Никогда

      Непослушные короткие волосы, обрамленные ярко восходящим солнцем. Смотрящие с самым живым интересом большие карие глаза. Чуть вздернутый нос с парой веснушек на самом кончике. Искусанные розовые губы. Загорелая кожа.       Вздох.       Он смотрит на Юджи уже слишком долго. Намного дольше того, что позволяют их исключительно дружеские отношения. Ему нужно отвести взгляд. Вернуться к телефону и продолжить бездумно пялиться в экран, делая вид, что ничего только что не произошло. Быстро уткнуться обратно к себе, пряча нижнюю часть лица за высоким воротом поношенной школьной формы, а верхнюю — за длинной взъерошенной челкой.       Но кроме всего этого ему нужно еще кое-что. И ради этого «кое-чего» он готов позволить Юджи заметить так крепко прикованный к нему последние несколько минут изучающий взгляд собственных зеленых глаз.       Ответ.       Мегуми ищет ответ уже очень давно. Старается найти его в до боли знакомых чертах лица напротив.       Где же он…       Может, в обращенной к нему яркой искренней улыбке? Или в неловко опущенных пушистых черных ресницах? Или, может, в четко очерченной линии челюсти? В легком румянце на щеках?       Глаза бегают от первого ко второму, от второго к третьему, от третьего к четвертому несчетное количество раз. Положи перед ним чистый лист бумаги и он нарисует портрет Юджи с закрытыми глазами — здесь чуть надавить на грифель, вот тут наоборот ослабить хватку, в этом месте провести тонкую линию, потом резко обогнуть, немного добавить, заштриховать. Может, тогда в этом черно-белом рисунке он найдет ответ на тот единственный вопрос, бередивший его душу с самого первого момента их встречи…       Почему я влюбился в тебя?       Сердце учащает ритм, когда их взгляды совершенно предсказуемо сталкиваются. Несколько секунд прямого зрительного контакта, кажущихся для них обоих целой вечностью. Мегуми медленно качает головой. Юджи быстро отворачивается обратно.       Невозможно.       Эти «гляделки» уже давно стали неотъемлемой частью их невербального общения. После этого кончики ушей Итадори всегда вспыхивали красным, а он сам еще глубже зарывался в капюшон своей огромной толстовки. Смысла в этом, на самом деле, никакого не было. Фушигуро все равно замечал. И полыхающие уши, и розовеющие щеки, и неловкое касание шеи. Юджи не из робкого десятка, но под взглядом брюнета всегда плавился, словно забытое на жарком подоконнике сливочное масло. Такая искренняя и неподдельная реакция на простое пересечение глаз медленно и вязко разливалась по фушигуровской груди приятной теплотой. Мегуми знал, что так парень реагирует только на него. Ни на Нобару, ни на Маки, ни тем более на Инумаки не распространяется это его незаметное для большинства смущение. Но Мегуми не «большинство». Да и не меньшинство, на самом деле.       Единственный.       Фушигуро скрупулезно собирал все, даже самые мельчайшие детали жизни Юджи и, затаив дыхание, выкладывал их на огромном полотне искусной мозаикой в своих до краев заполненных одним только им мыслей. Трепетным легким касанием проводил лишь по самой поверхности неровного узора, боясь что-то нечаянно повредить своими неумелыми руками, а после прятал где-то очень-очень глубоко внутри себя, словно самое ценное сокровище в ларце своей грудной клетки.       Но ответа так и не было.       А есть ли он вообще?       Изменит ли хоть что-то его наличие?       Мегуми лежал в своей кровати, когда полная луна безуспешно пыталась проникнуть своими бледными лучами в его одинокую комнату сквозь темную ткань штор. Он смотрел на белый потолок, бесцельно бродил взглядом от одного угла к другому, пока в конце концов не остановился на давно погасшей энергосберегающей лампе посередине.        — Не изменит, — звучит в тишине его голос, невесомо отражаясь от поверхностей стен и исчезая в содержимом деревянной мебели.       Он прикрывает веки. В густой темноте его подсознания незамысловатым орнаментом вырисовывается одно единственное имя.       Итадори Юджи.       