***
Один и тот же сон на протяжении вечности. Вообще в этом месте не снятся волшебные сны, как могли бы, учитывая больше зловещие, чем позитивные, надписи: «Dreams come true». Только вот мысль эта была исключительно на деревянной стене и совершенно не витала в воздухе. Так вот, возвращаясь к теме, здесь в принципе ничего не сниться. Генри Штейну даже кажется, что он и вовсе ни разу не спал, пока находился в студии. Отключался? Вполне. Выпадал из пространства? Вероятно. Спал? Нет… Мужчина знал, что ни разу не прилёг по-нормальному спать здесь. Потому что в чёртовой студии никто никогда не спит. Стоило бы отпустить каламбур в сторону управления студией Дрю и что никто не спит из-за непосильного объёма работы, впрочем, из-за чего Генри и ушёл, однако, не возникало желания. В этот раз все бодрствовали по одной-одинешенькой причине: чернильные создания не нуждаются во сне. Им не нужен покой и нет необходимости в отдыхе. Точнее, они так считают. Был ли Генри чернильной тварью? Он так не думал. А человеком? Определённо теперь нет. «Люди столько не живут без еды и чувства голода», — говорил он сам себе шёпотом, который словно отскакивал от давящих стен так громко, что хотелось закрыть уши руками. Вообще мужчина редко разговаривал. В самом начале вслух было желание поболтать, чтобы не сойти с ума. Теперь же ему нравилось молчаливое одиночество, честнее сказать, он его принял и к нему привык. Невозможно полюбить пытку, остаётся только адаптироваться и убедить себя, что так лучше. Так даже правильнее. Зачем говорить вслух свои мысли? Мало ли кто услышит. В этой студии уши были не только у стен, но и у потолка. Прошло уже много времени с тех пор, как Генри сидит в этой комнате. Нет. В клетке. Нет. В коробке. Да-да, в коробке, ведь здесь нет прутьев, нет никаких щелей, ничего нет. Только голые, еле различимые во мраке, стены. Его посадили сюда, ведь он «угроза» и «разрушитель цикла». Будто он хочет новый цикл! Словно ему это ещё не надоело: одно и тоже и всё по кругу и без возможности исправить. Он уже не верил в то, что «можно сделать лучше». Цикл невозможно изменить, Дрю обрёк его на вечную пытку. Точнее… Остаётся растерянно перевести взгляд с листка блокнота на свою руку. Генри Штейн понимает, что он не человек. Раз он не человек, значит всë человеческое что осталось в воспоминаниях тоже не его. У него не было никогда жизни снаружи, семьи, жены. Не было ничего. Всë выдумка. Он был рождëн в чернильной коробке и похоронен тут с первого вдоха. Единственное, что ему приподнесла судьба — блокнот. И только этим и занимается бывший аниматор: творит. Наверное, Дрю бы ликовал, что Штейн часами только и делает что рисует. Боже, да какими часами?! Месяцами скорее всего. Генри ненавидит уже всë, но особенно чем он стал. Ему кажется, что с каждым днём он всё ближе к тому, чтобы провалиться в общий омут чернильного безумия. Кстати об этом. Как раз-таки это и является единственным его сном. Или видением? Теперь Штейн не уверен. Каждый раз он оказывается в комнате, которую начинают затапливать чернила: они льются с потолка, из щелей в стенах и даже маленькими фонтанчиками сквозь доски под ногами. В этом мнимом сне мужчина пытается выбраться, хотя результат один. Всё безнадёжно. И каждый раз чернила доходят до своего пика, а Генри кажется, что они вязкие и едко пахнут. Лёгкие заполняются одним лишь только запахом, но от него возникает ощущение, что эта запëкшаяся жижа стекает по стенкам трахеи и наполняет лëгочные мешки. В уголках глаз возникают слёзы, а кашель лишь усиливается, ведь