Я сам себе судья. Самоотвода нет. Не нужен адвокат, ни прокурор. Я осудил себя за три десятка лет И сам себе озвучил приговор…
Людям, по своей натуре, свойственно мечтать и думать о будущем. Кто-то хотел бы иметь свой дом, семью, а у кого-то более глобальные планы — что-то вроде нового президентского срока в компании. У меня же теперь было лишь настоящее. Я почти никому не рассказывал о своём прошлом, но и о будущем задумываться не хотел, стараясь просто жить здесь и сейчас. Год… Целый год прошел с того момента, когда моя жизнь разделилась на «до» и «после»… Целый чертов год с того самого дня, когда я, пребывая в приподнятом настроении после удачных переговоров в банке, ради которых мне спешно пришлось отменить поездку в Прагу, вернулся в офис… Первое, что бросилось тогда в глаза — пугающая тишина административного этажа, несвойственная суматохе в предшествующие показу новой коллекции дни, и полное отсутствие кого-либо в пределах видимости. А ведь обеденный перерыв давно закончен и все сотрудники должны быть на своих местах… В приемной было также пусто, как и на всем этаже, но это как раз удивляло меньше всего, так как Виктория никогда не обременяла себя обязанностями секретаря, предпочитая работе все, что угодно. Кабинет также встретил непривычной тишиной. Я на автомате позвал Катерину, но мне никто не ответил, хотя дверь в каморку была приоткрыта. Странно, Катя всегда ее закрывает, когда уходит из кабинета даже ненадолго. Захлопнув ее, обратил внимание на разбросанные по полу мягкие игрушки и открытки, смотрящие на меня неживыми глазами забавных рисованных зверушек… На моем столе какой-то большой бумажный пакет вульгарного розового цвета с пошлым сердечком на боку и пышным пластиковым бантом. Я не сразу осознал, что в комнате очень холодно. Как будто открыто окно… Окно! Точно! Машинально закрыл его и словно провалился в вакуум, тишину которого нарушало лишь мерное тиканье часов, ощущаемое в висках монотонными ударами. Что-то было не так. Что-то произошло пока меня не было и этот неизбежный факт никак не давал собраться с мыслями. Машинально взял конверт, лежащий на краю стола и пробежал глазами рукописный текст на нем: «Андрею Жданову. Инструкция по совращению Пушкаревой. Часть вторая». Почерк Малиновского нельзя было спутать ни с чем. Что еще за игры? Прочитал первые строчки вложенных в конверт исписанных листов. Чушь какая-то! И не лень же было этому идиоту! А что, если Катя видела эту писульку? Зная её отношение к себе самой, она приняла бы всё за чистую монету! И, как оказалось, Катя приняла… О её смерти я узнал через пару часов, когда вернул к жизни телефон, который был вынужден отключить на время переговоров в банке. 47 пропущенных вызовов с разных номеров, включая корпоративный… Я не помню, чем занимался остаток дня после того, как войдя в каморку увидел оставленные ею вещи: безразмерное пальто, несуразный шарф и, сиротливо стоящую на столе, сумочку… А еще очки, разбитые стекла которых почему-то ассоциировались у меня с собственной жизнью… Наверное, я так и просидел до самой ночи на полу. Не помню. Время для меня остановилось… На похороны, на которых присутствовала бо́льшая часть коллектива администрации компании, я не пошел. Наверное потому, что боялся увидеть свою девочку там, где ее не должно было быть. И я не посмел бы посмотреть в глаза ее матери… Просто послал огромный букет красных роз. Без подписи. Думаю, Елена Александровна и так поняла от кого цветы… Мне было наплевать, что обо мне подумают подчиненные, когда, после похорон, я, никого не предупредив, на несколько недель, буквально, пропал с радаров. К тому времени вернулись из командировки в Прагу Роман с Кирой и, по очереди пытались вызвонить меня, в конце концов призвав на помощь тяжёлую артиллерию в лице моих родителей. Малиновский даже несколько раз приезжал ко мне домой, но я ему не открыл, так как мое желание даже просто видеть его болталось где-то в районе плинтуса. Позже, вернувшись к работе, я полностью прекратил общение с ним, ничего не объясняя. Думаю, он и сам должен был понять причину, ведь все было до неприличия очевидно. Все время своего добровольного заточения в четырех стенах собственной квартиры я безбожно пил, надираясь, порой, до такого состояния, что, вместо пресловутой белочки, ко мне приходила Катя. Она молча смотрела на меня своими огромными глазищами, пока я не проваливался в тяжелый сон, в котором раз за разом возвращался в пустой холодный кабинет… Каждый день был похож на предыдущий, как безликие капли воды за окном. Зимняя метель сменилась бесконечными весенними дождями, благодаря которым природа воскресала, а я долго и тяжело умирал… Я казнил себя и возвращал к жизни, чтобы снова казнить. Наверное именно тогда я пришел к необходимости приобретения легендарного ТТ, вороненая сталь которого внушала уверенность в том, что если я решусь, то осечки не будет точно. Я хранил его в нижнем ящике рабочего стола, который все время запирал на ключ. С того момента я больше не пил. Совсем. Эту потребность одномоментно отрезало, словно ненужный рудимент. В душе осталась лишь пустота, иногда нарушаемая вспышками нестерпимой боли, когда я слышал её имя… И вот сегодня, спустя год, я, пересилив себя, все же приехал на кладбище. На могиле моей девочки нет фотографии, но мне это и не нужно — я храню ее образ в сердце, и почти нет цветов. Она и при жизни не была ими избалована. Но сегодня я принес ей розы. Огромный букет белоснежных нераскрытых бутонов, почти не видимых на свежевыпавшем ночью снегу. Положив цветы на землю, я ещё раз мысленно попросил у Кати прощения, хотя всегда знал, что такое не прощают… Во внутреннем кармане пальто терпеливо ждёт своего часа ТТ. Я твердо уверен в том, что именно сегодня и именно здесь, рядом с моей Катюшей, приведу вынесенный самим себе приговор в исполнение…***