Оно манит своей теплотой, своим завораживающим свечением проникает под самую кожу. Это приятно. Даже слишком. Фушигуро чувствует себя маленьким беззащитным мотыльком, кружащимся вокруг смертельных для него языков пламени. Подлети он чуть ближе — и ему конец. В считанные секунды его тонкие прозрачные крылья превратятся в серый пепел, а огонь, сродни дикому животному, одним рывком утащит его тело на самое дно.       Ремен Сукуна.       Монстр, притаившийся внутри его возлюбленного. Демон, изо дня в день терзающий его беззащитную душу.       Бессилие.       Он не хотел делать ему больно. Сказал, что им нельзя быть вместе.        — Ты ведь знаешь, что будет в конце, Мегуми, — сбивающимся от подступающих слез голосом шепчет он, когда брюнет в самый первый раз осторожно оставляет на его губах невесомый нежный поцелуй.       Юджи цепляется своими дрожащими пальцами за его шею — единственное спасение из бушующего штормового океана собственных эмоций. Сердце больно сжимается. Руки прижимаются крепче. Фушигуро чувствует соленые слезы на своем языке.       И он знал. И знали все. Конечная станция поезда, по путям которого все это время следовал Итадори — это…       Смерть.        — Я не хочу стоять и смотреть, как он умирает.        — Какие-то личные чувства?        — Да. Поэтому, пожалуйста, сделай с этим что нибудь.       Нет. Конечно же нет.       Этого не случится.       Дождь тяжелыми каплями барабанит по козырьку крыши, стремительными линиями скатывается по стеклу и мгновенно впитывается в мокрую землю. Яркая вспышка молнии разрезает черное небо. Слышатся далекие раскаты грома. Юноша сдавленно стонет, когда Мегуми прикусывает его нежную кожу за ухом и мучительно медленно спускается к шее дорожкой из коротких невесомых поцелуев. Здесь Юджи наиболее чувствителен, поэтому сильнее сжимает пальцы на широких плечах брюнета, пока тот исследует своим языком его ключицы.       Невыносимо.       Глубокими темными ночами он так много думал о его теле, так часто представлял прикосновения к его коже, буквально слышал свое имя, срывавшееся с его губ, что засыпал только ближе к восходу солнца в каком-то безумном бреду собственных мыслей, иногда путаясь в том, где заканчивается сон, и начинается реальность.       Но сейчас, в этот самый момент, в эту самую секунду парень, так отчаянно нуждающийся в нем и смотрящий снизу вверх самым умоляющим взглядом — совершенно точно не выдумка его затуманенного возбуждением разума.        — Этого недостаточно…        — Ты можешь взять столько, сколько захочешь.       И Мегуми берет. Вжимает в себя податливое тело, проходит пальцами по рельефу ног, очерчивает языком болезненный шрам на вздымающейся груди, ведет по напряженным мышцам пресса, возвращается к лицу, сплетается горячими языками в хаотичном поцелуе. Юджи царапает его спину короткими ногтями, обхватывает коленями талию, подстраивается под его ритмичные толчки.       Брюнет чувствует, как балансирует на тонком острие ножа, пытаясь не упасть в пучину животного желания.       Но он старается, правда очень сильно старается не сделать Итадори больно. Не двигаться слишком быстро. Слишком резко. Юджи уверяет, что все нормально, что парень может сделать с ним все, что захочет. Но Мегуми прекрасно видит скопившиеся в уголках его глаз слезы и еще совсем не привыкшее к таким ласкам тело. Поэтому доводит его настолько аккуратно, насколько вообще может себе в этот момент позволить. Протяжный стон с придыханием вырывается из груди. Новая яркая молния. Новый раскат грома в ночном небе.       Мегуми зарывается тонкими пальцами в непослушные розовые волосы, укрывает в своих теплых объятиях от всего остального мира.        — Что бы ни случилось, Юджи, я никогда тебя не отпущу.       Бушующий полуночный дождь уступает место утреннему солнцу, медленно восходящему из под тяжелых серых облаков. Первые лучи мягко касаются капель росы на свежей зеленой траве, подсвечивая ее изнутри чарующим изумрудным блеском.       Нет. Конечно же нет.       Он никогда его не отпустит.