щетина, вызвавшая улыбку у Ивана. Он оказался почти таким же, как его представлял Россия: статным и очаровывающим одним лишь блеском глаз и улыбкой, направленной ему.       Осознав, что Королевство смотрит на него, уже рассмотрев всю русскую свиту, Иван едва поборол желание спрятаться за широкой спиной Царя, и лишь улыбнулся в ответ, слегка перебирая в руках кончик любимого шарфа. В один момент всё переменилось и вот уже он сам оказался по левую руку от своего правителя, под пристальным взглядом чужого двора. Желание спрятаться усилилось, но пути к отступлению не было: нельзя было прослыть в Европе трусом.       Франция подошёл быстро, оказавшись рядом в два неполных шага, и протянул руку, прощебетав что-то на своём птичьем, на что Иван лишь вновь улыбнулся и пожал ладонь. Она оказалась теплой, почти обжигающей по сравнению с его собственной, и очень напоминала солнце по ощущениям. — Прошу прощения, совсем забыл, что вы не понимаете французского, — Россия вздрогнул, не ожидав приятного баритона над своим ухом, говорящего на всеобщем, поблагодарил Бога за то, что у него уже прошёл этап, когда собственный голос мог стать врагом и перескочить на пару нот вверх или вниз, выдав смущающий казус. — Простите и вы, я пыталася выучить хотя бы основы, но, — Иван пожал плечами, — получилось не особо хорошо.       Франция издал тихий смешок, отдавшийся в России смесью смущения и странного тепла, после чего вновь пожал его руку. — Франциск Бонфуа.       Только после повторного касания рук, Иван понял, что на мужчине были белые перчатки, которые он сам решил не надевать несмотря на угрозы Царя, и задумался о том, какова же ладонь Королевства наощупь на самом деле. Поняв, что пауза затянулась, Россия смущённо улыбнулся и ответил: — Иван Брагинский.       Франция улыбнулся, кажется, одними лишь глазами, и поднес чужую руку к губам, оставляя невесомое прикосновение, обдавшее лицо и уши России жаром. — Рад встрече, Иван.

***

      Пребывание в Париже очень быстро стало не просто необходимостью для налаживания дипломатических отношений, но очень приятным и поучительным. Большую часть времени Иван проводил не в душных залах и кабинетах, слушая разговоры правителей, а в цветущем саду, наслаждась видами и ласками яркого французского солнца. Может, не только солнца.       Франциск Бонфуа оказался очень почтительным и уважительным господином, знающим многое об искусстве, природе и политике. И в кои-то веке последняя тема не отзывалась в Иване недовольством и желанием уйти, а лишь наоборот, заставляла слушать, подперев голову рукой, и накручивать на пальцы отросшие пряди волос.       Франция рассказывал о том, как вести себя на приёмах и балах, как говорить, чтобы очаровать любую даму, но его демонстрации лишь вызывали смущение у самого России, заставляя фыркать и отворачиваться, скрывая покрасневшие щёки. А после добивал юное сердце лёгкими прикосновениями к волосам, приглаживая их, и рукам, проводя кончиками пальцев по коже и вновь поднося чужую ладонь к губам, касаясь отдельно каждой костяшки, не отрывая взгляда от аметистовых глаз.       Прогулки по саду стали проходить всё чаще и всё длительнее, заходя иногда за полночь, когда единственными, кто мог видеть робкие взгляды Ивана, оставались лишь звёзды и луна. Но и те стыдливо опускали взор, не решаясь подглядывать за практически целомудренными прикосновениями губ и переплетёнными пальцами, дополненными щебетом французского на алеющее ухо. — И всё же… — Раздалось тихо и расслабленно. — Я совсем не понимаю, что ты говоришь…       Иван посмотрел на Францию снизу вверх, удобно расположив голову у него на коленях, пока они сидели у какого-то красивого дерева, склонившего ветви и листья вниз, слегка прикрывая мужчин. Франциск тихо посмеялся и продолжил и дальше перебирать выгоревшие, ставшие желтоватыми пряди, немного почёсывая кожу головы, вызывая довольные вздохи и кошачий прищур глаз. — Мы прекрасно общаемся на всеобщем. К чему тебе такие условности?       