⋆⁺₊⋆ ☾⋆⁺₊⋆
— Ты ведь знаешь, что не виновата в этом, — сказала Сёко голосом, полным участия, и коснулась плеча Руны ладонью — утешающий жест, черт его возьми. — Спасти всех невозможно. — Не говори так, — прохрипела Руна, остекленевшими глазами глядя на труп человека, покрытого белой простыней. Произнесенные слова утешения сделали ей еще хуже. — Лучше быть полностью уверенным в своей вине, чем лишь наполовину. Это как искать себе оправдания. А я ненавижу… оправдываться. — Но разве так не легче? — совсем тихо прошелестела Иейри — непривычное для нее поведение. Слишком… участливое. Но Руна не обратила на это ни малейшего внимания. Любая глубокая привязанность и искренние переживания лишь расстроили бы ее изнемогающие от навалившихся трудностей нервы — а ей нужно продержаться как можно дольше. Времени и сил на бесполезную связь не имелось — лимит давно исчерпан. — Может, — слова вылетели изо рта отравленными пулями. — Но я не хочу… перекладывать свою ответственность. Нужно сходить к его семье и попросить прощения. Я… не справилась со своим заданием. Уберечь людей, спасти их — не в этом ли ее предназначение и смысл жизни? Не в этом ли ее проклятие? — Ты устранила проклятие — это твоя миссия, — спустя время подал голос Яга, не ожидая, что Сёко сможет ответить на эту реплику. — Остальное — лишь то, что называется последствием. Сёко права: всех спасти невозможно. Чем быстрее ты это примешь, тем лучше для тебя же, — добавил жестоко. — Жаль, — повторила Руна бесцветным голосом и, приподняв хранящую под ногтями чужую кровь ладонь, посмотрела на нее пустым бессмысленным взглядом. — Почему… пытаться быть человеком, будучи магом, настолько утомительно?.. Оглушительная тишина стала ей ответом — даже шум кондиционера внезапно растворился в неестественной, опасной пустоте, обросшей алыми лепестками роз, напитавшихся кровью погибшего человека. Ладонь Сёко соскользнула с плеча, оставляя после себя кусачую пустоту, и Хорикита поморщилась, беззвучно шевеля губами: Это не мое дело. Не мое дело. Не мое дело. Но глаза все равно не могли оторваться от серого безжизненного лица с впалыми щеками. На вид ему лет было двадцать, по документам — девятнадцать. Первокурсник юридического факультета по имени Кэнъити Цуки, оказавшийся не в том месте и не в то время. Павший смертью настоящего… Ничтожества. Его смерть не была смертью героя, спасителя, храбреца. Умер, сдох от разрыва брюшной полости, раненый отлетевшим куском железа, но до этого добрые три минуты бился в конвульсиях, словно выброшенная на берег рыба, пока окончательно не испустил дух. Жалкая, никчемная, бесполезная смерть, не стоящая ни памяти, ни почтения, ни банального сожаления. Пережевать и проглотить факт его жалкой бесславной смерти — легко. Должно быть легко, но Руна же вместо безразличия чувствовала горькое отвращение, смешанное с непониманием. Текущие по венам ядовитые чувства были слишком сложными, тяжкими для ее сердца; оно оцепенело ненадолго, чтобы вынести, перетерпеть, как и разум, покрытый сырой пеленой страха и отрицания. Стало чуть легче лишь тогда, когда она отпустила глаза на пол и медленно развернулась в сторону двери, намереваясь покинуть смердящее смертью помещение. На стенах уже росла плесень, неприятно забивающаяся в рецепторы затхлой сыростью. Словно в ее персональном склепе — даже ошейник на шее лязгал кандалами рабства, безоговорочного подчинения и отсутствия собственной сути. Такова жизнь шамана. Это бремя, эта стезя, этот путь — вкус крови, ржавого железа и слез. Смерть — не противоположность жизни, так говорили ей