Из пряжи свяжи счастье

За окном зима воет, тоскует по чему-то, нападает лютым морозом на проходимцев, кусает за голые щёки — те краснеют болезненно. Выйти из дома невозможно, сколько такого мороза не было? А в квартире тепло. Тепло от ламп, горячих батарей под окнами и разогретой до предела плиты. Обед почти готов, можно уже звать всех к столу, но отрываться нельзя. Почти готово. Брякнув под нос чистое беззвучное ругательство, мужчина кудри с глаз убирает — знал ведь, заколоть надо. Выключает огонь, строгает зелень мелко, с мошек размером, да в суп кидает свежий. Черпаком по тарелкам разливает. Три порции: первая самая большая — самому младшему. У него аппетит большой. Остальные почти поровну — ему и мужу. Хлеб нарезает зерновой, выкладывает на блюдо осторожно так, как любит его благоверный. Сообщение печатает: «Обедать!», снимая фартук с забавной фразой «лучший папа». Буквы витиеватые, почти нечитаемые. Телефон откладывает подальше. Нельзя у них за столом такое держать. Сидишь за столом — отложи телефон, книгу и газету. Ты с семьёй. Кухня снова оживает, вся семья за столом умещается идеально. Максим, так долго старающийся над едой, грузно падает на стул. Устал. Его сын и муж были заняты — работали из дома, важные дела. А он что? А он в отпуске, пока у его домочадцев сложные задачи на работе. А из-за погоды все дома сидят. Холодно даже для родной Сибири. — Приятного аппетита, — быстро вытянувшийся подросток, с вселенской усталостью в голосе, ложку берёт, суп размешивает. Коленька таким уставшим выглядит. Максиму хочется его закутать в одеяло и на подушки уложить — пусть спит дитя, никуда от него не убегут ни университет, ни работа. Зачем вообще совмещает? Денег у них, что ли, нет? — Спасибо за старания, — мягко отзывается Матвей. Его улыбка тёплая, родная. Максим в ней видит усталость — и этого спать отправить надо. Обоих как младенцев завернуть, руки-ноги к телу прижать, и в люльку положить. Послеобеденный сон, точно. Максим кивает — даже жеста руками не делает. Они с самого утра устали, строгали, отбивали, крутили — котлеты паровые на плите стоят, там же отварные овощи. Всё вручную, сам, пока родные заняты. С самого утра все в делах. Хоть бы не пришлось в конце посуду мыть, но кто, если не он? Обедают тихо, только ложки об белые тарелки стучат, да желваки ходят. Максим такие моменты ценит: они все вместе, пусть и молчат. *** Не ему о тишине говорить. Сам ни слова вымолить не может. Никогда уже не сможет, не помнит как звучит его голос. И тогда, в последний раз, он был детским. И оборвался с криком под тяжёлой отцовской рукой. Больно было, страшно. Спасли чудом, крови много утекло, шрам на горле остался. Голоса не осталось. Он с тех пор потух, угас как спичка. Ему и разгореться не дали толком. Людей боялся всех: и широкоплечих альф, долговязых омег, детей с большими глазами, женщин с тяжёлой судьбой, стариков уставших от жизни. Всех. И его никто не любил. Бледного, покалеченного. Инвалида. Было одиноко. Друг был один, но ветреный. Сегодня он рядом, а завтра его нет. Может, где-то на юге или за полярным кругом. Ветреный — непостоянный, несерьёзный. У него и проблем никаких не бывает. Смеялся сначала над трагедией Максима, потом похлопал по плечу, мол хорошо всё, жив главное. Максиму бы его простодушие. Больше никого не было. Работа и дом, даже кот старый умер. Дом и работа. Проснулся один, позавтракал один, после работы тоже один. Всегда один. В Новый год чудо случилось. Вышел с соседями на пустырь салюты пускать. Хотелось мысли взрывами заглушить, воздуха морозного глотнуть. Но он дыхание чуть там и не потерял вовсе! Мужчина в вязаном шарфе улыбался, просил осторожным быть — пиротехника в наше