Иван вздохнул и надулся, как бывало всегда, когда он получал ответ, который его не устраивал. Франциск улыбнулся и провел ладонью по чужой щеке, слегка наклоняясь и целуя обгоревшую кожу. — Но мне правда льстит такое желание пробщиться к моей культуре. — Да ты только и делаешь, что приобщаешь меня. Только сомневаюсь, что к культуре.       Франциск посмеялся и щёлкнул его по носу, покачав головой. — Какой кошмар, Иван. Я плохо на тебя влияю. — Зато очень приятно, — едва ли не мурлыкнул Россия, и протянул руку к чужой шее, притягивая его к себе и целуя мужчину в уголок губ, дразня. — Но я правда хочу хоть немного узнать твой язык. Хотя бы основы, чтобы позже я смог учить его сам.       Бонфуа вздохнул и посмотрел на небо, сквозь крону дерева. Он не хотел превращать их свидания в уроки, но Россия в своем упрямстве был непреклонен настолько же, насколько и очарователен. — Хорошо-хорошо, mon garçon. Боюсь, что ты и гору сдвинешь, если этого захочешь…       Иван усмехнулся и сел, неотрывно смотря на Франциска. Изначальная жажда познания, которая сопровождала Россию на протяжении всей его — хоть и не особо долгой по меркам стран — жизни превратилась в желание быть ближе к Бонфуа, понять его через его язык, ведь именно он является неотрывной частью истории и культуры. А ещё он звучит так романтично и непринуждённо, что душа ликует, а тело пробивает приятная дрожь. Иван не был глупцом и понимал, что очень скоро они с Царём покинут эту прекрасную страну и вернутся домой, а следующая встреча может произойти очень нескоро. А так, зная, что ты в любой момент можешь прочитать что-то, написать и даже поговорить на таком полюбившемся языке, то грядущая разлука уже не казалась такой смертельной. — Брось, это тебе нравится. — Ты хочешь продолжить заигрывать, или учиться? — С улыбкой спросил Франция, слегка приподняв брови. — А можно делать и то и то?       Франциск усмехнулся, слегка задумавшись. Настроение всё ещё было очень романтическим, а желание продолжить касаться России росло с каждой секундой. — Можно, — Бонфуа взял чужую ладонь и ласково погладил её, — paume. Это называется так. — Рaume… — Эхом повторил Иван, неотырвно наблюдая за действиями Франции.       Бонфуа кивнул и погладил его по плечу, слегка сминая мышцы. — Épaule, — Франциск оставил несколько поцелуев через ткань рукава и облизнул губы, жалея, что нет прямого доступа к коже. — Поцелуй — baiser. Хочешь ли узнать что-то ещё?       Иван рвано выдохнул, моргнув несколько раз, отгоняя наваждение. — Да. — Неправильно. — Рука Франции легла на колено России, поглаживая. — Нужно говорить «оui». Так что, хочешь ещё? — Oui, — с придыханием ответил Иван, — Особенно мне понравилась часть с baiser.       Бонфуа слегка прищурился и наклонился ниже, к тонкой коже, прикрытой шарфом. Россия напрягся, но лишь замер, не смея прерывать учебный процесс. — Ты всегда можешь сказать мне cesse или pas, если хочешь, чтобы я остнавился, — тихо произнёс Франциск и оттянул шарф, сразу же припадая губами к шраму, который хотя уже и был старым, но всё ещё выглядел болезненным. — Это cou. Шея.       Россия ничего не ответил и не повторил, лишь издал тихий вздох и сжал концы шарфа. Бонфуа посчитал это достаточным и продолжил целовать шею, медленно поднимаясь к челюсти. Его рука же аккуратно легла на бедро. — Hanche… — Франция слегка торвался и посмотрел в чужие глаза, — Всё хорошо? — O-оui… — Иван кивнул и прикусил губу, смотря на мужчину. Он чувствовал, как быстро вздымалась собственная грудь, как быстро сердце билось о рёбра, ища выход, но всё, что имело значение, это мягкость чужих губ и расширенные зрачки, перекрывавшие морскую синеву, но утягивающие в глубину чувств ещё больше. — Молодец, mon cher. Ты быстро учишься. — У меня хороший учитель. — Ни один учитель не добьётся успеха без желания ученика. — Ладонь легко сжала бедро, а следующий поцелуй уже пришеся на обкусанные губы, слегка сминая их и добавляя ранок новыми укусами. Руки России обвили шею Бонфуа, прижимая его к себе ближе, не давая отстраниться даже на миллиметр. Франциск аккуратно проник языком в рот, проводя им по зубам и чужому языку, стараясь не закрыть глаза от удовольствия первого их baiser d'amour, желая навечно запечатлеть в памяти то, как очаровательно невинно выглядит покрасневшее лицо Ивана, его подрагивающие веки и ресницы, прикрывшие удивительные глаза.       