— Андрей Павлович! Андрей! Что с Вами? Да проснитесь же Вы, наконец! С трудом открываю глаза и не сразу понимаю, где нахожусь. Мой кабинет. На столе початая бутылка виски и все тот же злосчастный розовый пакет с пошлым сердцем на боку… И испуганные глаза Катерины, которая с недюжинной силой трясет меня за плечи. — Катя… Катюша! Родная моя… Жива… Сон…только сон…но какой реалистичный… Ты умерла, а я не смог без тебя жить… Девочка моя, любимая… Катенька! Прости меня, дурака…за все прости… Слова льются беспорядочным потоком. Не думая ни о чем, я опускаюсь перед ней на колени, судорожно прижимая ее к себе и не в состоянии произнести что-то еще. Понимаю, что мужчины не плачут, но ничего не могу с собой поделать. Сейчас это сильнее меня и слёзы сами собой катятся из глаз, прочерчивая мокрые дорожки на щеках. — Андрей, что случилось? — Катя внимательно смотрит на меня. — Все хорошо, Катюш… Уже все хорошо. Ты здесь, рядом со мной и больше ничего не нужно… — Андрей, — Катя взволнованно протягивает мне маленькое карманное зеркальце в виде забавного медвежонка. — Что это? Посмотри… Не понимающе смотрю в маленький кусочек своего отражения и вижу абсолютно седые виски на черной шевелюре! Но как возможно, что события сна смогли отразиться в действительности? Да черт возьми, все это мелочи! — Скажи, а ты читала вольные сочинения Малиновского, адресованные мне? — спрашиваю зачем то. Наверное потому, что действительно хочу знать. — Просто…когда я вернулся из банка, по кабинету словно тайфун прошёлся… — Конечно читала. И даже после прочтения хотела тебя прикончить, как только вернешься, — смеётся. — Но потом подумала, как жить-то без тебя буду? Это надо же было до такого додуматься?! — И ты не сердишься? — А что сердиться-то? — серьезно ответила Катерина. — Я повзрослела, поумнела. Начала разбираться в людях и в их поступках. Да и ты, если по началу и не знал, на какой козе ко мне подъехать, то сейчас все твои мысли и чувства легко читаются по глазам… Я думаю, и Кира это видит, поэтому и задаёт тебе прямые вопросы. — А как же та история, с Денисом? — Старков — это мое не слишком радужное прошлое, пережитое и забытое. А ты — мое настоящее. Ты — мое наказание за необдуманные действия и ты моя награда за них же… С тобой тяжело и легко одновременно. Я люблю тебя любого… Встаю в полный рост и, подхватывая почти невесомую фигурку на руки, кружку ее по кабинету. — Я люблю тебя, Катя! — вырывается само собой. — Люблю! И хочу кричать об этом на весь мир! Она вырывается и смеется. И этот звук, звук ее смеха, самый прекрасный на земле… Оживает мой телефон, звонит Малиновский. Я ставлю вызов на громкую связь. — Жданов! Андрюха! У тебя все в порядке? — по тону Романа можно понять, что он пребывает в несвойственном ему состоянии неописуемого ужаса. — Успокойся, Малина, все в полном порядке, — отвечаю я тихо, пристально глядя в глаза Катерины, словно ища в них подтверждения сказанным мной словам. — Жданыч! Не поверишь! Я такое сейчас во сне видел, — многозначительно произнес Роман. — Будто ты вышиб себе мозги на могиле Пушкарёвой, а я неделю спустя после твоих похорон…повесился… Андрюха! Уничтожь пакет, который я оставил на столе в твоем кабинете! Пожалуйста! Рано тебе ещё на тот свет… Да и я жить хочу… — Поздно, Малиновский… Катя все знает, — произношу как можно обреченнее, пытаясь скрыть неумолимо рвущийся наружу смех. — Готовься, недолго осталось… Даю отбой и уже не могу сдержать веселья — смеюсь в голос. Катя, спустя несколько секунд поддерживает меня, и вот, мы уже вдвоем хохочем от всей души. — Жестокий ты человек, Жданов, — немного отдышавшись, с укором произносит она в мой адрес. — Зачем было пугать бедного Романа Дмитриевича больше, чем он уже напуган? Он же теперь совсем спать перестанет… — Ему полезно, Катюш, — спешу заверить ее я. — Роман Дмитриевич в своих бесконечных попытках спасти мир, порой, переходит всякие границы… Этот человек от природы начисто лишён каких бы то ни было принципов. Пускай помучается, герой-сочинитель… — А не хотите ли прогуляться, господин президент? — вдруг предлагает Катя. — Погода сказочная… Я с радостью соглашаюсь — сейчас хочется делать что угодно, но только вместе с ней. Мы неспеша прогуливаемся по набережной — Катя по детски ловит на ладошки пушистые снежинки которыми щедро делится зимнее московское небо. И за этим хочется наблюдать вечно… Мы молчим, потому что сейчас слова будут лишними. Нам просто хорошо рядом друг с другом… Но я все же решаюсь нарушить нашу идиллию и раскинув руки, словно пытаясь обнять весь мир, что есть сил, кричу в вечернее небо: — Я люблю Катю Пушкарёву! И уже потом, почти шепотом, за секунду до поцелуя: — Привести приговор в исполнение…