время барахлит часто. Всем лишь бы подешевле сделать, да побольше монет в карман уронить. Максим такой улыбки и глаз медовых не видел никогда. А в этом человеке сочетались разом и харизма, мягкость, да и было в нём что-то настораживающее. Может дело в острой улыбке, похожей на размах крыльев чаек над девятым валом. А вал этот в медовых глазах огнём плещется. Цепляет сразу же! Навсегда зацепило. Тогда он сам не помнит, что ближе подошёл, встал под боком — руку вытяни и коснёшься. Аромат был… кедровые орешки и старые книги, ближе подойдёшь и медицинской стерильностью запахнет. Тогда он не проверял, не посмел. Огни от салютов были яркие, выстрелы громкие. Но их отражение в пленящих глазах лучше было, совсем крышу сносило. Этот незнакомец внимание обратил на него. Улыбнулся шире, спрятал руки в карманы на секунду, вытащил варежки узорчатые, шерстяные. Протянул Максиму, а он понял не сразу: руки голые, красные от ожогов зимы. Варежки брал так, чтобы случайно не коснуться изящных рук. Все закричали «с Новым годом!». Максиму тогда впервые за много лет тоже крикнуть захотелось, хоть звук издать! Не смог. И на перекрывающий чужие вопли поздравление ответить не смог. Головой качнул и улыбнулся. Смелости узнать имя Максим не набирается: мужчина собой хорош, не важно даже будь незнакомец альфой — такие союзы порицаются у них. Хотя почему кого-то волнует жизнь других? Максима давно уже не волнует, но он ждёт подвоха от каждого. Обиду таит, но даже как может не выскажет её. Так проходит время, Максим в работу погружается, хочет выбить удачное время для отпуска. И незнакомца встречает в начале весны, когда вышел за продуктами. Тот как-то сильно округлился, румянец был на щеках здоровый, улыбка всё та же, идёт и сквер рассматривает как воплощение искусства. Максим решил: сейчас или совсем никогда. Подошёл, неловко рукой махнул и в ответ ему улыбка, а голос какой! Бархат, чистый хруст свежего слоя снега. Неловко тогда было: он ответить не может. Не голосом. Вздох хранит в груди. Печатает в заметках телефона: «Благодарю за варежки. Они очень помогли, я свои теперь ношу с собой.» И возвращает незнакомцу вещь. Матвей. Его имя Матвей. И Матвей улыбки не погасил от понимания, что ему ни слова не скажут. Принял назад варежки, спрятал в тот же карман. Предложил в кафе зайти, выпить тёплого чая. Максим согласился. Узнал тогда, что Матвей в этом районе очень долго живёт. Это Максим переехал недавно, через знакомого выбил скидку на съём жилья. Матвей собеседник приятный. И всегда терпеливо дожидается, пока Максим дрожащими руками допишет предложение, прочтёт, осторожно придерживая телефон касаясь руки Максима. Знал ли он, как этот контакт кожи волновал его сердце? Не мог не знать, точно! Под верхней одеждой в свитере пряталось оно — круглое, большое. Живот, месяц может восьмой беременности. Взгрустнулось тогда — занят, значит. Но кольца на пальце не было. Спрашивать побоялся, неприлично это совсем. Они видятся второй раз, нельзя так. А Матвей расслабленно водил по животу рукой. «Там Коленька мой, совсем скоро увижу его» — говорил Матвей на незаданный вопрос. Этой ласки в голосе омеги почему-то хватило, чтобы расслабиться совсем и больше ничего не спрашивать о его положении. Они обменялись номерами, но следующей встречи так и не произошло. Той же весной Максиму пришлось менять место жительства, вернуться в родной Омск, потом съёмные квартиры, злые соседи. И через три года он оседает в Новосибирске. Ещё через два — сообщение от Матвея. Связь с ним была невольно прервана. Проблем у обоих в то время было много, никто не знал за что зацепиться и как жизнь вернуть в русло. Они встретились в Новосибирске. В этот раз не случайно. Матвей