Иной исход

— Теркель, иди-ка сюда. — Уйдите! — Теркель, ты запутался. Иди ко мне. — З-зачем вам нож?! — Поразвлекаемся. Гуннар хриплым, но всё таким же бархатным голосом что-то вещал о пауке, о котором Теркель подавно не вспомнил, если бы прямо сейчас его жизнью не угрожало острое холодное оружие, что норовит вонзиться ему прямо в глотку. — И-и это всё из-за него?! — Неужели ты надеялся избежать наказания за это? — Но вы же не можете меня убить из-за какого-то паука! — Нет, я не просто тебя убью, — протянул Гуннар, подставляя парню нож к горлу, а второй рукой перекрывая всякую возможность сбежать, прижимая к дереву. — Я выдолблю из тебя всю дурь, так, чтобы ещё в следующей жизни вспоминал, — голос учителя дрогнул, он касался к чужому телу как к чему-то грязному, что он, несомненно, прямо сейчас очищает своею рукой. — Потом разрежу тебя на восемь кусков, которые сожгу в разных частях леса, чтобы ты превратился в компост, и— И мальчик бежал. Бежал что есть сил. Теркель напрочь забыл где находится лагерь, он уносил ноги туда, куда глаза глядят, туда, куда подует ветер. И, пробежав достаточно, он вдруг понял, что убежал куда-то совсем вглубь. «Уж лучше заблудиться, чем...» Чем то, о чём угрожал учитель. В подростковом возрасте, как правило, умудряешься наткнуться на обнажённые фигуры в газетах отца или застать родителей полуголыми под одеялом. Умудряешься наслушаться у не самых воспитанных одноклассников о «формах и размерах» и «возвратно-поступательных» движениях. Но нигде и никогда не освещался факт, что взрослый учитель способен пристать к своим ученикам! Теркель подумал, мол, к ученицам — ещё понятно. Хотя и то, и другое есть совершенно неправильно. Теркель дёрнулся, когда отрёкся от мыслей: нужно обзванивать родителей. Хотя связи хватило не надолго, парень вдруг задумался, а когда, собственно, маме или уж тем более папе было небезразлично то, о чём рассказывает им сын? Даже если это столь ужасное, как маньяк, что гонится за ним с ножом в тёмной гуще леса. Когда это он мог положиться на кого-либо, кроме самого себя? И кроме.. Парень не беспричинно подумал о лучшем друге. Но как же, чёрт возьми, дозвониться к нему, когда его телефон у маньяка? И гудки, как назло, всё равно не идут! Теркель даже забыл как дозвониться в полицию! Зря, подумал парень, он в крестики-нолики с Джейсоном на основах здоровья играл. Вроде всего три цифры, но дурная же, всё таки, кудрявая бошка! «Вот педаля», — врезалось Теркелю в кудрявую головешку, чтобы хоть эта фраза не дала психике сойти с ума. — Выходи, Теркель! От меня не спрячешься! — закричал Гуннар, который, словно пёс напавший на след, прекрасно знал где искать свою жертву. Теркель бежал дальше, чувствуя нутром, что маньяк уже близко. Он натыкался на ловушки (И каким боком это отродье знало куда побежит его жертва?), однако как хорошо, что они, по всей видимости, были сделаны на скорую руку и ничем парню не угрожали. Пробежав дальше, Теркель впал в самый настоящий ступор. С холодным потом он осознал, что никакая проезжая часть, никаких фонарей и никакого шанса на спасение ему уже не светит. Он очень далеко от цивилизации. Он потерян в чаще леса, он совершенно один, и никто, никто, кроме учителя, не знает, где потом найти его ошмётки. Прохладный свежий ветер окутал дрожащее тело, заставляя его холодеть ещё больше. Тревога ледяной глыбой скользнула от диафрагмы в желудок. Парень перестал ощущать своё тело и слёзы стали бесконтрольно литься с его глаз. В ушах всё больше загудело: что-то близится. Удар, и Теркель летит плашмя в столб, уже не чувствуя боли из-за того количества стресса, которое он испытывает. Его без особых усилий бросили на лежащее бревно, боль где-то вдали разлилась от затылка. — Ты не только убил невинное создание с особой жестокостью, — начал Гуннар, но Теркель просто перестал его слышать, — Ты ещё загрязнил девственную флору своей мобилкой, — парень на это заявление всё же вернул своё внимание, и действительно не ощутил в карманах китайской джинсовки своего телефона. Наверное, обронил, когда перепрыгивал