окружающие. С самого начала человеку предопределено умереть, естественнее этого лишь светило, орошающее землю огненными лучами. Смерть — неотъемлемая часть жизни. Но почему, глядя на бездыханное тело невинного человека, ей становится настолько дурно? Почему вокруг горла каждый раз с глухим лязганьем смыкается стальной ошейник безвыходности и ощущения неправильности происходящего? Разве смерть — это не естественно? Разве смерть — это не обыденность? Разве смерть — это настолько страшно? Но это не страх перед смертью, — поняла она, когда наконец вышла из пропахшего хлороформом здания на свежий воздух. Ветер приносил рассеянный запах жимолости и дорожной пыли, путался между длинными белыми прядями, вихрящимися, тянущимися по его направлению. Они выглядели инородно и странно, словно лунные лучи, внезапно пронзившие темное пространство облачной ночи. Но не только волосы — Руна знала, что она сама никак не вписывалась в окружающее пространство. Не могла вписаться, начав играть по правилам тех, кто ее окружал. Словно кафкианский кошмар: единственное отличие лишь в том, что правила ей говорят сразу же, но следовать им разум и сердце отказывались. Потому что не понимали. Не желали принимать уклад жизни магов. И уклад остального человечества — тоже. Получается, совсем лишняя в этом мире?⋆⁺₊⋆ ☾⋆⁺₊⋆
— Это страх перед лицом собственной беспомощности, — сказала она, предварительно сделав большой глоток из холодной банки с Колой. — Страх перед ее последствиями. Ты ведь должен понять о чем я… Нанами? Тот глухо хмыкнул в ответ и несильно потряс своей банкой. В ней — остатки холодного персикового чая, который он обычно пил по вечерам, когда не нужно было сбивать жару холодными газированным напитками. Но это неважно. Эти мелочи, привычки, повадки. Ведь его могло не стать в любой день, а, значит, привязываться было бессмысленно. Но она все равно. Поэтому он для нее не обезличенный «Нанами». Поэтому она для него не обезличенная, ненастоящая «Руна». — Они любят прикрывать последствия либо деньгами, либо словами о неизбежном, — тихо проговорил Кенто, обводя большим пальцем англоязычную надпись. — Так и ты попробуй поверить в то, что действительно не виновна в случившемся. — Но это… неправильно, — выдохнула Хорикита устало и пожалела, что держала в руке банку с газировкой, а не стакан с янтарным коньяком. Алкоголь помог бы притупить чувства, усмирить бьющееся в лихорадке сердце — пусть ненадолго, но смог бы, верно? Нанами оторвал затуманенный взгляд от асфальта под ногами и посмотрел на нее неожиданно ясно. Его глаза были пронзительны и ярки, способными без труда увидеть или просто ощутить всю подоплеку ее бессмысленной болтовни. Понять бушующие в ней чувства и разглядеть страх, ютящийся в самых глубоких закоулках души — ведь у самого в голове такие мысли клубились еще очень давно. — Ты и не просила правильного совета, Шикаба, — назвал он ее по настоящему имени. — Я и сам стараюсь думать так же… ведь иначе мы просто свихнемся. Руна невесело усмехнулась, щуря холодные глаза. — Даже если бы и попросила правильный — бессмысленно. Его же на самом деле вообще не существует. — Все относительно, Шикаба, — Нанами качнул головой и улыбнулся ей самыми уголками губ. Редкая акция, но, видимо, ее вид был слишком плачевным. — Такой подход одобряют старейшины и многие могущественные маги. Спасти всех — невозможно, это факт. А людям такое отношение явно не понравилось бы. Но мы сами выбираем для себя то, что нам больше по душе, и называем это правильным. Со временем… и ты привыкнешь. — Это было мое второе задание