нашёл работу получше, такую, что не сильно мешает с ребёнком сидеть, для маленького Коленьки возможностей больше: и садик, школы, университет. Ему уже пять, он улыбчивый и синеглазый мальчика — Матвей с нежностью показывал фотографии. Тот остался с дядей, пока Матвей с Максимом вновь осели в кафе. И как же было приятно узнать, что ради него Матвей изучил язык жестов — общение стало проще. В тот день Максим узнал, что отца у Коли нет, а у Матвея — мужа. И не было никогда. Только донор с хорошими генами и совместимостью. Максим этому обрадовался. Матвей ведь даже спустя годы в грудной клетке трепет вызывает. Он красив, умён невообразимо, сильнее многих с хитрым взглядом и бьющими в точку речами. Максим ведь и сам не дурак. Все тонкие манипуляции замечает — сам умеет этим пользоваться, но иначе. И поддаться на всё это хотелось. Он и сделал. С Колей знакомство вышло сумбурным: молодой альфа, ещё не умеющий держать эмоции в руках, швыряет их в незнакомца, что папу за руку держит, его же оттягивает подальше. Это умиляет. Но Максим хотел бы с ним сдружиться — он Матвея готов лелеять и возносить на небеса. Поладить с ним было тяжело. Ещё тяжелее убедить, что вреда Максим не причинит. Мальчик рос и постепенно оттаивал: сначала перестал каждый раз вскакивать между ним и папой, закрывая собой, потом вопросы задавал разные. Перестал шипеть, когда Матвей тянул Максима в объятия, но так же резко отворачивался, стоило их губам соединиться. На немоту Максима он ничего не говорил. Только спустя много времени, когда они уже почти жили вместе — вещей Максима в доме Коли и Матвея стало очень много — он спросил. Тогда показалось, что если он не ответит, то больше никогда не сблизится с ними, не сможет стать частью этой семьи. И рассказ был недолгим, но осколки в сердце ещё остались. Рассказал про жестокого, больного головой отца, про папу, бросившего его после страшного диагноза, скитания и трудности жизни в детском доме, и после него. До самой встречи с Матвеем рассказ был наполнен печалью — через экран телефона буквы грустили вместе с Максимом. Коля, дочитав последнюю строчку, телефон передал в руки папы. Утёр намокшие глазки и, боже, обнял Максима. Со всей силы детских ручонок. В этот момент в их жизни что-то резко изменилось. Спустя неделю Коля встретил его на пороге квартиры и жестами сказал: «добро пожаловать». И как сейчас рад Максим, что застал первый учебный день в первом классе Коли, выпускной в четвёртом и тяжёлую подготовку к экзаменам в девятом, и все потраченные нервы в одиннадцатом. Поступление в универ, его нынешний последний курс и подработка. Пока Матвей всю жизнь направлял Колю к знаниям, помогал со сложными задачами, Максим, не имея знаний в нужной области, не давал двум трудягам погубить своё здоровье. Отвлечь от одного эксперимента, заварить свежий чай и напомнить об отдыхе — важная задача, упавшая на плечи Максима. Где-то в средней школе Коли Максим стал для него отцом. Где-то там же, но немногим позже, ещё и мужем Матвея. Он обрёл семью, о которой перестал мечтать. *** — Ты нервный, дофаминчик мой, — Матвей не поворачивает головы, намывая посуду в перчатках. — Что же случилось? Коля, встрепенувшись, сжимает чашку с чаем в руках. Максим видит, как белеют костяшки его пальцев и сам перенимает его настроение. «Мы поддержим тебя, милый» — указывает Максим, стоит Коле взглянуть на него. — Последнее время у меня повышенный уровень дофамина и серотонина, — бросает как-то невнятно Коля, взгляд опуская в стол. — Мне казалось, что подобное обойдёт меня стороной, но нет. — Разве это плохо? — тёплый взгляд Матвея скользит по сыну через плечо. Последняя чистая тарелка встаёт на своё место, перчатки