дышать уже невозможно, а это лишь начало и просто-напросто амбре. Потом уже наступает настоящий ад — когда Штейн тонет в чернилах. До этого горло болело от надрывного кашля, теперь же его обволакивают и заполняют чернила. И назвать это чем-то приятным невозможно. Нет даже шанса кричать или кашлять, приходится принимать насильственный мерзкий тёмный дар, которым насильно заполняют измученную оболочку. Становится до ужаса больно в груди и, видимо, лёгкие готовы уже лопнуть от такого количества чернил. Штейн прекрасно знает, что настоящий человек и в реальности давно бы умер и мучения бы прекратились, но вот он не умирает. Мужчина продолжает чувствовать это терзание и находиться в полной темноте, ведь чернила залили глаза из-за чего те жглись и наполнили уши, от чего теперь в голове был гул. С каждой секундой он всегда усиливался, как и странный шёпот на фоне, словно чернильные нечистоты зазывали в свои глубины. Всё для того, чтобы рассудок покинул Генри. Однако, каждый раз он открывал глаза, словно ничего и не было, и видел в своих руках блокнот, заодно понимая, что он всё ещё на злосчастном табурете. И с каждым разом становилось всё тяжелее пережить это «утопление». Штейн устал, невероятно устал и больше всего на свете хотел прекращения всего этого ужаса, но понимал, что желает слишком многого. — Генри, как у тебя дела сегодня, мой друг? — внезапно сквозь стену прошла знакомая фигура, стараясь неизменно щедро одарить его улыбкой. Он заходил часто… Хотя Генри в самом начале выгонял его с криками и проклятиями. Только вот, он не переставал посещать его. Каждый день и всегда неизменно с одной и той же фразой. Это был Джоуи Дрю. Правда, не совсем Джоуи-Джоуи Дрю-Дрю, а лишь воспоминание, которое тот каким-то чудесным образом здесь оставил. «Ну, или поместил всем назло», — как думал порой Штейн, глядя на эту фигуру. — Сносно, — ничего не оставалось, как ответить что-то в этом роде. Потом обычно шёл скудный диалог на совершенно случайную тему. Постепенно Генри свыкся с воспоминанием Джоуи, которое не было виновато во всех бедах, хотя ему потребовалось время. «Оно тоже рождëнное и брошенное здесь. Брошенное загнивать. Все мы как сломанные ненужные игрушки. Все…» — думал Штейн, глядя на когда-то реального бывшего лучшего друга напротив. Тот часто нёс какую-то философскую околесицу, но звуки его голоса были, пожалуй, единственными, которые не раздражали слух Генри. Ему даже постепенно стало нравиться, правда, он никогда не признается. Бывший аниматор даже слезал с табурета и садился на пол, наблюдая за тем, как Джоуи Дрю бродит по его коробке и размахивает руками, о чём-то рассуждая. Как много оказывается может болтать простое воспоминание. — Знаешь, он не помнил, как ты выглядишь, — однажды признался Джоуи, они всегда называли реального Джоуи Дрю просто «он». — Поэтому я никогда и не знал твоей внешности. И я забываю каждый раз, когда ухожу… Это причина по которой я здесь каждый день, чтобы вспомнить как выглядит Генри Штейн. — Не знаю, выгляжу ли я в точности как тот Генри Штейн, о котором мы рассуждаем, — признавался узник, чуть поджимая ноги. — Голос у тебя точно, как у него, — тот широко улыбался, хотя его глаза были пусты. — Я тебя в первый раз только по голосу и узнал. Он помнил твой голос. Даже… Он ему нравился. — Спасибо, — бывший аниматор слегка пытался улыбнуться, он знал, что его местный Джоуи старается как может. — Ты похож на него. Я помню… Ты вылитый оригинал, ну, правда, наверное чуть моложе. — Я знаю, я красавец! — фыркнул тот, вздёргивая