за три месяца, — дрожащим голосом вытолкнула из себя Руна и шумно сглотнула, пытаясь совладать с подступающей к горлу истерикой. — И я так… облажалась. Ему не было и двадцати, Нами. Он был всего лишь ребенком. Но ты ведь тоже — всего лишь ребенок, — в висках тихо, но очень настойчиво шептал голос Сёко. Мягкий тембр, приятная хрипотца от сигарет, доля флегматичности: все время пыталась оправдать, думая, что таким образом облегчит ее ношу — но голос и сквозящее в нем убеждение невыносимы для нее практически на физическом уровне. Ведь эти утешающие слова, сказанные настолько неправильно-утешающим тоном, лишь усугубляли её положение, заставляя сомневаться еще сильнее прежнего. Заткнись. Пожалуйста, заткнись, — Руна стиснула зубы и взмолилась беззвучно: — Закрой свой рот. Закрой. Нанами привел ее в чувство осторожным касанием к плечу и тихими словами: — Мой тебе совет: не ищи правду и ложь, добро и зло. Иначе сойдешь с ума. Просто выполняй свое предназначение — или уйди. Здесь никто не будет держать тебя против воли. Быть магом — это твой собственный выбор. — Но я тебе о том и говорю, Нанами, — голос сорвался на отчаянный хрип. — Последствием моего выбора будут невыносимые муки совести. Проходить мимо проклятия, уничтожающего человека, и делать вид, что это не твое дело? Жалкая, нелепая жизнь. — Она уперлась в его зрачки лихорадочным взглядом и сказала не своим голосом: — Однажды вступив в мир магов, мы навечно обрекаем себя. Мы обречены, Нами. Мы прокляты. Нам не выбраться из этого проклятого круга. И уронила банку с недопитой Колой на асфальт — брызги омыли все ещё раскаленную от солнца серую поверхность и еле слышно шипели, пузырились, растворившись через несколько мгновений без следа. Поневоле Руна вспомнила, как та тишина в морге впитывала в себя его кровь, насыщая лепестки растущих на ее шее роз железом и тромбами. И чем больше противоестественная тишина пила кровь ненужных жертв, тем туже затягивалась лоза отчаяния с шипами вокруг ее глотки, лишая воздуха. В конце всех концов она задохнется — может, только так снимет с себя слишком жестокое проклятие, выжженное гноящимся клеймом под кожей? Может, это единственное ее спасение от происходящего вокруг? Нанами молчал — как тогда молчала Сёко и молчал сэнсэй Яга. Вдали завывала полицейская сирена, разнося эхо по всему району, но даже этот звук растворился в окутавшем их молчании, словно сахар в кипятке. Ей хотелось, чтобы потусторонний голос Сёко вновь начал шептать что-нибудь, что могло бы исправить ситуацию, или чтобы Нанами сказал несколько отстраненных слов. Но он не сказал — молча допил чай и выкинул банку с громким лязгом. А потом была темнота. Темнота была вечной — она осталась, и ей не было конца.⋆⁺₊⋆ ☾⋆⁺₊⋆
— Твоя… нелюбовь к людям, — начала осторожно Хорикита, глядя на диск заходящего солнца сощуренными глазами, — она ведь появилась в тебе еще в детстве, верно? — Возможно. Голос у него тихий, спокойный, все еще полный той прошлой жизни, прошлой весны, прошлой юности — теплой и свежей, насквозь пропахшей ароматом жимолости и сладкого данго. Но, глядя на него сейчас, она ощущала слишком ясно: его юность закончилась в то мгновение, когда пуля Тоджи унесла с собой жизнь невинного ребенка. Закончилась ровно тогда, когда в его голове начали появляться картины аплодирующих смерти людей. Сейчас в ней пусто — он был подавлен, практически выпотрошен, но не настолько, чтобы терять бдительность с ней — слишком любопытной и слишком понимающей ход его мрачных мыслей, которые привели бы Масамичи и старейшин в праведный ужас. Но это — не ее дело. — Не получится, — устало, но не лишая тона дружелюбности, сказал он и блеснул на Руну лисьими глазами. — Я не позволю тебе залезть в мою голову. — Ты ведь знаешь, что мне не нужно залезать в твою голову, чтобы понять тебя, — Руна перевела взгляд светлых глаз на человека, сидящего в углу комнаты в три татами. Он выглядел истощенным, потерянным, блуждающим в темноте мотыльком в поисках своего света в конце тоннеля, который смог бы сжечь его дотла. — Сугуру. — Хочешь направить меня на путь истинный? Походы в церковь дали свои плоды и ты превратилась в Иисуса? — он обнажил свои клыки, не утруждаясь даже сымитировать вежливость. Руне это нравилось — такой Гето был настоящим, похожим на своего невыносимого дружка Сатору. — Нет, — качнув головой, она начала медленно собирать свои длинные белые волосы в конский хвост. — Я понимаю твою… ненависть. Но разделить ее с тобой пока что не могу. — К чему ты клонишь, куница? — Сугуру начал пытливо рассматривать ее лицо и поддел на губах улыбку — она вышла блеклой и слабой, словно мельком выбившийся из-за тяжелых облаков тусклый луч зимнего солнца. Руна пожала тонкими плечами и вытянула длинные ноги вперед. Она была гораздо выше и крупнее обычных японок, неся в своем теле кровь отца-англичанина, беловолосой и голубоглазой. Годжо игриво называл ее Кагуя-Химэ, Гето — куницей, Сёко ограничивалась ненастоящим именем, Нанами — настоящим. Хайбара называл ее кохаем и вечно пытался играть в покровителя. Чудесный мальчик, еще не утративший веру в прекрасное. Остальные же называли ее как угодно, но не по имени — чаще это были обидные клички и унизительные прозвища, преследовавшие ее всю жизнь. Руна — одна из них, приклеившаяся намертво, словно жвачка. Настолько, что она сама начала себя так называть. — Магия существует для того, чтобы защищать слабых, — медленно проговорила Хорикита, рассматривая пальцы собственных ног. — Людей. Невинных и ничего не смыслящих в шаманстве. Людей нужно защищать, оберегать и не впутывать в наш прогнивший мир. Даже наплевав на то, что проклятия появляются как раз из-за них. — Я раньше так думал, — Сугуру уперся затылком в стену и глубоко вздохнул. — Они не такие безвинные, какими кажутся. — Я всегда не переносила их. Удивление Гето, пронзившее воздух молнией, было настолько огромным, что Руна даже негромко засмеялась. — «Не переносить» не значит «желать убивать», Сугуру, — облизнув пересохшие губы, Руна согнула ноги и уложила подбородок на колени. — Это не ненависть — такого сильного чувства они не заслуживают. Скорее, презрение. Отвращение. Но не ненависть. — Откуда у тебя такие мысли? — недоверчиво спросил Гето. — Так тебе об этом лучше всего знать, Сугуру, — Хорикита коснулась пальцами своего виска, вспоминая свое прошлое. Кадры прошлого смазанными вспышками заиграли на изнанке век. — Ты ведь рос в семье немагов. Жил среди тех, кто не видел того, что видишь ты. Одно это меняет отношение людей. Они начинают презирать, издеваться, попрекать. Даже собственные родители, которые должны быть более понимающими, — ее взгляд безжалостно уперся в его растерянные глаза, — смотрят на тебя косо. Как будто ты неправильный. Прокаженный. Они стыдятся и прячут глаза, думая лишь о своей репутации. Твое детство тоже было таким. И ты, попав в мир магов, зацепился за одну мораль: «защищай слабых, подавляй сильных». Использовать силу во благо людей, а не во благо себя. Силу, которая могла бы изменить мир, верно? Гето, казалось, уже дрейфовал в собственных мыслях, совершенно забыв про нее. Замутненный взгляд блуждал по стенам, словно