через ловушки, пронеслось в голове. Хотя, к чему он вообще оправдывается перед своим учителем? Перед больным человеком, который со всей дури душит его. Но, к сожалению, так, чтоб парень не терял сознание. — А если твою девственность загрязнить? Тебе это понравится?! — прокричал ему в лицо Гуннар, задыхаясь от ярости. Гуннар правой рукой душил парня дальше, а левой уже с треском срывал чужой свитер. — Ты думаешь только о себе, не так ли?! Ну ничего... — опасно прошептал он следующие слова, — Эту дурь из тебя можно быстро искоренить. Холодок прошёл по спине после этих слов. Но мурашками Теркель покрылся, когда ледяные пальцы, после звука застёжки, прикоснулись к половому органу. Парень прищурился от отвращения и новой волны холода. И с ужасом осознал, что почувствовал порцию возбуждения. Он не хотел, он был готов расплакаться навзрыд, провалиться сквозь это бревно, сквозь землю и прямиком в ад. Но неужели телу настолько нужна была разгрузка от стресса, что оно подаётся вперёд внезапным ласкам посреди холодного и угрожающего нигде? — Не надо... — говорит Теркель очень тихо, не в силах более сопротивляться или, очевидно, куда-либо убежать. — Речь о справедливости, Теркель, — теперь учитель мягко, но безумно шепчет парню на ухо сумасшедший бред, задавая темп движениям руки, делая упор на головке, чтобы приблизить поступление предэякулята и оргазма. — Разрешаю тебе расслабиться, но только сейчас, слышишь? — говорит Гуннар, прогрызая парню ухо до крови, чтобы обратить на себя внимание, — Видишь какой я милостивый к тебе? Мучает тебя совесть, а, Теркель? Мучает? Теркель готов было затошнить. Запах сладковато-терпких духов насильника к чему-то ещё сильнее возбудил, углубляя парня в пограничное состояние тревоги. Чем далее он оставлял этот акт на самотёк, тем настойчивее были импульсы забрыкаться, оттолкнуть, выхватить нож, да что угодно! Только не это... Только не извиваться под учителем, промерзая до плоти и костей, слушая конфликты своего собственного тела, как животный страх и тёплая эйфория окутывает его, беря начало из низа живота. Гуннар перестаёт душить парня и достаёт нож, самый настоящий тесак, а в этом случае, косу смерти, собираясь, кажется, по-настоящему им воспользоваться. Маньяк окинул похотливым взглядом свою жертву, лицезрея то, как бёдра Теркеля сами выпрашивали большей ласки, как его движения молили закончить это действо. И Гуннар практически не заставлял ждать. Однако, на момент скорого оргазма, маньяк остановил свои движения, заставляя Теркеля подавиться своими стонами. Он пытался напрячь мышцы рук, чтобы хотя бы немного закрыть себе рот. Но и этого он не мог сделать — мало того, что Теркель и без того крупно дрожал, относительно яркий оргазм забрал из него остаток жизненной силы, остаток сознания. Он не думал, не шевелился и даже не двигал зрачками. Запрокинув голову, он тупо смотрел в чащу леса. Смутный светлячок надежды ожил в груди Теркеля: быть может, его сумеют найти прежде, чем что-нибудь необратимое случится? Не обнаружат ни в палатке Нигеля с Саки, ни с Джейсоном, так ещё и, к тому же, не найдут учителя на его месте, и отправятся на поиски? Не может же быть так, чтоб уж совсем безвыходная ситуация? Правда? Светлячок снова чах и тускнел. «А может, Гуннар отпустит, когда «Развлечётся» со мной»? Где-то вдали Теркель слышит голос, бережно объясняющий ему то, какие авантюры ждут его тело дальше. Забавно, но Теркель вспомнил песенку, которую Гуннар пел в автобусе про чёрного мальчика и про то, что именно он поздней ночью делал со своим «другом». « У часи коли нелегко, і коли кругом капкан, ти згадай, що десь далеко є маля, що зветься Кван... Ахаха...» — Теркель незаметно поднял уголок губ — на большее его не хватило. Он желал поплакать, вырыдать все слёзы и... заулыбаться. Прийти в школу, к одноклассникам, к друзьям, к Джейсону. Посидеть на уроках музыки, понаблюдать за тем, что будут делать Нигель и Саки в этот раз, как Джоана вновь будет выискивать Джейсона по всему двору... Удар ладонью в щёку. Громкий звук шлепка. Наверное, Теркель