Алголь

      Первым в распашные двери особняка, когда уже начинает светать, входит Орхан. Суна подрывается со своего места на диване, где в тревоге и ожидании она не спала всю ночь, и со всех ног несется ему навстречу.       – Господин Орхан! – раздается из ее груди полувскрик-полустон. – Что с Сейран? Где она?       Позади Суны семенят ее мать и Гюльгюн, на разные лады вторящие друг другу:       – Орхан! Где Сейран?! Вы нашли ее? Что с моей дочерью!       Когда Суна равняется с Орханом, почти готовая вцепиться в лацканы его пиджака, чтобы вытрясти из Орахана душу и хоть какие-то новости, в дом, хромая, входит Казым. С порога он заявляет:       – Жива! Жива! Ферит нашел ее! Они в больнице!       – В больнице?! – восклицает из-за спины Суны Эсме. – Почему тогда мы еще здесь, а не с моей дочерью?       – Потому что к ней никого не пускают, только Ферита. Нам велено приезжать днем, в приемные часы.       – Что значит, днем?! – не унимается Эсме.       – Это значит, что сейчас ночь. Мы двое суток почти не спали, – подает голос Гюльгюн, – пойдемте, дорогая Эсме, нам всем нужно отдохнуть. А утром мы все вместе поедем в больницу.       Эсме нехотя соглашается и они с Гюльгюн в обнимку направляются к лестнице на второй этаж, где чете Шанлы определили комнату. Пепельно-серый от усталости Орхан плетется следом за ними. А Казым что-то бубнит себе под нос, на ходу репетируя, как он будет рассказывать эту историю тетушке Хаттуч и Халису, когда Суна понимает, что не хватает еще одного человека:       – А где Кайя?       Кайя появляется следом. Белый, как полотно. Взгляд стеклянный, безжизненный. Плечи поникли, словно на этих плечах лежит вся тяжесть мира. Что-то случилось, понимает Суна. Что-то плохое. Но что? Отец или Орхан-бей сказали бы, если бы произошло что-то нехорошее? Ведь так?       Суна осторожно зовет его:       – Кайя?       Но муж не слышит. Словно сомнамбула, он направляется в бывшую комнату матери, которую занимает теперь, когда они с Суной в ссоре и почти что в шаге от развода, и захлопывает дверь перед самым носом у Суны.       – Кайя? – зовет она его по другую сторону.       – Кайя! – добавляет громче, но из комнаты не раздается ни звука.       – Кайя? – шепчет Суна, открывая дверь и заходя внутрь.       Кайя обнаруживается на полу почти за самой дверью. Он забился в угол, подтянув колени к груди и схватившись руками за голову. Полы пальто черными крыльями разметались вокруг него, и сам он больше напоминает черную тень в темноте, чем живого человека.       – Кайя? – то ли шепот, то ли вздох срывается с губ Суны, когда она опускается перед ним на колени. Она пытается отвести его руки от лица, заглянуть ему в глаза, но он только прячет лицо в ладонях и начинает медленно раскачиваться: вперед-назад, вперед-назад.       – Кайя, что случилось? Не молчи! Скажи хоть что-нибудь! – его молчание пугает Суну гораздо больше, чем когда бы то ни было способна была напугать его ярость.       – Ты ранен? Что произошло? – Суна судорожно принимается ощупывать его руки, спину, бедра, – все, до чего может дотянуться, когда Кайя, издав судорожный вздох, подается вперед и мертвой хваткой вцепляется в Суну. Он прячет лицо в изгибе ее шеи, и Суна скорее чувствует, чем слышит, его прерывистые всхлипы; чувствует, как его пальцы до синяков впиваются ей в спину; чувствует, как он пытается заслониться ею, спрятаться за ней от чего-то страшного, от того, что произошло.       В предрассветном сумраке они стоят на коленях, обнявшись, словно потерянные дети. Суна мерно гладит Кайю по спине и шепчет: «Тихо, тихо. Все хорошо», – укачивая их обоих, убаюкивая, заставляя забыть о треволнениях минувшего дня. Но усталость, вернувшиеся боли в спине и жесткий пол – не лучшее сочетание после всего пережитого. Суна пытается встать и пытается потянуть за собой Кайю, когда он впервые после возвращения заговаривает с ней:       – Не уходи.       – Не ухожу, – отвечает Суна, стараясь заглянуть ему в лицо. Кайя по-прежнему прячет глаза, пытается скрыть их за завесой волос, смеживает веки, не позволяя Суне посмотреть ему в душу, не пуская ее туда.       – Ну, же, Кайя! Помоги мне! – просит Суна. – Я не смогу сама тебя поднять. Идем на кровать, пожалуйста!       И Кайя позволяет ей увлечь себя с пола. Позволяет снять пальто, черной птицей скользящее с его плеч на паркет и оседающее там бескрайней бездной. Позволяет, как ребенка, уложить с собой в постель и упокоить голову на ее груди. И только когда сердца обоих перестают бешено стучать, когда ее пальцы уже не путаются в его волосах, а мягко массируют кожу, когда его руки на ее талии не грозятся сломать ей ребра, а обнимают с болезненной нежностью, только тогда Суна спрашивает:       – Расскажешь мне, что произошло?       – Нет, – выдыхает он.       Отказ ранит. Но Суна старается не подать виду, когда говорит:       – Хорошо. Но если захочешь кому-то рассказать, я здесь.       – Почему тебя никогда не было рядом? – выдыхает он.       Суна перебирает его волосы, прядь за прядью, и приглушенным голосом отвечает:       – Знаешь легенду о Прометее? Он хотел облагодетельствовать человечество, а за это боги приковали его к скале. И каждый день вороны прилетали и выклевывали его печень. Раньше я была Прометеем, а ты был моей скалой.       – Тем, к кому тебя насильно приковали?       – Нет. Тем, кто всегда был за моей спиной, – возражает Суна. – А сегодня мы поменялись местами. Сегодня ты – Прометей, а я твоя скала.       – Это был орел.       – Нет, – не соглашается Суна. – В моем случае, это были вороны.       Какое-то время они лежат молча, и Суне кажется, что Кайя уснул: его дыхание спокойное и мерное, плечи и спина расслабленные, пальцы на ее талии больше не дрожат, сведенные от напряжения. И потому Суна вздрагивает, когда он произносит:       – Почему ты ничего не рассказала мне про этих воронов.       Суна пожимает плечами:       – Боялась, что ты не поймешь меня.       – Почему? – настаивает Кайя.       – Потому что сама себя не могла понять. Потому что боялась, что из-за меня пострадают другие люди. И видишь – пострадала Сейран.       – Сейран пострадала не из-за тебя.       – Да. Наверное.       – Суна, – с нажимом повторяет он, – Сейран пострадала не из-за тебя. Из-за твоей тетки.       – А ты?       Повисает пауза, во время которой Суна думает, что Кайя уже не ответит. Он отвечает, но предпочитает сменить тему разговора:       – Первый ворон – это Ифакат?       – Да.       – А второй?       – Второй – это морок, которому я поддалась. – Суна по-прежнему перебирает волосы Кайи. За окном почти рассвело и ветер в предутренней тишине сквозь открытое окно доносит шепот волн, бьющихся о причал. Таким же шепотом, словно на исповеди, Суна признается: – Я никогда не хотела причинить тебе боль.       Кайя вдруг шевелится. Отнимает голову от груди Суны. Укладывается с ней на одной подушке так, чтобы смотреть ей в глаза, и тем же шепотом произносит:       – Я никогда не хотел причинить боль тебе.       И оба они знают – несмотря на все их желание, каждый из них нанес другому такую рану, какую никто другой нанести бы не смог.       Они лежат молча, разглядывая друг друга так, словно никогда прежде не видели. Словно этой ночью впервые узнали, кто это – Суна и Кайя, и сами растерялись от этой встречи с самими собой. Словно все, что было до этого, отшелушилось, облетело за ненадобностью, как прошлогодняя листва, а то, что осталось – это два человека, раненых, одиноких, совершенно от этого одиночества обессилевших.       – Расскажешь мне, что произошло? – снова просит Суна.       – Не сегодня, – обещает Кайя. И добавляет невпопад: – Ты не Прометей, ты Андромеда.       Суна улыбается: что ж, Медузу Горгону, вопреки легенде угрожавшую не герою, а героине, он сегодня одолел. Осталось справиться только с морским чудовищем.