выискивая ответы на все сложные вопросы — он потерялся в той же тьме, что и Руна. Неотступная мгла, которая развеется лишь тогда, когда человек найдет свой собственный путь — не навязанный кем-то, а тот, который покажется самым правильным. Она их связывает — даже прочнее, чем обыкновенная любовь или глубокая дружба. Как и говорил Нанами: каждый выбирает свой путь и называет его правильным. Этот парадокс дает понять, что правды вообще не существует. Особенно в этом насквозь прогнившем мире. — Смогу ли я изменить это… все? — спросил он после некоторого молчания. — Ты хочешь изменить мир? — совсем тихо проронила Руна и сцепила пальцы в замок. — Допустим. Создать мир без людей… Руна на выдохе подавилась воздухом и затаила дыхание. Голова закружилась — безумие его мыслей ударило жгучим током, сковало сердце в волнении. Она и помыслить о таком не могла. Мир без людей — что это вообще за мир такой? — Ты хочешь истребить всех людей? — А ты разве нет? — тон у Сугуру тоже был удивленным. — Люди — слишком ограниченные создания, — чуть подумав, ответила Хорикита и нахмурилась. — Думают, что они велики, тогда как на самом деле сеют хаос. Я не вижу смысла их убивать ровно так же, как и спасать. И терпеть не могу их за то… когда они умирают во время задания… я испытываю чувство вины. Из-за них. Ощущаю свою беспомощность. Это и заставляет меня еще больше презирать их. — У тебя нет веры в людей? Руна покачала головой, моргнула и начала говорить, тщательно подбирая слова: — У меня нет веры ни в людей, ни в шаманов — значит, и в себя. А ты все еще выбираешь то, что необходимо тебе, мечешься. Но ты наконец понял, что мир не делится на белое и черное. От такого человека как ты, это было печально слышать. — Это ты так хвалишь меня? — уточнил Гето с легкой усмешкой. Но горечь из его глаз никуда не делась — поэтому и жалила ее кожу до кипучих ожогов. — Я говорю то, что вижу. Но ты забываешь о том, что и в мире шаманов много уродов. Взять даже клан Зенин, — Хорикита презрительно скривилась. — Гадкие, насквозь прогнившие существа, одержимые одной силой и могуществом. — Да, но их способность контролировать свою проклятую энергию делает их лучше людей. В его словах и изменившейся мысли Руна ощутила явный протест и даже некоторую ярость. Она примирительно улыбнулась — получилось весьма гадко, — и ответила: — Я не пытаюсь отговорить тебя. Я понимаю твою ненависть, но не разделяю ее. Я одинаково не люблю и людей, и шаманов. Но это не ненависть. — Поэтому ты ходишь в церковь? — пронизывающий взгляд лисьих глаз прошил её насквозь. Руна даже цыкнула раздосадованно — ей казалось, что чувствовать людей способна лишь она. Что поделать — Сугуру всегда был достойным противником, который сейчас даже не использовал проклятую технику, чтобы понять ее мотивов. Голая проницательность — и она ее пугала, ведь они с ним стояли на распутье: каждый должен пойти своей дорогой. И если вдруг в будущем они пересекутся на перекрестке судьбы, то его сегодняшнее дружелюбие может превратиться в смертельную опасность. — Да, — заполнила она пространство своим тихим голосом. — Когда у тебя есть два выбора, ты либо довольствуешься чем-то одним, либо просто придумываешь третье. Я выбрала свой путь — вера в Бога. — И сильно тебе это помогает? — зрачки его глаз резали ее кожу, без труда вспарывая, считывали сканером всю подноготную. — Каждому нужен свой путеводитель, свой якорь, — Хорикита пожала плечами и прикрыла глаза. На изнанке век зияла темнота — не та, которая бывала обычно. Та темнота, которая заглатывала без остатка и шанса