был даже рад. Согревает хотя бы кожу. — Чего молчишь, эгоист?! — Гуннар вновь разозлился. Парня выдернули из раздумий, когда ногти маньяка впились в ногу, раздвигая их шире. Было очень морозно даже ниже паха — Теркель вдруг понял для чего нужно было доводить его измученное тело до оргазма. Это была не просто «милость». Теркель чувствует резкую боль в зоне промежности. Хоть предэякулят — свой и чужой — облегчили вход, боли это не унимало, и не унимало интенсивно. — Ты хочешь погрубее, да? Будет тебе грубее, — Гуннар с придыханием говорит эти слова, подставляя лезвие к скулам и делая глубокий надрез, при этом продолжая входить глубже как ножом, так и членом. Теперь Теркель почувствовал прилив сил: инстинкт самосохранения. Он, как и задумывал ранее, брыкался, отталкивал Гуннара ногами, отбивался руками и старанно пытался отскочить так, чтобы вытащить из себя инородный отросток и снова бежать, бежать так далеко, насколько это только возможно. Как же он мог знать, что, оказывается, взрослый мужчина будет сильнее подростка! Сильнее врождённого инстинкта, которое, ведь по задумке, открывает второе дыхание в человеке, выжимает из тела всё, что нужно, чтобы выжить! Его руки больно вжали в колючую траву, фиксируя парня в достаточно неудобной позе. Гуннар безумно смотрел прямо в глаза, вероятно, раздумывая, что же делать дальше. Но долго его раздумия не прошли. Он целится ножом в ладонь. Теркель понимаетя к чему это ведёт, потому выворачивает свои руки с целью освобождения, тяжело дышит, рыдает, кричит и встречает ужасную боль, такую навязчивую, что ещё немного — и он вот-вот закроет глаза навсегда. Но этого не происходит. Сердце бешенно колотится, тело больше не может сопротивлятся с той же силой, что была совсем недавно. Нож вбивают глубже. Так, чтобы скрепить ладонь с землёй. Теркель умоляет Господа закончить это прямо сейчас. — Передохни. Ты мне нужен в сознании, ублюдок, — парень бы напрягся сейчас от такого обращения к нему, если бы не был истощен морально, физически, духовно. Он даже не был уверен правильно ли услышал то, что было сказано. Сейчас он даже не был уверен, что может пережить такую пытку. К тому же, унизительную — ненадолго всплыло в голове то, что он так то всё ещё обнажён и принуждён. Приятно только, что количество боли отдаляет от боли как таковой — ощущаешь такое ласковое, воздушное забвение, граничащее с потерей сознания. Или разума в принципе. Он вяло почувствовал касание к своей груди. Его ласкали. Правда ласкали. Так, что, казалось, к забвению капнули совсем немного сладостных чувств. Теркель засомневался в своей адекватности, считая больным не только Гуннара. Он где-то вдали почувствовал колющую боль расширяющейся прямой кишки. Он почувствовал что-то теплое, стекающее из его промежности вслед за тем, как Гуннар вошёл во всю длину. Наверное кровь. Или смазка высочилась. Что угодно. Да и это не столь важно, подумал Теркель. И его вновь выдернули из забвения, когда второй толчок был таким резким и таким грубым. Таким, который, без всяких сомнений, безвозвратно оставит серьезные раны в анусе. Теркель зашипел, вдохнул сквозь зубы, тем самым, по всей видимости, заводя маньяка сильнее. — Нравится, Теркель? Ах, блядь, — Гуннар и сам довольно хрипел, наращивая грубый темп. И пусть Теркель буквально лежал на земле и лишь его бёдра, облокачиваясь о бревно, были приподняты, Гуннару это не мешало чудовищно избавлять парня невинности, при этом прикасаясь к телу, которое он порочит так же, как, по его словам, парень опорочил местную флору. Резкий взмах вторым ножом. Гуннар делает ровный надрез вдоль области ключиц, наслаждаясь тем, как красиво бордовая юношеская кровь градом стекает парню к подбородку. Он делает разметки. Теркель закричал, его голос и его вздохи дрожали, слёзы так и не прекращали литься ещё с момента прибитой ладони. Он вновь начал ярко чувствовать боль всех мастей — от жгучей и тянущей, до распирающей и колющей, пока толчок за толчком вдавливали его полу-живого в траву, которая далеко не казалась такой уж колючей. После