Сон Рэндольфа Картера

      Во сне Рэндольф Картер очутился у подножия циклопической лестницы, освещённой ледяным светом зловещих светил, что складывались в невиданные созвездия где-то в вышине. Вокруг простиралась безымянная космическая пустота, в которой беспрестанно хлопали крыльями чудовищные создания, а перед ним возвышались скользкие чёрные стены, окутанные призрачным желтоватым маревом. Вдоль невообразимо огромных ступеней выстроились полуобнажённые исполинские невольники, и казалось, что кожа, туго обтягивающая их литые мускулы, сделана из того же гладкого оникса, что и замок, чьи размеры человеческий разум не может постичь, ибо выстроен он не людьми и не люди обитают в нём.       В жуткой, неестественной тишине стояли невольники и держали на головах громадные золотые факелы, пылающие неземным огнём, не дававшим тепла. Объятый космическим холодом, Рэндольф Картер беспомощно и бессильно взирал на чудовищную громаду, когда зазвучал одинокий напев тоскливой флейты, и гладкая стена раскрылась, подобно створкам колоссальной раковины. Бесшумно отворились отполированные до зеркального блеска врата, и не стоило даже думать, какая сила заставляет двигаться эту неописуемую величину, ибо одна грань этих створок была шириной с реку Чарльз в дорогом сердцу Рэндольфа Картера Бостоне.       Музыка изменилась: в мелодию вплелось нечто земное и обыденное; теперь звуки эти уже не навевали липкий ужас и мысли об изнурённой луне, что сияет с чуждого неба. Повеяло запахом специй и благовоний, и запах этот был таким тёплым и мирным, таким чуждым ледяному нечеловеческому отчуждению, что Рэндольф Картер ощутил надежду, которой не место было в ониксовом замке Великих, и даже приободрился, ибо вспомнил, что он опытный сновидец и должен без страха входить в любые пределы, открывающиеся перед его мысленным взором.       Из глоток чёрных невольников одновременно вырвался оглушительный вопль; они простёрли руку к лестнице, приветствуя того, кто вышел в переливающихся одеждах из разверстых врат. Золотой венец бросал отблески на лицо юного фараона, в чьих тёмных, подведённых углём глазах мелькали насмешливые искорки; на запястьях и щиколотках звенели браслеты.       — Рэндольф Картер! — зазвучал мелодичный, полный очарования голос, когда существо с внешностью порочного божества или падшего ангела подошло ближе. — Идём со мной!       От его одежд исходило благоухание, а тонкая тёмная рука, коснувшаяся руки Рэндольфа Картера, казалась тёплой, однако он знал, что это лишь иллюзия, ведь перед ним стояло исчадие зла — посланник безумных Иных богов, которые слепо и неуклюже пляшут во тьме под тоскливые звуки флейты и глухую дробь барабанов.       Да, это был Ньярлатотеп, ползучий хаос, демонический вестник, однако Рэндольф Картер последовал за ним — потому ли, что ему не достало сил отказать, когда в несказанной бездне ужаса явилась искорка тепла, или потому что им двигало извечное человеческое любопытство и память о том, как однажды он уже одолел зловещее создание.       И они вошли в неземной замок, однако Рэндольф Картер не узнавал комнат, которые раньше навевали лишь страх, ибо были велики настолько, что стены и потолок терялись в клубящемся тумане. Теперь он очутился в покоях, которые напоминали скорее обиталище фараона, и помимо воли почувствовал облегчение, ибо разум его, хоть и привык за время сновидческих путешествий ко всякого рода странностям, больше не мог вмещать циклопических величин и космических ужасов.       Он видел пред собой величественную залу с колоннами песочного цвета, испещрёнными странными рисунками; меж ними переливались мирные лазурные воды мраморного бассейна, по обе стороны от которого стояли вазы с цветущими деревьями и прекрасные статуи из слоновой кости. Зала полнилась благоуханием и тихой музыкой, однако музыкантов не было видно, как он ни оглядывался.       Посланник хаоса увлёк его под сень цветущих деревьев к шёлковому балдахину, под которым стоял величественный золотой трон с резной спинкой и были подготовлены блюда с самыми разными диковинными фруктами и яствами. И Ньярлатотеп усадил сновидца в кресло и склонился в почтительном поклоне, звеня браслетами, и от одежд его распространялся чудесный аромат.       — Тебе нечего бояться, Рэндольф Картер, — снова послышался упоительный голос, который мог бы очаровать и самых стойких старцев, что удаляются в пустыню ради усмирения плоти. — Я — лишь твой сон, а ты — мой владыка и господин, ибо однажды уже взял надо мной верх. Отведай вина из винограда со склонов Танарианских гор и ни о чём не беспокойся.       Говоря это, он своими руками налил вина в хрустальный бокал, и так красиво было это золотистое вино, так переливалось и сияло, будто вобрало в себя весь солнечный свет и всю сладость тёплых летних дней, что любой, кто его увидел, не смог бы сопротивляться искушению. Но Рэндольф Картер твёрдо ответил:       — Я ничего не приму из твоих рук, о посланник Иных богов, ибо твоё вино — яд для смертных.       Ньярлатотеп засмеялся, и в его тёмных, обведённых чёрным глазах вспыхнули искорки:       — Всё, что ты видишь, принадлежит тебе, а не мне, и ты волен делать, что хочешь. Попробуй эти сладости и фрукты из Ултара и Нира!       И сладости, и фрукты были так чудесны, что даже аскеты, посвятившие всю жизнь умерщвлению плоти, не раздумывая на них набросились бы, но Рэндольф Картер отвёл от них взгляд и сказал:       — Я не съем ни крошки в твоём замке, о воплощение хаоса!       Ибо он знал, что стоит ему отведать хоть чего-нибудь со стола, как он навсегда окажется заперт в безграничных мрачных коридорах, где крадётся безымянный ужас, и никогда больше не увидит ни родного Бостона, ни своих друзей из Страны Грёз.       — Я не ведаю, чего ты боишься, сновидец, ведь ты — победитель, и я у твоих ног, — вздохнул Ньярлатотеп и опустился на подушки у ног Рэндольфа Картера; и как бы ни был мудр сновидец, как бы хорошо он ни был осведомлён о сущности ползучего хаоса, всё же он был человеком и ощутил гордость и даже некоторое самодовольство, видя пусть и напускное, но смирение сильного и древнего существа.       — Чего ты хочешь? — спросил он, движимый извечным человеческим любопытством, и на юном прекрасном лице появилась лукавая улыбка, которая волновала кровь и вызывала странное томление в груди.       — О величайший сновидец, ты заинтересовал меня. Ты силён и мудр, поэтому меня влечёт к тебе, как всегда влечёт к силе и власти. Раз ты отказываешься принять из моих рук еду и питьё, позволь предложить тебе то единственное, что ещё у меня есть.       В шорохе одежд и тихом звоне браслетов ползучий хаос перетёк ближе и склонил увенчанную венцом голову, прильнув смуглой щекой к бедру Рэндольфа Картера, и тот вздрогнул, пронзённый сладостным предвкушением, и поднял руку, и коснулся чёрных волос, зарываясь в них пальцами. Жар разлился по его телу, и когда Ньярлатотеп поднялся — плавно, как змея, устремив на Рэндольфа Картера жадный взор — сновидец не сказал «нет», хотя и знал, что сделать это нужно. Тонкая, унизанная браслетами рука коснулась его подбородка, заставляя приподнять голову, и нежное юное лицо оказалось совсем близко. Полные губы приоткрылись, за ними блестели жемчужные зубы; сердце Рэндольфа Картера забилось сильнее, и он потянулся вперёд, но…       Острая боль пронзила его тело, и он ощутил, как его выдёргивает из кресла, тащит, тянет и вертит, несёт вдаль. Мелькнул абрис исполинского ониксового замка, пролетели мимо звёзды, сливаясь в сплошные ослепительные линии. Появилась и пропала бледная, холодная луна и неведомые планеты, а затем сновидец очнулся от своей грёзы и очутился в своей спальне в Бостоне.       На груди его сидел чёрный кот, который своими острыми когтями впился хозяину в щёку, почуяв опасность, которой тот подвергался, ибо кошки бродят между мирами так же легко, как люди бродят между домами. Рэндольф Картер погладил кота, и тот замурлыкал.       Но с тех пор сновидца охватила тоска, ибо он то и дело вспоминал чудный сон, однако ни с кем не мог поделиться тем, что случилось — или едва не случилось — в покоях ониксового замка на вершине неведомого Кадата, ведь его возлюбленный друг Харли Уоррен, единственный, кто понял бы его томления, был мёртв. Никому другому Рэндольф Картер не осмелился бы рассказать, что его сердце начинает биться быстрее, если в чьём-то лице он замечает похожие черты. По ночам он порой представляет, как целовал бы узкие смуглые ступни в золотых сандалиях, как обвивались бы вокруг его шеи тонкие руки, как звенели бы браслеты в такт каждому движению.       Поддайся он искушению и получи то, чего так хотел — остался бы в чудовищном ониксовом замке навечно, однако он так до конца и не знает, смог бы сам отринуть искушение, или нет?