на спасение. — Я из тех людей, которые не могут не верить. Мне нужно верить хоть во что-то, чтобы не свихнуться. А раз маги и люди у меня не вызывают доверия, то приходится довольствоваться Богом. — И как он? Помогает? — Отчасти. Помогает не сойти с ума окончательно. Но… я все равно будто бы во тьме. Совсем скоро ты найдешь свой свет, а я… останусь в темноте одна. — Говоришь так, будто бы весь мир не мил, — Сугуру повернул голову вбок. Из-под ресниц Руна наблюдала за тем, как красиво ложились на его исхудавшее лицо линии солнечных лучей. Он был безумно красив — до такой степени, что ей вдруг захотелось его поцеловать. — А ты так выглядишь. Причешись хотя бы, Гето-сан, — Руна коротко рассмеялась, имитируя интонацию своего самого любимого сэмпая. — Хайбара будет рад видеть тебя в добром здравии. — Он очень печется о тебе, Руна. Говорит, слишком мрачно выглядишь, хотя на улице лето. — Это из-за жары. Совсем не продохнуть. — Да, — лицо Гето мгновенно помрачнело, его лицо плесенью покрыла тоска. Вновь повеяло склепом. — В этом году лето действительно жаркое. — И много ты проклятий проглотил? — Руна, не содержавшись, вновь заглянула ему в голову и поняла, какие мысли блуждали в ней последнее время. Он уже практически сделал свой выбор. — Достаточно, чтобы возненавидеть эту погоду. — Должно быть, это отвратительно. — Как рвота, — объяснил охотно Сугуру. — Но я не жалуюсь. Вытянув руки перед собой, Руна потянулась, хрустнула спиной и с толикой укоризны ответила: — А надо бы. Хотя бы раз. — Бессмысленно. Изгоняю. Глотаю. Изгоняю. И так по кругу. — Как мрачно, — с губ слетел практически веселый смешок — ведь она тоже не была эталоном жизнерадостности. — И все же, Сугуру. Ты действительно хочешь убивать людей? — Не знаю, — вытолкнул он беспомощно. — Я не знаю. Некоторое время в тихой комнате расстелилась мягкая тишина. За окном шуршали кроны дзелькв, половицы и стены техникума тихо, потусторонне скрипели от ветра, приносящего аромат согретой земли и сгнивших от жары цветов. Запахи переплетались между собой, таяли на рецепторах иллюзорным теплом, успокаивали. По идее, сейчас она и Сугуру должны были тренироваться, но ее ослабшая после заданий рука и его мрачный настрой не располагали к яростным отработкам приемов. Рукопашный бой не привлекал Руну: она не относилась к числу боевых магов, предпочитая излечивать людей от вселившихся в них проклятых духов или же избавлять от их пагубного влияния. Но иногда приходилось сражаться и использовать техники дальнего боя — поэтому Яга заставлял ее посещать занятия по рукопашному мастерству и контролю проклятой энергии, циркулирующей в организме человека. Но в этом не было необходимости — обостренное с помощью магии чутье позволяло ей ощущать и считывать техники другого шамана, что и вынудило руководство дать ей второй ранг. Но она понимала, что понимание техник не гарантирует победы — если ее владелец окажется слишком умелым, то ей ничего не поможет. Зазнаваться от иллюзорного чувства превосходства она не собиралась — отрада глупцов, подобных Зенинам. — Если ты все же решишься на это… — начала она, облизнув пересохшие губы, — вспомни обо мне. Вдруг, я захочу за тобой последовать? Эту войну ты не выдержишь в одиночку. Не забывай обо мне, господин лис, хорошо? Сугуру улыбнулся ей устало и утверждающе кивнул. Снова начал, словно кот, любопытно тычущий лапой в покрытую тонкой пленкой льда лужу — выдержит его вес или нет? — Так ты думаешь, это возможно? — Я ничего не думаю, — обрубила Руна сухим голосом, но тут же смягчилась, вспомнив его состояние. — Но… в