Это не вопрос

Соуп начал задумываться об этом с того самого первого случая, когда на стрельбище во время тренировки у Гоуста неожиданно выпала винтовка из рук. Джону не обязательно было обладать острым зрением, чтобы заметить, как сильно в тот момент у лейтенанта дрожали пальцы в черных перчатках, хоть он и старался не показывать этого, поднимая оружие и снова вжимаясь в него, как в спасательный круг. Гоуст не был тем человеком, тем солдатом, тем возглавляющим миссий, кто мог себе позволить даже мизерную осечку. Соуп не брал в счет противный моросящий дождь, неприятно стучавший по голове, на поле боя ситуации были гораздо тяжелее и опаснее, нежели чем обыкновенные осадки, из-за которых скользили берцы по траве или съезжал с плеч рюкзак. Промахнуться, сместить прицел даже на дюйм от мишени — это уже непозволительная оплошность, за которую никто не будет выслушивать оправдания. Что уж говорить о том, если у Гоуста, человека, за которым стоит целый отряд, выскальзывает из рук именно то, с чем, по сути, он должен быть одним целым. Для Джона это стало первым тревожным звоночком. В тренажерном зале дела обстояли совсем иначе. Соуп, успевший сдружиться с Гоустом, если, конечно, минимальную тактильность и краткие диалоги можно назвать дружбой, подметил, что Гоуст значительно усилил, усложнил свои тренировки. Время на исполнение подходов возросло, а отдых между ними уменьшился до жалких десяти секунд, после чего лейтенант брался за новый тренажер, за новую грушу для битья, за турники… И так по кругу. Джон каждый раз сбивается со счета этих кругов, занимаясь на мате неподалеку от Гоуста. Так сказать, желал контролировать ситуацию, но на заявления Джона о перенагрузке и нерациональном увеличении интенсивности лейтенант закатывал глаза под черной балаклавой и брался за очередные гантели. Такое беспощадное отношение к собственному организму, при котором происходит неравномерное распределение нагрузки на разные мышцы, стало для Джонни вторым тревожным звоночком. В столовой от силы Соуп видел Гоуста два-три раза за четыре недели. Месяц почти. И это было действительно странно, потому что Гоуст дисциплинирован так, как не дисциплинирован ни один солдат на территории всей базы, даже капитан нередко позволял себе уклониться от списка дел, задач, входящих в его собственный режим. Соуп прекрасно понимал, что для поддержания такой физической подготовки, выносливости, да даже просто для активности мозга необходимо ежедневно потреблять калории в больших порциях. В те дни, когда Соупу все же удается застать Гоуста в столовой, сержант первым делом направляется к нему и усаживается рядом за стол. Раз лейтенант не принимает никаких попыток прогнать его, не делает замечания, не фыркает, не цокает языком и в целом позволяет ему находиться рядом, Соуп будет продолжать подсаживаться. Именно в столовой Джон понял, что с Гоустом явно что-то происходит. Из случая в случай МакТавиш подмечал, каким неуверенным стал шаг лейтенанта, какой расшатанной была его походка, как сильно стали заметны впадины, синяки под уставшими глазами и как (Джонни старательно каждый раз делал вид, что не замечал этого) сильно пробивал тремор руки Гоуста, когда он просто держал над тарелкой вилку с насаженной на нее пищей. Это стало для Джонни третьим тревожным звоночком. Перед отбоем Джонни в очередной раз решил зайти на склад с оружием и другими боеприпасами, можно сказать, что это стало выработанной привычкой. После прогулки по помещению Соупа ужасно клонило в сон, и он возвращался к себе в казарму, отрубаясь без сновидений и ночных кошмаров. Заворачивая за угол, МакТавиш краем глаза замечает сгорбившуюся фигуру, которую едва освещал белый луч луны. — Я думал, ты уже спишь. Время видел? — Соуп подходит ближе, наблюдая, как Гоуст слабо крутит в руке нож-бабочку, опираясь бедрами о подоконник. Если бы не время, сильно сблизившее их за столько совместных миссий, Джон опуститься рядом и осторожно положить ладонь на плечо лейтенанта не посмел бы. Свободной рукой Гоуст