безуспешной попытки наклониться поближе, Гуннар отдернул нож от земли, подтягивая Теркеля на бревно. Всё это действо так же сопроводилось неистовым криком и мелкими попытками оттолкнуть от себя маньяка. Теперь его руки распластали по бокам и воткнули в новую поверхность, и Теркель почувствовал себя то ли Иисусом, то ли стеной, в которую никак не могут вбить гвоздь. — Во-от так, — мерзким голосом начал Гуннар. Теперь его член входил ещё глубже, расстягивая до этого нетронутые глубины. Он наклонился, чтобы опалить Теркеля тяжелым вздохом в области его шеи, а потом укусить. Укусить так больно, что это даже сумело вывести парня на более громкие болезненные вздохи и рычания, насколько это ещё возможно. Ещё два взмаха. На этот раз вдоль грудной мышцы. Гуннар был настолько возбуждён картиной, что без раздумий потом вцепился рукой в худые ноги Теркеля, насилуя его в интенсивном темпе, а второй взял его за кудри, теперь не прерывая с ним зрительный контакт. Его возбуждал страх в чужих глазах, стыд, боль и мольба. Нет, не подумайте, не всегда он ощущает это к невинным юношам. А только к таким эгоистам и жестоким убийцам насекомых, что же вы! По крайней мере это то, в чём себя убеждал Гуннар. Теркель чувствует, как мерзкий взгляд карьих глаз ползает по его телу, добавляя к до абсурда огромной боли чувство ползанья насекомых по всему телу. Даже если он выживет, то больше не смоет прикосновения со своей кожи, не забудет взгляд, не забудет откуда у него шрамы по телу. Не сможет он забыть шрамы даже если сделает коррекцию или что-то вроде. Шрамы теперь навсегда будут в слоях его мозга, это воспаление будет разрастаться, пока он не убьёт себя позже. Так что лучше сейчас и скорее. — Прекратите... убейте... мама... — даже если бы мама невзначай проходила где-то мимо, то всё равно бы не спасла. Мамы никогда не было рядом. И папы тоже не было. И сейчас они не придут. Никто не придёт. Никто не заберёт, никто не позаботится, никто не напоет теплым чаем и никто не отмоет его от этой грязи. Гуннар оскалился. — Что такое? К мамочке охото? — прошептал он это с придыханием, не стесняясь рычать от удовольствия, пребывая в экстазе от чужой сломленности. С каждой минутой маньяк ближе к завершению акта «справедливой мести». Он делает ещё две ровных красных полосы в области таза по бокам. — Эта за папу, и эта за маму — рассмеялся он. Гуннар хотел быть ещё глубже. Хотел прижаться максимально к юношескому телу, покусывать кожу, войти языком в неопытный рот, чем он, хоть и не без сопротивления, но занялся, прикусывая губу Теркеля до крови, смешивая свою и его слюну с алюминиевым вкусом крови. С чмокающим звуком Гуннар отстранился, снова заглядывая с похотью в практически безжизненные глаза. Он начал лизать только что появившиеся раны у ключицы, которые, на удивление, оказались достаточно глубокими, чтобы было куда всунуть свой язык, что тоже приносило бесконечные страдания. Ещё три пореза, и Теркель сознанием был где-то совершенно не здесь, а в далёком детстве, где мама могла бы его крепко обнять, где папа встал бы на стражу своего сына, где он бы игрался со своей маленькой сестрой в прятки или в куклы, беззаботно ловя языком капельки дождя, а потом любуясь тусклой, но такой невероятной радугой вместе. Он плакал, но эти слёзы были от счастья. В этот раз он сопротивлялся, когда его пытались в третий раз вернуть в суровую реальность. Держался, впился в нереалистичный образ когтями и клыками. Но всё же, он вновь тут. Его тело словно коптится в пожаре, он чувствует, как наполняется внутри, как Гуннар мерзко стонет ему в ухо, облизывая мочку, как кровь потоками льётся из него. Гуннар вытаскивает член, эякулируя на грудь, внутрь открытых ран и старается попасть семенем в рот, что у него успешно получается. Он заставляет Теркеля проглотить свою и чужую слюну, кровь и сперму, вставляя ещё вставший орган ему в рот, прекрасно зная, что Теркелю больше нечем сопротивляться. Замах ножом и звук сталкивающегося лезвия о плоть — последнее, что обрабатывает мозг Теркеля. Приходит избавление. Приходит Покой.