отправляются на сушку под раковину, губка рядом с моющим средством. На кухне порядок. Матвей снова плавно опускается за стол, накрывает нежно запястье Коли, ловит его потерянный взгляд. — Он альфа, — шёпотом вылетает у Коли. И снова эта тишина. Максим переглядывается с Матвеем, только глазами говорит: «всё хорошо». И оба улыбаются одинаково; со всей родительской любовью Максим ерошит Коле волосы, а Матвей кладёт руку на плечо. — И в этом нет ничего плохого, — уверяет Матвей. — Расскажешь нам о нём больше? Коля теряется. Он рад, что его поддержали, очень рад. Но облегчения в груди не появилось. Он ведь знает какой его альфа на самом деле. Нет, не его. Но он знает его характер. Как и его алые волосы он — хаос. Яркая вспышка и опасный химический элемент в глазах. — Он… наш сосед. Руслан, — почему-то это кажется правильным ответом. У его родителей есть своё мнение о нём. Жить в одном доме никогда не видеть Енисейского Руслана и его скромного сынишку Никиту? С их-то яркой внешностью? Немыслимо. Коля внимательно наблюдает за выражениями лиц отцов. Матвей ослабляет улыбку, глаза сужаются, рука усиливает хватку, а Максим, в противовес ему, расслабляет плечи, но задумчиво отводит взгляд. «Он разве не с тем альфой водится? Крупный такой, Дугар вроде?» — Максим спрашивает, потом Матвея за ладонь хватает. Ему нужно расслабиться. — У них ничего нет. И у меня с ним тоже, — печально отвечает Коля. — Как же вы сблизились? Не мог же ты влюбиться только во внешность? — интересуется Матвей, склонив голову в бок. — В лифте застряли один раз. На несколько часов, — Коля смачивает горло чаем, — Руслан просто не мог не начать болтать, очень много. А не поддержать с ним беседу невозможно, — и пусть почти всё было флиртом, шутками и попытками вывести на эмоции. Удачными, надо сказать. Нет, вот этого как раз говорить не надо, особенно про первый в жизни Коли опыт с ласками с другим человеком, а не собственной рукой. «А потом?» — Максим откидывается назад, не сводит взгляд с Коли. — А потом мы просто начали общаться, — подытоживает Коля, кивнув самому себе. От зорких глаз родителей не прячется то, что Коля им недоговаривает. — Он старше тебя, Коленька, будь осторожен, — Матвей голос делает тише, ласковее. — Такие как он могут поиграться и бросить, а я не хочу, чтобы тебе было больно. Может такой человек и вовсе не твой? Дело совсем не в том, что он альфа, правда. Позже Максим поспорит с Матвеем и скажет, что их ребёнок уже давно не малое дитя и волен совершать свои ошибки. И не им влезать в его отношения. А пока он даёт слово мужу, даже не давая повода усомниться, что он имеет другое мнение. — Конечно я осторожен, пап, — Коля соглашается, начинает внутри себя сомневаться: а нужно ли ему это? А молодость внутри кричит: да! Нужно! Бери, не думай, хватай, пока можешь! Папа тебя не понимает, вот и всё. Руслан хороший, правда ведь! — Умничка. Ты всегда меня радуешь, дофаминчик, — Матвей тянет из упаковки молочное печенье, игнорируя вздох Максима. *** В следующий раз, когда Коля видит Руслана, тот ворчит, поправляя на голове румяного Никиты завязочки на шапке. Заканчивает, вальяжно умостившись на лавочке, закидывает ногу на ногу и краем глаза наблюдает за сыном, убегающим в сторону горки. А потом утыкается в телефон, кажется плотностью игнорируя окружающий мир. Но Коля знает — так только кажется. Руслан на самом деле часто поднимает взгляд и ищет среди толпы детей неоновую шапку сына. Это умиляет. Коля вообще успел сделать выводы на основе своих наблюдений о Руслане как отце: вид делает, что ему всё равно, ворчит и шутит над ребёнком, но стоит как-то не так глянуть на Никиту — порвёт, сгрызёт кости и не подавится. Руслан первый