Завядший кипарис

—Благодаря совместным усилиям нам удалось расширить заселяемые территории на два километра за месяц. Ничтожно мало? Бросьте, это лишь начало! — оратор стояла на небольшой возвышенности, выступающей в роли сцены. Сейчас на нее смотрели тысячи глаз, включая и меня, любовавшуюся переливами ее аккуратно собранных черных волос. Но все это внимание не могло удивить девушку так сильно, как понимание самого ее рода деятельности, несвойственного ей, но ставшего особо почитаемым за последние десять лет. Агния — директор «OurTerritory» заработала свой статус не без помощи труда, жестокости и конечно же отца, всевластного мудака, возглавившего нашу „колонию", коей теперь представлялось все человечество. Она ведь правда работала, не покладая рук, желая сделать все возможное для народа, хотя и основывалась на весьма эгоистичной мотивации. Многое изменилось с того момента, когда мы учились вместе, нам было по десять, может чуть больше. Мы дружили, и сейчас что-то сродни тому. А тогда ведь человек еще не изничтожил почти весь мир, загнав остатки себе подобных в это блядское подобие клетки. А ведь тогда у нас были мечты. Они может и сейчас есть, но совсем иные. Агния хотела быть известной. Вечно представляла себя певицей, усаживая меня перед кроватью, становившийся ее сценой на какое-то чудесное уютное время. Концерты были сногсшибательны, разумеется, засчет абсурдности. А ее отец ведь мог обеспечить ей такую жизнь. Но что-то пошло не так, и теперь именно я сижу в этой затхлой гримерке и вываливаю свои мысли на клачек жёлто-коричневой бумаги. Не знаю, кем я тогда хотела работать но видела себя в роли счастливой матери. Что ж сейчас такое не провернешь, и не только из-за, последующего за такой новостью побоя от менеджера. Жить попросту негде, не на что. Это касается даже меня, ставшей вероятно самой известной из всех медийных личностей, и не без помощи Агнии, заодно обеспечившей меня терпимыми по нынешним меркам условиями жизни. Помню, мы сидели в кухне коммуналки, где я живу, и Агния комментировала каждый постер с моим изображением, что видела на обшарпанной стене человейника напротив. В ее словах не было ни зависти, ни скорби. Должно быть, глядя на нечто подобное, она отпускала свои детские мечты, смотря на них уже через призму нового глупого мира, находящегося на грани смерти. И лишь рассматривая плакат, на котором было изображено моë смуглое полу обнаженное тело, она резко выпалила что-то невнятное. Что-то сродни: —Э, а, ну, типо того, тебе не мерзко вертеться в таких условиях, когда ты могла бы просто остаться со мной, ты ведь делаешь все лишь ради приличной жизни? — пожалуй, неясный набор букв и выражений, изображенный мной в начале, был перед каждым словом. Неловкость же вопроса была мне не ясна, пока девушка выглядящая тогда крайне неопрятно и от того мило не выпалила: —Ну, типо, как девушка моя. Ну, я люблю тебя. Подобное в детстве от нее я слышала часто, но никогда бы не подумала о характере темы, с такой точки зрения. Тем более, давно я не слышала теплоты в ее словах. Не думала я что ее признание затянет меня в столь глубокий омут мыслей, не совпадающих с моей прежней слепой верой в девушку. Может чувства и были взаимными, но что-то странное побудило меня увидеть ее равнодушие ко всему на свете, казалось бы ярко проявлявшееся в каждом слове и действии. Она давала понять, что считает меня такой же, а я такой же и была, но всë никак не могла признать очевидного, и лишь прокручивала эту мысль вновь и вновь. Тогда наша встреча закончилась на этом моменте, а позже, лишь глаза с моих вездесущих фотографий сталкивались с быстро ржавеющими граммофонами, из которых раздавался ее нервный приободряющий голос. * * * А я все смотрела на ее изображение на экране и, не углубляясь, пыталась состыковать ее идеальный ухоженный образ со сдержанным, но заметным макияжем и брючным костюмом, обладающим теми же чертами и привычного мне разлахмаченного неуклюжего котёнка, наполненного ненавистью ко всему и, возможно, по тому готовым пойти по головам, чтобы не без чужой помощи оказаться там, где в последствии откажется от своих мечт, изуродованных новым миром. А я ведь теперь ее за это корила, хоть ничем и не отличалась. Наверное, по той причине и стала так холодна к Агнии — единственному, что у меня было. А она ведь нередко предлагала воспользоваться своими благами, полученными не самым честным образом. А я этого и не замечала, пока она не привлекла внимание к своим словам резким признанием, должно быть, рассчитывая на то, что оно повлияет на мое решение. А ведь не были честными и мои намерения, а я все продолжала отпираться желая справиться самой, какими бы не были мои средства, не желаю зависеть от нее. А ведь действительно, я такая же. Впрочем, не важно. Мне уже давно нет до нее дела. И, пожалуй, в каждой попытке помочь, затащив меня в свою жизнь, я вижу лишь эгоизм и ненависть ко всему живому. * * * Дверной звонок вопил на всю квартирку, где ютилось чрезмерно много „богачей”. На пороге стояла Агния в привычном для себя элегантном виде, отдающем холодом. Что бы Джи Джи, так любимая девушкой не думала о ее поступках, при ее виде всегда хотелось быть собой, особенно если вид превращался в кусок лени, распластавшийся на кровати, перевоплотившись в подобие домового. Так было и тогда, когда обе оказались в маленькой, но зато собственной квартире Агнии. —Разве ты не любила меня? Почему же тогда убежала? — на этот раз голос был по-особенному спокойным и чуть насмешливым. —Может и любила, — лохматая, но нарядная девушка стояла, скрестив руки на груди. —Но...? А дальше певица, поддавшись жалкому порыву эмоций, взяла на себя инициативу и уже через пару минут два обнаженных тела прижимались друг к другу в постели. Уже в процессе Джи Джи клялась в любви и в то же время в ненависти. И с каждым напористым движением выпаливала фразу, резко появлявшуюся в ее уже размытом сознании и тут же оказывающуюся за его приделами. „Люблю тебя, но кем ты стала, даже поняв твои мотивы, я принять не смогу”. Конечно с уст не слетало подобных слов, когда тонкие пальцы обхватывали пышную грудь, да и мысли, грезившие одним только именем, не выдавали ничего подобного. Но каждую гребанную секунду звезда не могла успокоиться, каждую гребанную секунду, прожитую после этого глупого признания, она все никак не могла себя понять и лишь хваталась за размытый образ девушки, видевшей лишь ее.