нос и вызывая тем самым лёгкий смешок у Штейна. — Ага, вот ты и сломался! Наконец-то угрюмый чернильный каторжник показал мне свою светлую сторону! Победа, дамы и господа, это сокрушительная победа! Как всегда отмечал Генри: воспоминание любит нести бред такого рода. А возможно он потерял оптимизм и вообще его значение, пока плутал по студии. В первые встречи он проклинал этого Джоуи, а потом всё понял, когда до него дошло, что тот проходит сквозь стены и вообще отличается от созданий этого места. Просто он был, как бы сказать, лучше. И подозрительно светлым, видимо, создатель наделил свой образ божественным светом, да уж, самолюбия не занимать. — А что ещё ты помнишь о нём? — почему-то впоследствии Штейну стало интересно. — Не очень много, — признавался Джоуи и наконец усаживался рядом, упираясь плечом к плечу. Точнее, Генри так казалось — воспоминание нельзя было потрогать. — Я помню все его дурацкие фразочки, мнение о сотрудниках и что-то даже о тебе. — Обо мне? — бывший аниматор невольно оживился. — Сделай милость, полей меня гадостями, которые он держал в своей голове обо мне. — Не могу, — горько хмыкал тот, чуть закусывая губу. — Там не совсем гадости. — Всё равно, скрась наш досуг, — Штейн махнул рукой, готовясь к интересному. — Он был очень обижен и оскорблён тем, что ты его бросил и, самое главное, оставил ваше общее дело, — начало воспоминание, немного, будто нервно, дёрнув плечом. — Потому что ты ему нравился. — Я знаю, — шёпотом ответил Генри, будто это было страшной тайной. — Знаю-знаю. — Генри Штейн ему очень нравился, — Джоуи чуть наклонился, глядя тому в глаза и неловок добавляя. — И мне ты нравишься… Ты, который тут, а не теоретический образ. — Он мне тоже безумно нравился в самом начале, — еле слышно одними губами сказал тот. — Генри Штейн был в восторге от Джоуи Дрю. Последние слова были произнесены через силу и с нескрываемым отвращением. Имя главного мучителя, когда они говорили именно о нём, вызывало лишь страдания и боль. Человек рядом поморщился, не скрывая, что и сам не рад слышать это имя, хотя носил его. Правда, «Джоуи» к нему воспринималось иначе, как-то до горького сожаления приятно. Штейн не озвучит это никогда вслух, но он вкладывал оставшиеся крупицы нежности, если таковые в нём сохранились, когда обращался к воспоминанию, называя его «Джоуи». Ему казалось это глупым, но бывший аниматор старался как только мог, догадываясь, что друг по несчастью никогда этого не поймёт. — Если они друг другу нравились, почему мы здесь? — Джоуи озвучил самый очевидный и печальный вопрос. — Видимо, чтобы не нравиться друг другу, — фыркнул Штейн, но заметив горечь в чужом взгляде, исправился. — Правда, мы с тобой в этом провалились, не находишь? — Да уж, хреново Дж… Он постарался, — согласился тот, пристыженно отводя взгляд, будто это его вина. — Ты мне тоже нравишься, хотя и несёшь бессмыслицу порой, — наконец тихо сказал Генри, глядя в чужое лицо, которое сразу же посветлело. — Не смотри на меня так… — Как? — Джоуи ослепительно улыбался, чуть наклонив голову. — Как он смотрел на Генри Штейна, когда всё могло получиться, — узник обхватил плечи руками и потёр. Внезапно он почувствовал холод, осознав, что никогда не ощутит тепло чужого плеча. — Извини, я не умею иначе, — растерянно признался тот, отводя взгляд. — Я же его воспоминание. — Знаю, ты тоже прости, — Генри был готов признаться, что сейчас крайне бестактен. — Ничего, я тоже его терпеть не могу, — понимающе усмехнулся Джоуи и встал, разминаясь, будто у него затекла спина. Штейн остался