любом случае умереть за свою правду гораздо лучше, чем от рук проклятия или людей. Твоя цель, твое… решение — оно стоит того, чтобы сражаться. Но будь готов к последствиям своего выбора. Ведь именно из-за них становится так… страшно. — Это называется сожалением. Хорикита вернула ему грустную улыбку — в воздухе запахло прощанием. — Да. Завтра отправляешься на задание? — На окраине Токио в заброшенном доме поселилось проклятие. Нужно изгнать. — То есть снова проглотить. Мастер Проклятий Сугуру Гето, — Руна осторожно поднялась на ноги и по-кошачьи наклонила голову к левому плечу. — Тогда тебе лучше привести себя в порядок и лечь пораньше. Прислонившись виском к стене, Сугуру прикрыл глаза и накрыл ладонью стоящую рядом с собой банку с газировкой. — Зачем такое беспокойство, Руна? Как я помню, это ты не желала привязываться к людям. — Я, — Руна, пронзив его прощальным взглядом, отвернулась и медленно подошла к седзи. — Но это получается уже само собой, Сугуру. Чем сильнее стараюсь быть хладнокровной, тем хуже у меня это получается. Его молчание могло бы стать концом последнего их разговора — но Руна не хотела, чтобы все то короткое, но невыносимо теплое между ними заканчивалось так… убого. Поэтому она ждала. Поэтому терпела его взгляд, сверлящий спину между лопаток. Только поэтому. Это не была любовь. Не была симпатия. Не была дружба. Но «это» не должно было заканчиваться так глупо. — Почему ты решила стать шаманом? — задал Гето вопрос. Этот вопрос. Тот, который нельзя было задавать — негласное правило, которого придерживались они все. Почему? Зачем? Бороться за жизни ограниченных и насквозь прогнивших людей? Усмирять садистов-шаманов, упивающихся своей силой? Наслаждаться своей собственной? Зачем тебе это вообще, Руна? Зачем. Почему. Разве это настолько важно знать? Настолько необходимо? Знать, по какой причине они все подписывают себе смертный приговор? — Потому что я надеялась. На то, что смогу поверить хотя бы в шаманов. Но у меня не получилось. — Тогда уйди. Начни жить нормально. — Я уже не смогу жить нормально, — прохрипела Руна, кривя губы, чтобы протолкнуть воздух в легкие. — Эта страна, эта система требует, чтобы я ставила благополучие людей выше собственного — и я не могу пойти против нее. Смотреть на то, как человека заживо пожирает проклятие, я не способна. Ведь проклятых духов я тоже не переношу. — Ты слишком много думаешь об этом, Шикаба, — произнес он неожиданно мягко — по-настоящему, без наигранной вежливости и натянутости. — Тебе только семнадцать. Наслаждайся своей юностью, пока есть возможность. — Юность мага не может быть настолько хорошей, чтобы наслаждаться ей, — Руна невесело усмехнулась, царапая ногтем перекладины седзи. — Но, думаю, я справлюсь. Шаг за шагом — когда-нибудь… я найду себя. И тьма наконец растворится без остатка. Она отодвинула панель и вперилась взглядом в мрачный коричневый коридор — зияло холодом и безвыходностью. Тени, клубящиеся по углам, затаившиеся между половиц секреты, глядящие через щели невидимые глаза. Это место, насквозь пропитавшееся магией, медленно отравляло ее. Слишком много магия несла в себе зла, чтобы использовать ее во благо, чтобы считать это даром, а не проклятием. — Ты мне ничем не обязан, Гето, — сказала она, не оборачиваясь. — Мы с тобой едва знакомы, но я все равно попрошу тебя… пообещать мне. Пожалуйста, если ты решишь сражаться за свою правду — уничтожь этот мир. Не оставь после него даже руин. Тебе это под силу. Если даже меня не станет: сделай все возможное, чтобы осуществить свою мечту. Уничтожь все.