замечает замершего у входа на площадку Колю. Машет рукой, ухмыляется ехидно. — Ну что встал, как олень? Иди уже покатайся на горке, малыш, — и смеётся ярко, совсем как шапка Никиты. А что Коля? Для него Руслан та ещё горка: он садится рядом, на холодную лавку, сначала находит мельтешащего Никиту, а потом всё же поворачивается к его отцу. Замечает, что руки у него красные, дрожащие. Совсем оголённые, кто же так делает? Коля тянет Руслану варежки — тёплые и шерстяные. Матвей сказал, что это важная для него вещь и Коля берёг их очень долго, и его ладони давно из них выросли, но они всё равно бережно хранятся в кармане. На этот жест Руслан брови изгибает, ухмыляется шире, острее, но прячет в подачке пальцы, как и телефон в карман. Спасибо не говорит, от него и не ждут. — Ты что-то больно улыбчивый, — Руслан буквы тянет, а Коля вовсе не заметил за собой улыбки — лицо будто живёт отдельно от него, стоит на горизонте появиться Руслану. И щёки сейчас краснеют ещё больше только из-за холода, а не смущения. — Настроение хорошее, — старается отвести всякие подозрения. — Перед сессией? Смешно, — хмыкает Руслан, подсаживаясь к Коле ближе скользящим движением. — Что такого весёлого в твоей учёбе? Диплом уже сдал, может? Вундеркинд, — ресницами непозволительно длинными и пушистыми взмахивает, точно завлекая в ядовитые озёра зрачков. — Нет… Я вместе со всеми буду защищать диплом, в порядке очереди, — надеется, что его дрогувший голос проигнорируется. — Так что это перед Новым годом так. Вы как отмечать будете? — спрашивает невпопад. Руслан закатывает глаза. — Хочешь с нами? — садится нормально, снова ищет Никиту. Находит на карусели, среди остальных детей. — Ничего особенного. Никита хотел на каток, значит, идём на каток. Коля неопределённо кивает. Ответ на свой вопрос он получил, а что сказать на вопрос Руслана, пусть и риторический? Скользнув взглядом по острому профилю Енисейского, ответ приходит сам собой: — А если я скажу, что хочу? — Что? — Руслан возвращает внимание к Коле. — Встретить с вами Новый год, — и не отделяет от Руслана Никиту, а от Никиты Руслана. Как иначе? Максим ведь однажды принял Колю, хотя любил только Матвея. Почему Коля не может принять свою любовь с ребёнком? Руслан смеётся, откинув голову назад. За шарфом, под ворохом куртки и меха, мелькает бледная шея. — Тебя папочка отпустит, малыш? Ночью с дядьками гулять негоже. — Мне не пять лет, Руслан, — Коля хмурится. Конечно, за него будут волноваться, но отпустят. Отец найдёт способ убедить папу отпустить его. Всегда находил и спасал в период подросткового бунта. — Оно и видно, — от чего-то взгляд его сканирует Колю с пят до самой макушки, задерживается на уровне глаз. Облако пара само вылетает из груди. — Сначала своди меня на свидание, а потом говори о уютных посиделках в праздничную ночь со мной и моим сыном. Далеко не сразу Коля научился распознавать знаки Руслана. Так он говорит: «я должен узнать тебя, прежде, чем допускать к Никите». И Коля это покорно принимает. *** Новый год они всё же встречают втроём. Максим как-то легко уверяет Матвея, что Колю надо отпустить, мальчик не маленький. Возможно дело в их долгих разговорах о взрослении и сепарации их сына от них, возможно Матвей и сам видит счастье в глазах своего ребёнка и отпускает. Провести новогоднюю ночь вдвоём, как много-много лет назад в их первую встречу, кажется очень хорошей идеей и Матвею, и Максиму. Никита принимает Колю с опаской. Но малыш сам по себе стеснительный, даже если его внешность яркая. Он Коле улыбается смущённо, принимает подарок, сияя как украшенная ёлка. В этот Новый год Коля сам целует Руслана под бой курантов и обещает себе, что сделает Енисейских счастливыми.