Но всему приходит конец и вот Бонфуа уже отстраняется, оставляя нежное прикосновение губ ко лбу России. Тот в свою очередь всё ещё жмется, сжимая плечи и сминая красивую форму. Иван хватает воздух ртом, понимая, что совсем не может надышаться, что стал воздух как патока: густой и сладкий, обволакивающий легкие и кружащий голову. Франциск тихо смеется и проводит ладонью по щеке. — Может на этом остановимся? — Non. — Произносит Иван, чувствуя, как подрагивают кончики пальцев. Франциск удивлённо смотрит и, улыбаясь, качает головой. — Кажется, ты и впрямь прекрасно усваиваешь мой язык.       Россия отводит взгляд, вновь пытается укрыть покрасневшее лицо, уловив двусмысленность в словах Бонфуа, но тот лишь гладит по бедру и вновь наклоняется, начиная целовать лицо Ивана. Медленно, миллиметр за миллиметром, едва ощутимо касаясь губами всегда холодной кожи, оставляя на ней еще больше красных пятен.       Россия дышит через раз, боясь спугнуть — хотя и понимает, что мало что может оттолкнуть Францию — и аккуратно проводит пальцами от плеча до груди, располагая на ней ладонь. Даже так он чувствует, что не у него одного болит грудь от быстрого биения сердца, что не он один здесь задыхается от чувств. Что Бонфуа испытывает тоже самое.       Брагинский совершенно не помнит, как оказался верхом на чужих бёдрах, прижимаясь уже оголённой грудью к грубой ткани камзола; как трепетные прикосновения рук Франциска сменились на более резкие, пробирающие до дрожи и неловких стонов, перебитых рваными вздохами. Новых фраз на французском языке стало больше, чем всего полчаса назад, а потому с припухших губ срывалось частое: «S'il vous plaît». — Подожди… Потерпи немного, mon joli… — Иван понимает, что это плохая идея: раздеваться в саду, хотя на дворе и глубокая ночь, и увидеть никто их не сможет, но не может ничего поделать, когда штаны и исподнее отправляются куда-то в сторону. Лишь утыкается в шею Бонфуа, слегка вздрагивая от дуновения ветра, отрезвляюще холодного по сравнению с разгорячённой кожей, покрытой красными отметинами; сильная, но такая нежная рука Франциска легко двигается вверх и вниз, всё больше вскруживая голову до звёзд перед глазами и более громких стонов. — Russie… — Хриплый шёпот опаляет ухо, — Ты уверен?       Брагинский резко кивает, толкаясь бедрами в руку и потираясь ягодицами о пах, наконец осознавая, насколько сильно Бонфуа желает его и насколько долго ожидает. И в этот момент всё вновь переменилось: мягкая, но прохладная трава щекотит лопатки, слегка покалывая кожу, а ощущение наполненности впервые за прошедшие века кажется не таким болезненным, наконец уступая приятному чувству близости и любви. Даже некоторая боль лишь добавляет острых ощущений, а потому, решая поделиться своим восхищением, Брагинский сжимает плечи Франциска, оставляя алые полосы через тонкую рубашку.       Движения становятся быстрее, вздохи и полустоны сливаются в один общий, а туман в голове разрастается наравне с тугим узлом внизу живота, вызывая дрожь. Голос хрипит, срывается, и наконец наступает приятная дрожь вкупе с ощущением чужого горячего семени на бедре. — Знаешь… — Раздаётся сустя какое-то время, — я хочу получить ешё несколько уроков… в более приватной обстановке.       Франция смеётся и оставляет лёгкий поцелуй на носу с горбинкой. Желание касаться России осталось, но поменялось на более нежное, практически невинное: укрыть бы его сейчас собственным камзолом да тайком в покои пронести — хоть Иван и не лёгкая девушка вовсе — чтбоы уложить в свою кровать и прижать крепче, засыпая до самого утра. А лучше — до обеда. — Обязательно, mon amour.