курил, затягиваясь и неспешно выпуская горькие клубы дыма. И, черт возьми, даже сейчас между его указательным и средним пальцем гребаная сигарета дрожала, самостоятельно сбрасывая с себя остатки пепла из-за тряски. Под закатанной на нос балаклавой виднелись бледные губы, сомкнутые в тонкую линию, отросшая щетина и впалые скулы. Гоуст даже не удосужился поднять взгляд на сержанта, продолжая втыкать в пол, будто бы находясь в прострации. — Что с тобой происходит? Ты в порядке? — Джонни даже не ждал от него ответа, но слабая надежда на то, что Гоуст все-таки начнет с ним диалог, тихо теплилась где-то у него под сердцем. — Да, — длинные пальцы медленно касаются пачки и достают оттуда вторую сигарету, после протягивая ее сержанту. Соуп почти дотронулся до этой бледной, болезненно прозрачной кожи, что выглядывала из-под черной ткани, почти взял эту чертову сигарету, как вдруг неожиданно, отчего у Джона подскочил пульс, на тыльную сторону руки лейтенанта шлепнулась багрово-алая капля, растекаясь по белым узорам костей на перчатке. Спустя пару секунд капнула еще одна. И еще. В унисон с Гоустом, который озадаченно коснулся своего носа и взглянул на подушечки пальцев, Джонни увидел, как по губам лейтенанта стекала струйка крови, за ней появилась вторая, и вместе они соединились в крупную каплю на подбородке, тут же снова падая вниз. — Блять, Саймон! — Джонни ошарашенно роняет сигарету и хватает Гоуста за подбородок, притягивая к себе и опуская его голову вниз, — вверх не откидывай, захлебнешься, — Соуп судорожно ищет поблизости любую тряпку, чтобы помочь лейтенанту прислонить хотя бы что-нибудь. Оторвав от найденной ткани на подоконнике небольшой кусок, Джонни бережно касается им губ и носа Гоуста, вытирая остатки капель и не давая новым снова стечь до подбородка. — Ты, мать твою, нихера не в порядке, — Джонни старался сдерживать гнев и возмущение, ведь гордости в Гоусте больше, чем пороха и шрамов вместе взятых, и он, скорее, позволит ущипнуть себя за задницу, нежели чем рассказать хоть кому-нибудь из окружения о том, что происходит внутри. Как дитя малое, ей богу. Вроде и автомат держать умеет, а как речь заходит о чувствах — так сразу язык отсыхает, хоть насильно слова вытягивай. Однако вид явно ослабленного и не менее встревоженного лейтенанта, который отрывисто хватал ртом воздух, в защитном жесте вцепляясь в бедро МакТавиша, немного остудил эмоции сержанта. Надо просто успокоиться и подождать, не давить, дать время. — Кошмары. — Что? — Я не помню, когда спал в последний раз. Сердце Джонни разрывается, под ребрами сжимается комок невысказанных слов и неозвученных чувств, и Джон крепче прижимает к себе подрагивающее тело, отказываясь его когда-либо выпускать из крепких объятий. — Продолжай, — он подсаживается ближе, кладя руку на его колено под широкими штанами карго, и прислоняет голову Гоуста к своему плечу, все еще не опуская от носа ткани, которая успела пропитаться алыми пятнами. — В них я, — в его охрипшем голосе слышны нотки сожаления и злости, — в них я раз за разом… Лейтенант слабым движением руки дотрагивается до окрасившийся ткани, будто бы невзначай касаясь пальцев Джонни. Помедлив, он все-таки решается сжать их. — Ты…? — Я теряю тебя, Джонни. Сердце замерло. Соуп ожидал чего угодно, но только не своего имени. В груди что-то затрепетало, он крепче сжал колено Гоуста, понимающе кивая. — Я останусь с тобой на ночь. Это не вопрос. Время давно перевалило за полночь, раскаченные ветром ветви деревьев зловеще отбрасывали пугающие темные тени на стены и потолок, косой дождь, идущий с самого утра, шумно барабанил по поверхности крыши и окна. Луна освещала небольшое пространство в казарме, ее луч слегка коснулся прорезей черной балаклавы, мешая забыться и погрузиться в желанный сон. Гоуст натягивает одеяло до макушки и крепче прижимается к тихо сопящему телу рядом с ним. Сквозь сон Джонни нежно обнимает Саймона в ответ, кладя ладонь на его затылок и притягивая ближе к своей груди. Отныне ему не помешают ни кошмары, ни луна.