сидеть на полу, хотя понимал, что пора возвращаться на табурет. Он мог попросить того остаться, но никогда этого не делал. Потому что Джоуи бы остался и Генри поверил бы, что не обречён сгнить в этой коробке в одиночестве. Не хотелось давать себе желанную и приятную иллюзию. Лучше уж так. «И каждый раз гадать, придёт ли он снова…» — подумал мужчина, наконец тоже поднимаясь и с пустотой глядя на своё место. Словно заметив его печаль, Джоуи подошёл поближе и попытался положить ему руку на плечо, после чего сказал: — Хочешь я задержусь? Мне некуда спешить. — Нет… — Штейн покачал головой, а потом его словно осенило. — Только перед тем как покинешь меня, расскажи про фразы, которые помнишь. Ты говорил об этом в начале… — А, с удовольствием! — рассмеялся тот и, попытавшись неудачно вскачить на табурет, точнее, он просто упал, начал шоу. — «Люди не знают, к чему они стремятся. У вас должна быть цель, которая растягивает ваше воображение. Ты должен мечтать!» — Ещё, — невольно Генри остановился как вкопанный, глядя на собеседника, чувствуя, что сердце замерло. — «Каждая мечта — это цель. Она питает тебя, поддерживает. Это может быть твоя сила или твоё падение. Мечтать тяжело… но мечтать — это мудро!» — наконец тот смог взобраться на табурет и теперь стоял во весь рост, вскинув руку в потолку. — Ещё! — Штейн даже не понял, как от какой-то детской глупой радости у него перехватило дыхание. — «Если вы утверждаете, что ваши неудачи из-за того, что эти вещи бездушны, тогда, чёрт возьми, мы достанем им душу!» — Ещё-ещё! — «Я верю, что в каждом из нас есть что-то особенное. С истинной внутренней силой, вы можете победить даже ваши самые большие проблемы»! — Ещё, Джоуи, жги! — «Впечатляюще, чего можно достичь своими руками. Кусок глины может превратиться во что-то значимое… если размять его с достаточным энтузиазмом», — тот счастливо, словно забывшись, посмотрел на Штейна и, не подумав, брякнул продолжение фразы из того, что ему осталось от реального Дрю. — «Посмотри, чего мы достигли! Мы создали саму жизнь, Генри!» Тут оба замерли и несчастно переглянулись: одновременно стало больно. Им было всегда смешно от глупых мотивирующих фраз виновника всего, но Джоуи-воспоминание каждый раз будто откапывал из глубин новые куски. Однако, чтобы обращение… Обоим теперь было неприятно, азарт спал и Штейн снова почувствовал себя ужасно уставшим и он не стал этого скрывать: — Я очень утомился. Я бы так хотел, чтобы мы освободились. — «Желать невозможного — это просто человеческая природа. Вот как у меня это началось», — прошептал Джоуи спрыгивая с места собеседника и подходя ближе. Бывший аниматор прекрасно знал что это за цитата. К их общему несчастью, почему-то её Генри и Джоуи помнили даже слишком хорошо и ярко. Видимо, она была ключевой за всю их жизнь. Существование? — «Просто карандаш и мечта…» — хором тихо сказали они, глядя друг другу в глаза. После этого Штейн пожал плечами, а собеседник неловко убрал руки за спину и уставился куда-то вбок. Нечего добавить. Понимая, что против судьбы не попрёшь, Генри вернулся на свой табурет и взял блокнот, больше не глядя на Джоуи, который попрощался и двинулся в сторону стены. «Ему хорошо, он проходит сквозь преграды», — подумал Штейн, начиная что-то чертить. Собеседник же перед уходом замер на немного, глядя в угол, где с потолка капали чернила и уже образовали небольшую лужицу. Джоуи поджал губы, понимая, что ничего не может сделать и исчез, оставляя Генри в очередной раз одного с жалкой надеждой, что он посетит его завтра вновь.***